Тимур Шаов - Песни

По зрелищу хорошему скучая,
Искусства театрального взыскуя,
Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек —
Что о театре вам сказать могу я?
С парковками, во-первых, хреновато
В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке.
Ведь Станиславский говорил когда-то:
«Театр начинается с парковки!»

Спектакли тоже, скажем так, не гениальны.
Ну вяло, слабо, мелко. Не цепляет!
Прочтенья классики стандартны и банальны.
Ну кто так ставит? Ну кто так играет?
Бездарно, скучно. Пыльно, как в могиле.
А ведь Станиславский с Немировичем писали:
«Театр — это вам не фигли-мигли,
Театр — это вам не трали-вали».

А не проявить ли мне инициативу снизу?
И не поставить ли спектакль самому?
Организую я, пожалуй, антрепризу,
И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».

В этой драме столько страсти,
Философии и грусти.
Там о конформизме и о власти,
О королях и о капусте.
И о чем молчит Герасим,
И зачем собака лает.
Что хотел сказать нам классик?
А тут ведь… Хрен же его знает!

Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука,
Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна.
Муму пусть будет ни кобель, ни сука —
Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.
И пожеланье для господ актеров:
Играть на стыке драматизма и гротеска.
Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов…
Кем заменить? Безруков да Хабенский.

А сценография пусть будет лапидарной,
Концептуальной, в стиле «Черного квадрата»:
Стоят ворота, а на них замок амбарный,
Как аллегория — мол, свободы нет, ребята.
А нам не нужен реализм залежалый,
У нас не будет самоваров и медведей.
И в действие введу я хор, пожалуй,
По типу хора греческих трагедий.

Кто там сказал:
«Времён распалась связь»?
А чёрта с два!
Начнем же, помолясь.

(Поёт хор)
На горе стоит ветла,
Под горой пылит подвода.
Тяжела ты, тяжела
Жизнь трудящего народа.

Птичка божья чик-чирик,
Ей на воле всё веселье.
А бедняга наш мужик
Жнёт и сеет, жнёт и сеет,
Жнёт и сеет!

А с другой-то стороны,
Есть порты и есть онучи.
Каша есть, а то блины.
Баба есть, на всякий случай.

Отпахал, напился пьян,
Да и дрыхнешь до восхода.
Так на хрена козе баян,
А крестьянину свобода?

А секут нас, слава Богу, через день
А за нашу нерадивость да за лень.
Выправляется хараЛтер наш дурной,
И за всё спасибо Барыне родной!

Наша Барыня красива и умна.
Справедливая и строгая она.
Ой, какое ты смиренное, признательное,
Коллективное ты наше бессознательное!

(Входит Барыня)
— Мой муж покойный был изрядным либералом,
Был книгочей, философ, в общем — балабол.
И юбки девкам дворовым не задирал он,
И мужиков принципиально не порол.

Права, свободы, паче просвещенье мира.
Бывало, дворню созовёт в господский зал,
Им Сумарокова читает, Кантемира,
А те в испуге только пучили глаза.

Мужик непоротый теряет ориентиры,
К работе хладен, в голове разброд.
Хозяйству вред один от этих Кантемиров.
От Сумароковых падёж и недород.

А свобода — суть отрава,
Вольтерьянство наносное.
Человек имеет право,
И это право — крепостное.

(Входит дворецкий Гаврила)

Барыня:
Ну что народ?

Гаврила:
Народ поёт
О том, как славно он живёт
Под Вашим чутким, извиняюсь, руководством.

Барыня:
Но-но, да ты гляди мне, не юродствуй!

Гаврила:
Да как же можно-с, Боже упаси!

Барыня:
Ладно, слушай сюда.

Герасим, дворник наш, завёл отвратнейшую псинку.
Муму сует повсюду свой поганый мокрый нос,
И лает, лает на меня, как на простолюдинку!
Она ведь тем мою сакральность ставит под вопрос.

Ты мне скажи, я власть или не власть?

Гаврила:
Власть.

Барыня:
А что ж она тут разевает пасть?

Поговори с башмачником, ну с этим… Капитоном.
Он рожа прохиндейская, мерзавец и бандит.
Он с детства хулиганом рос, шатался по притонам.
Пусть он вопрос с собачкой окончательно решит.

Налей ему, а сам смотри, ни-ни!

Гаврила:
Да как же можно-с, Боже сохрани!

(В углу сцены в луче прожектора появляется Лев Толстой)

Толстой:
Не люблю Тургенева. Решительно несообразный, холодный, тяжёлый человек.

(Исчезает)

Хор:
Позовите Капитона.
Он шатался по притонам.
Он мерзавец и бандит.
Он собачку порешит!

(Входит Капитон)
— Назвала меня маманя Капитоном,
И с детства я шатался по притонам.
Бандиты, воры — вся моя семья.
Ты звал меня, начальник? Вот он я.

