Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

У стен Вавилона
Раскинулись гущи веселых садов.
Лазурное лоно
Белеет от парусных, быстрых судов.
На пристань товары
Слагают купцы,
И высится старый
Воинственный город, и блещут дворцы.

И шумом торговли
С утра многолюдная гавань полна.
Колонны и кровли
Уходят в лазурь, и синеет волна,
Корабль мореходный
В чужую страну
Бежит, и холодный,
Резвящийся ветер вздувает волну.

В обителях смежных
Два сердца в едино любовью слиты:
Меж юношей нежных
Пирам, заслуживший венок красоты,
И Фисба, востока
Затмившая дев.
Но грянул жестоко
На юных влюбленных родительский гнев.

Любовь невозможно
Залить беспощадным запретом отца.
Сокрыто, тревожно
Всё жарче, как угли, горели сердца.
Восторгом любовным
Питались огни.
И знаком условным
Немую беседу водили они.

Отверстьем отмечен
Был камень стены, разделявшей чету.
Изъян — не замечен
Никем при постройке. Немую плиту
Лобзаньем горячим
Влюбленные жгли,
И лаской, и плачем
Друг с другом сквозь стену сноситься могли.

И часто бесплодно
Здесь шепчутся жалобы страстной четы,
И поочередно
С отверстьем смыкаются жадные рты.
И ласки шептали
Далеким губам,
И тихо роптали,
Покорными быть не желая судьбам.

«Зачем ты разделом
Завистливо стала меж нами, стена?
О, если всем телом
Сопрячься не будет нам радость дана,
Молю о немногом,
Молю, — не ревнуй —
Чтоб сладким обжегом
Хоть раз на устах прозвучал поцелуй!»

Смешалися тени,
И мрак зачернел, одноцветен и густ.
И тихие пени
Умолкли, и вздохи посыпались с уст.
Всё с тою же жаждой
Им надо уйти.
И в трещину каждый
С лобзанием бросил рыданье: «прости!»

Аврора на мысах
Рассыпала искры. Туман поднялся.
В сиянии высох
Зеленый, сребрящийся луг, и роса
Исчезла с растений.
Лучом золотым
Развеялись тени.
Созвездья погасли одно за другим.

На месте условном
Сошлись, и, сначала судьбу упрекнув,
Во мраке безмолвном
Решают, впервые родных обманув,
Явиться сюда же,
Покинув дома.
Над зоркостью стражей
Победу ночная воспразднует тьма!

И ласкам их нежным
Зеленое ложе под лунным лучом,
Под деревом, смежным
С серебряным, сонно бегущим ключом.
Здесь вкусят едино
Блаженство они,
Где статуя Нина
Белеет из мрака в древесной тени.

На водное ложе
Склонился пылающий солнечный день.
Из моря того же
Вечерняя встала холодная тень.
И Фисба, покровом
Окутав лицо,
К заветным дубровам
Пошла, повернувши дверное кольцо.

Согласно условью,
Под деревом села, и видит: ворча,
С дымящимся кровью,
Рыкающим зевом ко влаге ключа
Приходит напиться,
С тяжелым хвостом,
Громадная львица.
И Фисба скрывается в гроте пустом.

Во время испуга
Упал с ее тела, развившись, покров.
И львица — подруга
Владыки обильных зверями дубров —
На тонком покрове,
Попавшемся ей,
Оставила крови
Багровые капли и знаки когтей.

Без думы, без страха,
Выходит влюбленный, не чуя беды.
Дорожного праха
Краснеют слои, и от зверя следы
Заметны, и страшен
Пираму их вид.
И, кровью окрашен,
Покров неожиданно взоры язвит.

«Пускай же мы оба
Единою ночью погибнем! Но ты
Не гроба, не гроба
Достойна в расцвете твоей красоты
Я ж гибну виновным,
Твой день загубя,
На месте условном,
Безумец! — заране не ждавший тебя!

С веселостью злою
Преступника тело изгложете вы,
Под этой скалою
Живущие, царственно-грозные львы,
И рявкая зычно,
И члены дробя.
Лишь робким прилично
Бессильно хотеть уничтожить себя!»

И милые ткани
Слагает под зыбкою тенью листа.
И слез и лобзаний
Мешает дары, и кровавит уста.
И с тихой беседой
Упавши на ткань,
Он шепчет: «отведай
И крови моей добровольную дань!»

Схватил к пояснице
Привешенный меч, и вонзил острием
Под грудь, и ресницы
Смежились, и кровь закипела ручьем,
Обильно осыпав
Багряной росой
Растенья, и, выпав,
Железною меч засверкал полосой.

И кровь не иначе
Из раны забила, дымясь и кипя,
Струею горячей,
Как, возле отверстия трубки, шипя,
В стремлении яром
Вода закипит,
И мощным ударом
Воздушные волны сечет и кропит.

И исчерна-красны
От крови на дереве стали плоды,
Где умер прекрасный
Пирам. Но, в неведенье новой беды,
Влюбленная дева
Спешит под навес
Условного древа,
Хоть страх с ее сердца не вовсе исчез.

Плодов перемены
Рождают сомненье в ее голове.
Кровавые члены,
В предсмертном биенье простерты в траве,
Увидела — горю
Поверить невмочь.
Подобная морю
В безветрие, стала, отпрянувши прочь.

Но миг, и узнала
Пирама — единую сердца любовь.
И вдруг застонала,
И слезы закапали в жаркую кровь.
Младенца живее,
Коснулись до губ,
И, кудри развея,
Сдавила руками немеющий труп.

И с горестью жгучей
Вскричала: «Пирам, отзовись, отзовись!
Пирам! что за случай
Расторг нас с тобою? Пирам! подымись!
Но нет! ты не дышишь — бедная я!
Пирам, ты не слышишь,
Что Фисба тебя называет твоя?»

При имени милом
Глаза, отягченные смертным концом,
Он поднял, с унылым,
Блуждающим взором, и веским свинцом
Сомкнулися вежды,
Зрачки отягча.
И Фисба одежды
Узнала свои и ножны без меча.

Без страха, без дрожи,
Сказала: «ты был доброволен в крови.
Во мне для того же
Достаточно силы, довольно любви!
Судьба наша — та же:
И смертью самой,
Могилою даже
Пирам от меня не отторгнется мой!

Вас, нашему благу
Мешавших отцов, я молю об одном:
Пусть с милым я лягу
В единой гробнице, под тем же холмом.
А дерево это
Убийства следы
Пусть носит, и цвета
Печального, темного станут плоды».

Сказала и прямо
Упала вперед, чтобы грудью налечь
На кровью Пирама
Дымящийся, теплый, язвительный меч!
И темно-пурпурна
Плодов кожура,
И общая урна
Прияла два тела — останки костра.

Сорвавшись с лесистого горного склона,
Разрушив преграды скалистых камней,
По дну плодородного, злачного лона
Темнейской долины струится Пеней.

Забрызганы пеной деревьев вершины,
Далече дубравы журчаньем полны,
И черпают белые нимфы в кувшины
Кристальную влагу прыгучей волны.

В пещеру Пенея — глубоко в утесах —
Стекаются реки окрестных полей
И белые нимфы, в рассыпчатых косах
Колебля короны болотных лилей.

Приходит Сперхей, по лугам побережным
Взлелеявший тополь и темный акант,
Старик Апидан с Энипеем мятежным,
И мирный в теченье Анфриз, и Эант.

Стекаются реки, бегут отовсюда,
Пока, утомившись в блужданье пустом,
Не ввергнется в море вспененная груда,
Пока не растают хребет за хребтом.

Инах удалился в скалистые недра,
Чтоб милую Ио оплакать свою.
Он слезы струит беспрерывно и щедро,
И множит слезами речную струю.

Не знает отец, озаряет ли Делий
Любимую дочь, на земле, средь живых.
Иль скрылася Ио в лугу асфоделей,
Причастная сонму теней гробовых.

Давно уже девушке те же и те же
Впивались мечтанья в полунощный сон,
И кто-то, лаская словами и нежа,
Шептал, проникая в ее Парфенон:

«Покорствуй, о Ио, великой Киприде!
Иль девственность хочешь бессрочно беречь?
Довольно! из робости девичьей выйди,
И слушай внимательно сладкую речь.

Счастливая дева! ты телом пригожа,
И Зевс вожделеньем пылает к тебе.
Дитя! не отвергни Зевесова ложа,
Безумно противиться дивной судьбе.

О робкая! что тебе в жребии девы!
Приди, всепобедной Киприде служа,
Туда, где Инаха шумящие хлевы,
Где в полдень трава — глубока и свежа.

