Светлана Сырнева - Избранные стихи

Только лес за верстою верста,
над обрывом цепочка огней.
Край дремучий! Твоя красота
глубже общих понятий о ней.

Так живешь, словно дал ты зарок
от больших городов вдалеке,
что к тебе не протянут дорог,
без шеста не пройдут по реке.

И когда за богатством твоим
из далеких нацелятся стран,
заградись буреломом глухим,
напусти над низиной туман!

Ухни филином; леших буди —
пень-колоду под ноги кидать,
в ненасытную топь заведи,
обвали перепревшую гать!

То-то любо мне будет взглянуть,
как непрочный проломится лед,
как болотная меря и чудь
стаю стрел на пришельца пошлет.

Знамо, лучше вернуться ему
на избитые тропы земли —
а не ждать в налетевшем дыму, ч
тоб от Совья ключи принесли.

Да спасется моя сторона
за разливом оврагов и рек!
Ведь родная природа дана
в оборону тебе, человек.

Ибо та подкатила черта,
где законов уже не пиши,
и заступится лишь простота
за величие русской души.

День весенний, и солнце в зенит,
и оттаяла снова земля.
И топор над селеньем звенит,
и возводятся стены кремля.

1998

Ты, улица в белом, чиста и строга,
молчащая улица, в холод одетая,
еще не принявшая след сапога,
еще не поднявшая тяжесть рассвета —

будь ты человеку, не спавшему ночь,
повязкой на рану. Стяни ее туже!
Отсрочь наступление утра, отсрочь тому,
кто до срока сегодня разбужен.

Продли предрассветный нечаянный миг
ему, не готовому к буднему шуму,
чтоб день торопливый врасплох не застиг
его затаенную нежную думу.

1981

Уже появляется в летнем узоре
цветок неудобиц, канав придорожных —
цветок узловатый и горький – цикорий,
цветущий, как небо в решетках острожных.

Ни с ветром не споря, ни с ливнем не споря,
таится под мягким листом земляника.
Но поверх полян голубеет цикорий,
когда пред грозою природа поникла.

Холодные версты, дождливые зори.
Сорвешься с обрыва на глинистом склоне —
и тонкую руку протянет цикорий,
звездой голубою уткнувшись в ладони.

Быть может, достоин он участи лучшей,
но русской земли это навек услада —
на стебле из проволоки колючей расцвесть
лепестками небесного склада.

А вам бы в букет это синее море,
что душу задаром ласкает и нежит!
Но вцепится в землю упрямый цикорий
и жилистой плетью ладони обрежет.

1982

В заводи сна ты невольно услышишь
голос тревоги, тебе непонятной.
Спи, это ветер ударил по крыше,
ветер над нами гуляет накатный.

Дрогнули стекла: удар за ударом.
Взвыло в трубе, прогибаются стены.
Спи, это ветер безумный и ярый
хочет добраться до нас непременно.

Ветер владеет испуганным миром —
ветер, терзающий на небе тучи.
Порваны тучи – слепой и колючий
снег над полночным проносится миром.

Спи, это там, а не здесь, очумело
мечется яблоня, ветви ломая,
лес тетивою напряг свое тело,
ветер насевший приподнимая.

Пусть перед ветром земля распласталась —
спи, моя дочка, бесстрашно:
на свете нам колыбель неплохая досталась,
дом наш качает неистовый ветер.

Есть неделимый, нерасщепимый
атом в подветренной этой вселенной,
атом единственный, атом единый —
сон твой, родная, неприкосновенный.

1983

В ночной тишине грузовик прогрохочет
по улице мокрой, холодной и темной.
Куда он, зачем он – по грязи, по ночи
безлюдной – бессонный, безродный, бездомный?

Но светом своим он ударит по стеклам,
и в спальнях означатся окон квадраты,
пройдясь по коврам, по обоям поблеклым,
по душным от тел одеялам из ваты.

На миг ослепивший заборы, засовы,
убогий ларек, обложившийся тарой —
умчится за город в заботе суровой,
считая ухабы окраины старой.

Насквозь эту ночь в полюса разведите!
За «дворником», капли срезающим косо,
вцепился в баранку усталый водитель
с погасшей в зубах до утра папиросой.

