Уильям Блейк - Стихотворения

A little black thing among the snow,
Crying ' 'weep! 'weep!' in notes of woe!
' Where are thy father and mother, say?'—
'They are both gone up to the Church to pray.

'Because I was happy upon the heath,
And smil'd among the winter's snow,
They clothed me in the clothes of death,
And taught me to sing the notes of woe.

'And because I am happy and dance and sing,
They think they have done me no injury,
And are gone to praise God and His Priest and King,
Who make up a Heaven of our misery.'

Весь в саже на белом снегу он маячит.
«Почищу! Почищу!» — кричит, словно плачет.
«Куда подевались отец твой и мать?»
«Ушли они в церковь псалмы распевать.

Затем, что я пел по весне, словно птица,
и был даже в зимнюю пору счастлив,
Заставили в саван меня обрядиться
и петь научили на грустный мотив.

Затем, что я снова пляшу и пою,
Спокойно родители в церковь ушли
и молятся Богу, Святым, Королю,
Что Небо на наших слезах возвели».

Малыш чумазый, — в метель, в мороз, —
На гребне крыши ослеп от слез.
— Куда ушли вы, отец и мать?
— Молиться Богу, спасенья ждать.

— Не унывал я июльским днем,
Не горевал я в метель, в мороз.
Мне сшили саван вы, мать с отцом,
На гребне крыши, в юдоли слез.

Не унываю — пляшу, пою, —
а вы и рады: работа впрок.
Весь день на небе — да не в раю.
В раю — священник, король и Бог.

When the voices of children are heard on the green
And whisp'rings are in the dale,
The days of my youth rise fresh in my mind,
My face turns green and pale.

Then come home, my children, the sun is gone down,
And the dews of night arise;
Your spring and your day are wasted in play,
And your winter and night in disguise.

Когда, играя, дети шумят
На весеннем звонком лугу,
я вспоминаю юность свою
и горечь унять не могу.

Пора по домам, скоро закат,
и луг роса остудит!
Как славно играть все дни и не знать
Ни зимы, ни тьмы впереди!

Когда детвора резвится с утра
и слышится шепот в тени,
Как больно мне вспоминать в тишине
Мои минувшие дни!

Пора возвращаться домой, детвора!
На закате роса холодна.
Затянулась игра, и узнать вам пора,
Как зима ледяная темна.

О Rose, thou art sick!
The invisible worm,
That flies in the night,
In the howling storm,

Has found out thy bed
Of crimson joy;
And his dark secret love
Does thy life destroy.

О Роза, ты чахнешь! —
Окутанный тьмой
Червь, реющий в бездне,
Где буря и вой,

Пунцовое лоно
Твое разоряет
И черной любовью,
Незримый, терзает.

О роза, ты больна!
Во мраке ночи бурной
Разведал червь тайник
Любви твоей пурпурной.

И он туда проник,
Незримый, ненасытный,
И жизнь твою сгубил
Своей любовью скрытной.

О роза, ты гибнешь!
Червь, миру незрим,
В рокотании бури,
Под покровом ночным

Высмотрел ложе
Алого сна твоего
И потайной и мрачной любовью
Губит твое естество.

Little Fly,
Thy summer's play
My thoughtless hand
Has brush 'd away.

Am not I
A fly like thee?
Or art not thou
A man like me?

For I dance,
And drink, and sing,
Till some blind hand
Shall brush my wing.

If thought is life
And strength and breath,
And the want
Of thought is death;

Then am I
A happy fly,
If I live
Or if I die.

Бездумно танец
Мотылька
Оборвала
Моя рука.

А чем и я
Не мотылек?
Ведь нам один
Отпущен срок:

Порхаю
И пою, пока
Слепая
Не сомнет рука.

Считают: мысль
Есть жизнь и свет,
А нет ее —
И жизни нет;

А я порхаю
Над цветком —
Таким же точно
Мотыльком!

Бедняжка муха,
Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.

Я — тоже муха:
Мой краток век.
А чем ты, муха,
Не человек?

Вот я играю,
Пою, пока
Меня слепая
Сметет рука.

Коль в мысли сила,
И жизнь, и свет,
И там могила,
Где мысли нет, —

Так пусть умру я
Или живу, —
Счастливой мухой
Себя зову.

Жаль мотылька!
Моя рука
Нашла его
В раю цветка.

Мой краток век.
Хвои краток срок.
Ты человек.
Я мотылек.

Порхаю, зная:
Сгребет, сметет
Рука слепая
И мой полет.

Но если мыслить
И значит — быть,
А кончив мцслить,
Кончаем жить, —

То жить желаю
Мой краткий срок, —
Весь век порхая, —
Как мотылек.

i dreamt a dream! what can it mean?
And that i was a maiden Queen,
Guarded by an Angel mild:
Witless woe was ne'er beguil'd!

And i wept both night and day,
And he wip'd my tears away,
And i wept both day and night,
And hid from him my heart's delight.

So he took his wings and fled;
Then the morn blush'd rosy red;
i dried my tears, and arm'd my fears
With ten thousand shields and spears.

Soon my Angel came again:
i was arm'd, he came in vain;
For the time of youth was fled,
And grey hairs were on my head.

И был в ночи мне сон чудной:
Была я Девой молодой;
Со мною бился Ангелок:
Ледышку! — соблазнить не мог!

Я день и ночь была в слезах —
Стоял мой Ангел в головах;
И день, и ночь томилась я,
Желанье от него тая.

Тогда меня покинул он;
Зарей зарделся небосклон;
Девичьим Страхам поскорей
Дала я тысячу мечей!

Вернулся Ангел из ночи —
Зачем?! — При мне мои мечи!
Младое время пронеслось —
Пришла пора седых волос...

Мне снился сон — престранный сон!
Безмужней я взошла на трон,
Лишь кроткий ангел был со мной —
Беспомощный заступник мой.

И день и ночь мой крик звучал,
А он мне слезы утирал;
О чем — и ночь и день — мой крик,
Я скрыла, ангел не постиг.

Он улетел в рассветный час,
И тыщи копий и кирас
Я верным срахам раздала,
А плакать — больше не могла.

Вернулся вскоре ангел мой —
Страх не пускает в мой покой, —
И не увидит никогда,
Что голова моя седа.

Tyger! Tyger! burning bright
In the forests of the night,
What immortal hand or eye
Could frame thy fearful symmetry?

In what distant deeps or skies
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand dare seize the fire?

And what shoulder, and what art,
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand? and what dread feet?

What the hammer? what the chain?
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp
Dare its deadly terrors clasp?

When the stars threw down their spears,
And water'd heaven with their tears,
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?

Tyger! Tyger! burning bright
Irrthe forests of the night,
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry?