Владимир Нарбут - Стихотворения

Это — выжимки бессонниц,
Это — свеч кривых нагар,
Это сотен белых звонниц
Первый утренний удар…
Это — теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это — пчелы, это донник,
Это — пыль, и мрак, и зной[114].

«Жизнь твоя загублена, как летопись.
Кровь твоя стекает по письму!..»[115]

Не знаю, — в детстве видел я Тебя ли
Иль только тень Твою, Бесплотный Дух,
Когда уж росы травы колебали
И жертвенный огонь когда потух.

Ты, проходя поляной голубою,
Благославлял вечернюю тропу.
И от голубок не было отбою:
Они сплетали нимб на светлом лбу.

Они, едва касаяся крышами,
Глазами розоватыми в упор
Глядели на Тебя в зеленом храме.
И перьев серебрился их убор.

А Ты, Ты — нежный, тихий и прекрасный,—
Мне в душу кротость робко перелил.
И вот, бреду — вечерний и напрасный —
Под шелест снежный голубиных крыл.

Камыш крупитчато кистится,
Зерно султаны клонит вниз.
И водяной лопух кустится,
Над топью обводя карниз.

А за карнизом ноздреватым
Буреют шапки кочек. Вдаль
Волнением шероховатым
Дробится плоско речки сталь.

Поет стоячее болото,
А не замлевшая река!
Старинной красной позолотой
Покрыла ржавчина слегка

Его. И легок длинноногий
Бег паука по зыби вод.
Плывут зеленые дороги,
Кровь никуда не уплывет!

И плавни мягкими коврами
В багрянце стынут и горят,
Как будто в допотопной раме
Убийц проходит смутный ряд!..

Дул ветер порывисто-хлесткий.
Нес тучи кудрявого свитка
И хлопал отставшей калиткой.
А месяц — то сыпал вниз блестки,
То прятался, словно улитка.
Бугор отсыревший и черный
К речному сбегал водоему,
Чтоб силы набраться и дремы.
И взметы его так упорно
Вставали в степи незнакомой!..
А в голом саду безотрадно
Шумели все липы, шумели…
И, точно белесые мели,
Таились снега кой-где жадно,
Но высказать горе не смели…
…Зима умерла. Степь весенним
Намеком волнующим тянет
И вдаль буйной юностью манит…
Лишь лист по балконным ступеням
Шуршит и вздыхает и вянет…
И снова мне кажется, будто
Я — высохший лист прошлогодний…
И этому верю охотней
Я в ночь непогоды, и чуда
Не жду от десницы Господней…

Высоким тенором вы пели
О чем-то грустном и далеком…
И белый мальчик в колыбели
Глядел на мать пугливым оком.

А звонкий голос веял степью —
Но с древней скифскою могилой!..
И к неземному благолепью
Душа томительно сходила…

И глаз огромной черной вишней
С багряно-поздней позолотой
Смотрел недвижно, будто Кто-то
Уже шептал о жизни лишней…

Зеленой феею пришла
С кошницей, полною цветами,
И пьет из теплого дупла
Березы никлой сок струями.
И смуглый предзагарный мат
В ланитах тонко розовеет,
И колокольчики звенят
В траве упругой веселее.
Рябина, почки раздавив,
Кудряво-пепельные листья
Спустила в дремлющий залив
Реки — сизей и серебристей.
А за стволом рябины сам
Следил за поздней я Весною,
Как луч играл по волосам
Ее прозрачной желтизною
И как, соломинку вновь взяв
По-детски тонкими руками,
Она из хрупких нежных трав
Тянула алыми губами
Блестящий и медовый сок…
И разливалась в теле дрема,
Когда я видел поясок,
Схвативший талию подъема…
Одно движенье: расстегнулся
Он, как запястье, и — упал…
И я негаданно проснулся:
Мне ветер волосы трепал…
Ах, то — лишь греза, — думал я…
Кто разбудил меня так рано?..
И, уж любовь к Весне тая,
Я шел с поляны на поляну,
И все мне чудилось, что вот
Сейчас, сейчас она вернется!..
Такою девушкой придет,
Что сердце станет, — не забьется!..
А в клейких ландыши кустах
О чем-то тихие звонили.
Не о ее ли волосах —
Белей и тоньше тонких лилий?..
Она! Она!..
                   И я погнался
За тем, кто ею мне казался…
Но в глубь просек меня увлек
Лимоннокрылый мотылек…

          Земля гудела от избытка
          Дождей, рассеянных в апреле,
          И малой бурою кибиткой
Коробился листок на солнце — прошлогодний.
          На ивах иволги горели
          Жар-птицею иногородней.

         А в лесе почва паровала:
          Пронизывало воздух дрожью,
          И горб овражьего провала
Был наскоро опутан толстой паутиной.
        Клубясь, пыля по бездорожью,
          Шли тучи высотой пустынной.

         И вот, когда на высшей точке
         Стал полдень и схватились тени
С прямыми двойниками, тучи-одиночки
         Счастливым ливнем облетели.
         Цветов раскрылись лепесточки
         Под градом призрачных падений
         В лазоревом небесном теле.

         И, приподняв листа кибитку
(Там, под березою, где пробежала стежка),
        Хлебнув весеннего напитка,
         Зарозовела нежно сыроежка…

         А через час, скривившись набок,
         Вторая вылезла, под зноем
         Налившись капельками пота…
         С сосны упал сучок — и хлябок
Был звук его в траве, похожей на болото.

          Мотал паук по влажным хвоям
         Свое гнездо. И покрывалом,
         И недовязанным, и редким,
         Сиренево-лилово-алым,
         Сквозя в орешнике (чрез ветки),
         Лежали сыроежки, как монетки.

Как по прадедовским затишьям
Бродили в зимний мы закат!
Ну, золотистым шелком вышьем
Воспоминаний светлый сад.
Вот день!.. Час розовато-белый,
Синея взором в маске сна,
Глядит в готические стрелы
Высокоострого окна.
Но неуверенно и свято
Мы в опустелый входим зал,
И — в коридоре виноватом
Нас отражает ряд зеркал.
Мы в тихом, робком изумленьи,
Как дети кроткие, стоим:
В углах — уже печати тленья
И паутины легкий дым;
Пооблупилися карнизы,
И штукатурка отошла.
Налет, и мертвенный, и сизый,
Кладет на пол протухший мгла.
И только в радужные стекла
Влетает розовый огонь
И золотится пыль поблекло,
Как чья-то длинная ладонь.
Вздыхают, нехотя и тяжко,
В тиши встревоженной шаги.
И вдруг — в пыли сверкнула пряжка…
Откуда? И с какой ноги?..
Затем ушли. Как призрак бледный,
Нас провожая в комнат плен,
Смотрел вослед с укором бедный,
Изрытый молью гобелен.
И все такое ж точно было,
Как и у нас, — и там на нем:
Узор, закатный и унылый,
Залитый жертвенным огнем.