О полюс, покою противоположный!
Твои мне сигналят надсадные фары.
С тобой я. Возьми и меня, еще можно —
с окраины спящей, с окраины старой.

1984

В очи – ночь, прикладом ветер в спину,
ни огня, ни отдыха, ни братства.
Спойте мне про тонкую рябину,
что не может к дубу перебраться!

Выдаст тебе родина суглинная,
вывесит у колыбели самой право
быть печальною рябиной,
право быть бессильной и упрямой.

Есть тебе и в этой скудной доле
счастье руки протянуть по ветру,
листья с бурей разослать по свету —
к дубу в поле, это далеко ли!..

Есть тебе испробованный, древний
смысл расти печально у погостов,
караулить церкви серый остов,
сторожить пустынные деревни.

И взошедши у стены кирпичной,
много лет и чахнуть, и поститься,
чтобы в прорезь форточки больничной
робкие совать свои гостинцы.

1985

Маленький город, не делай, не надо, пойми,
глупостей этих, и в сумерках летней поры
о, не скрипи полусонных окраин дверьми,
цепью собачьей, как мимо иду, не греми.

Что ты мне под ноги льнешь тротуаром из двух
узких дощечек, зачем подглядеть мне даешь
таинство сада, где вздрогнула ветка, и – бух! —
ягода спелой малины упала в лопух.

Спрячь георгины! Они, над забором вися,
хлещут меня по плечу, утыкаются прямо в лицо.
Нехорошо это. Маленький город, нельзя
быть безоглядно доступным для всех и для вся.

Стыдно тебе предлагать себя каждому и обвивать
руки вокруг уходящего. Что за тоска!
Как я успешно тебя начала забывать
в долгой разлуке! Не смей же меня волновать.

Маленький город, одумайся, что мне твоя красота,
что мне – покорная родина? Разве скажу!
Крайнего дома покатая крыша чиста,
месяц над ней, и береза, и шелест листа.

1986

Было время такое:
домик наш да три дома соседей.
Пропылит за рекою —
нешто кто-нибудь едет?

Нет, никто к нам не едет.
Чудо, жданное жадно, ну где ты?
О, не солнечно лето,
но бессолнечно лето.

Разве мысленно что и всмотреться
(а увидеться чаянья мало)
в край, где долгое детство
травостоем без пользы стояло.

Так стояли ложбины,
тополя (нету ветра, изнанкой не вывернут глянца),
так стояло над ними
небо тихое в цвет померанца.

Обернется предчувствием острым дремота,
босиком побежишь за ворота:
да не едет ли кто-то?
Нет, не едет никто там.

Где обманет судьба, где удача на шее повиснет —
разве знать нам пристало?
Но спасибо за то, что у жизни
было это начало!

Подневольной обложена данью
я, себе не подвластная ныне,
за сладчайшее детство, за медленный век ожиданья
в ожиданья пустыне.

Не моя ли душа, что за край горизонта тянулась,
ожидая неслыханной встречи,
не заметила счастья и с ним второпях разминулась,
а теперь уж далече.

О душа! У тебя ни приюта, ни дома,
нет ни друга тебе, ни подруги.
Так кометы блуждают по небу пустому,
обеспамятев в замкнутом круге.

1986

Пригород, парк, припорошенный падшей сухой
шушерой листьев. Деревьями парк оперен,
трепетом, тырканьем сохлых семян и трухой
и оседаньем на ветви предзимних ворон.

Так проходила сквозь парк. Хоть глаза завяжи,
по замиранию сердца смогла б угадать
серые между последних стволов этажи
дома, где жили сестра моя, дочка и мать.

Три незаметные женщины, чистая комната их,
то потаенное озерце, робкий источник любви,
обогреваемый слабым дыханьем троих
крошечный остров пространства, кружок полыньи

незамерзающей. Как они жили тогда,
разве я знала, пришедшая греться извне!
Что приносили им утренних снов невода,
что, застонав, уходило рыдать в глубине?

И, провожая, плескались в окне три руки,
три побледневших лица приникали к стеклу
скорбной тюрьмы, конуры, и квадратом тоски
тихая заводь бессильно смотрела во мглу.

1987