Гаврила:
Ты понимаешь, тут такое дело…
Ну, в общем, в целом, Барыня велела…
Вопрос с собачкой надо бы решить.
Собачку, в целом, надо бы пришить.

Капитон:
Назвала меня маманя Капитоном…

Гаврила:
Да знаю: «И с детства ты скитался по притонам…»

Капитон:
Ша! И мне гореть, конечно же, в аду,
Но на мокрое, начальник, не пойду.
Даю совет (но только между нами):
Твори добро, начальник, народными руками.
Пускай Герасим, как он есть народ,
Собачку аккуратно и пришьёт.
Тут гибче надо быть, на самом деле,
Мудрей, хитрей. Читай Макиавелли!

На вот, нюхни. Развей свой черный сплин.

(Достает табакерку, протягивает Гавриле)

(Тот нюхает)
— Ой! Зови Герасима! Хороший кокаин!

(Входят Герасим и Муму)

Гаврила:
А! Вот и наш кинолог!
А кто там с ним? Джульбарс?
Разговор не будет долог,
Очень рады видеть вас.

Голубушка Муму, мы все тут за свободу.
Да, наша жизнь пока (пока!) еще не рай.
Ну, хочешь лаять ты? Так гавкай на погоду,
На кошек, на луну. Но на Барыню не лай!

Ну что ты смотришь? Или я не прав?

Муму:
Гав!

Гаврила:
Опять ты за свое! Ну что ты, дура, лаешь?
Не на цепи — в тепле! Нет, всё тебе не так!
Мон шер ами, Муму, ты кем себя считаешь?
Шарлоттою Корде! Нет, наверно, Жанной Д’Арк.

Пойми, дворняга, ты не волкодав!

Муму:
Гав!

Гаврила:
Нет, разговор пустой! Дружище мой Герасим,
Всё то, что лает тут Муму, есть ложь и клевета.
«Светильник разума» она! Так мы его загасим…
Сдается мне, что он меня не понял ни черта.

Капитон:
Дай я скажу!

Назвала меня маманя Капитоном,
И с детства я шатался по притонам.
Скажу я по-простому. Слышь, молчун?
Кирдык собачке! Амба! Карачун!
Всё сделай сам, а матерьяльно мы поможем:
Веревку выделим, ну там, кирпичик тоже.

Наш, силикатный,
Тульский, неплохой.
Ну, понял, что ли?

Герасим (в сторону):
— Да слышу, не глухой.

(Подходит к краю сцены, обращается к зрителям)
— Вы спросите: чего же я молчу?
Да разговаривать не очень-то хочу.
О чем и с кем? Вот с этой сворой холуёв?
О, как презрительно молчание моё!

А родились бы вы в деревне Матюки —
Вы б тоже замолчали от тоски.
А так и удобней. Если ты как рыба нем,
Они считают, что согласен ты со всем.

«Болтать — себе дороже» — принцип мой!
Я это говорю вам, как немой.

Когда я ем, я глух и нем,
Когда не ем, я глух и нем.
Бывает, я возмущён, но вместе с тем
Я глух и нем, я глух и нем.
Ух, я сказал бы! Но зачем?
Я глух и нем, я глух и нем.

Я глу-у-у-у-у-у-у-у-ух и нем.

Собака лает —
Я залаять не смог.
Никто не знает,
Как мой путь одинок.
Сидеть на шконке
Иль ходить в холуях,
Молчать в сторонке —
Судьба моя.

(Заходят тут четыре капитана и Гамлета выносят на руках)

Герасим:
Вот тоже жертва злобного тирана,
Вот тоже жизнь, низринутая в прах.

Гаврила:
Вот назиданье нашим либералам,
Наука тем, кто тявкает на власть.

Старший капитан:
Куда ложить, хозяин?

Гаврила:
Не «ложить», а класть!
Нерусский чёрт! Кладите за амбаром.

(Сбоку сцены вновь появляется Лев Толстой)

Толстой:
Шекспира тоже не люблю. Неряшливый, безнравственный писатель.

(Нюхает из коробочки, исчезает)

Герасим:
Ну что же, это, видимо, судьба.
Не изменить нам ход времен фатальный.
Пойдём, Муму! Твоя закончена борьба,
Нам завтра открывать сезон купальный.

(Герасим нюхает из коробочки. Уходят)

Капитон:
Назвала меня маманя… Ну ладно, понятно.

Да, тут ещё вопросы остаются:
Защитники животных разорутся.
Эти, спасители китов, собак и крыс.
Ну эти, писуны зеленые, по-ихнему «Гринпис».

Гаврила:
Да, здесь нельзя без должного настроя.
А мы пресс-конференцию устроим.
Общественность, ты прав, положено заткнуть.
Эх, хорошо-то как! А дай ещё нюхнуть!