Там, в час, когда солнце пылает в зените,
Ты тело объятиям Зевса вручи.
И взор истомленного бога насыти,
И в пламенных ласках его опочий».

Полдневное солнце палило жестоко,
Манила прохлада зеленых древес.
И к Ио, от отчего шедшей потока,
Такие слова обращает Зевес:

«О дева, достойная Зевсова ложа!
Приветно ответь на приветную речь.
О, как ты прекрасна! из смертных кого же
Достойно с тобою в объятье сопречь?

Где сумрак древесный прохладней, безмолвней,
Войди, нас не тронет покорный мне зверь.
Я — бог скиптроносный, владыка я молний.
Постой! не беги! и признанью поверь!»

Но девушка мчится проворнее серны.
Последние силы напрягши, собрав,
Минует зеленые пастбища Лерны
И темные тропы Лиркейских дубрав.

Но бог, опаляемый яростью жгучей,
Окрестности спрятал в тумане седом,
И нимфу, объятую черною тучей,
Схватил, торжествуя над первым стыдом.

И Гера глядит с золотого престола.
Внизу, сквозь клубящийся, черный покров
Не видит она ни дубравы, ни дола,
Затянутых мраком сгущенных паров.

Богиня привыкла к коварным изменам;
Зажглось подозренье: наверное, вновь
Зевес, надсмеявшись над ней и Гименом,
С какой-нибудь нимфою делит любовь.

И, пользуясь властно божественным правом,
Богиня туманы свивает к ногам.
Велит просиять омраченным дубравам,
Велит озариться потусклым лугам.

Любовник предвидит позор неизбежный.
Он знает, что Гера ревниво-строга,
И делает Ио телицею снежной:
Из белого лба вырастают рога.

Но в образе этом пленительна даже
Злосчастная жертва Зевесовых чар.
И ревность богини, и ярость — всё та же:
Она обращенную требует в дар.

И Ио, исполнена горя и страха,
К любимым, родным убегает краям,
Где катятся синие волны Инаха,
Где рощи сбегают к веселым струям.

Вот тихий, прозрачный залив, окруженный
Зеленой толпой молодых тростников.
Но Ио, увидя себя отраженной,
Подьемлет неистовый, горестный рев.

Напрасно печальные, робкие взгляды
Бросает она на отца и сестер.
Не знают ее ни Инах, ни наяды,
Игравшие с нею во впадинах гор.

В ответ на ее непонятные ласки
Они собирают цветы с берегов.
Сплетаются из трав благовонные связки,
Чтоб ими украсить изгибы рогов.

Но нимфы подруги не чувствуют прежней,
И Ио бежит от родимой реки;
Без цели блуждает она, и безбрежней
Пред ней открывается море тоски.

Ее засыпает колючая вьюга
На крайних пределах холодных морей,
Сжигают пески раскаленного юга,
Безжалостно хлещет ненастный Борей.

«Ночь морозная сменила
Солнца яростного зной.
Под луною струи Нила
Отливают белизной.

Где я — жертва Геры грозной —
Где окончу горький путь?
Воздух, ясный и морозный,
Жадно я вбираю в грудь.

Спит песок охолоделый,
Блещет сонная струя.
Я минула все пределы,
Я минула все края.

Погоняема кручиной,
Крайний север я прошла,
Где нависла над пучиной
Прометеева скала.

Я не знаю, ранний гроб ли,
Избавленье ли найду?
Бога скованного вопли
Провещали мне в бреду;

Провещали бесконечный
Горьких бед, блужданий ряд.
Карой злой, бесчеловечной
Боги смертного карят.

Как мгновенно, как немного
Укрываясь от наяд,
В вожделенных ласках бога
Я любви вкусила яд.

И теперь — несчастный повод
Гнева матери богов —
Я бегу, и едкий овод
Мчится вслед моих шагов.

Сжалься, Зевс! твое объятье,
Чрево мне обременя,
В жертву вечного проклятья
Грозно предало меня.

Зверем бешеным блуждая,
Плод священный я несу.
Неужели никогда я
Не верну мою красу?

Для твоих объятий нежных
Возврати лилейность ног!
Дай мне пару грудей снежных,
Золотых кудрей венок.

И на мшистом изумруде,
В мгле зеленого куста,
Я прижму к обильной груди
Сына Зевсова уста.

Зевс! не презри дочь Инаха!
Зевс! супругу пожалей,
Изнемогшую от страха
Средь Египетских полей».