Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

Всхожу, бледнея, на ступени,
Конец которых — в облаках,
Под шепот, трепеты и пенье
Многокрылатого стиха.
И, запахнувшись вместе с музой
В широкий эллинский хитон,
Иду вперед, ресницы сузив,
Мельканьем светов ослеплен…
Когда же перейду преграду,
Готов молиться, петь готов —
Из поэтического сада
С улыбкой выйдет Гумилев,
И, поманив меня рукою,
Он скажет тихое: «Войди…»
Кругом — благоуханье хвои
И хор бессмертных впереди.

Волнистой линией тянулся горизонт,
Холмы сияли тусклой позолотой,
Над зеркалом черневшего болота
Раскрыло небо лиловатый зонт.

А в городе, по тротуарным латам,
Мелькают кляч избитые бока,
И рикши потные, в подоткнутых халатах
Глядят в заплаканные облака.

О, да, я была гетерой!
О, да, я была блудницей!
Жила я водной из улиц
На западной стороне…
Когда я кордакс плясала —
Мужчины менялись в лицах,
Кусали женщины губы
И перстни бросали мне…
Про мой синеватый пеплум,
Следы от моих сандалий
И голос, что был то нежен
Или по-мужскому груб, —
Теперь вы слышите в песнях,
Которых много слагали
За мой поцелуй поэты —
За детскую жадность губ.

Тут плясала Джинна, блестело лицо,
Она — красивее всех…
У нее в губе золотое кольцо
И бусина, как орех.

Нагуа живого львенка принес —
Недовольна осталась она:
Захотела серьгу разноцветную в нос
И много клыков слона.

Потом пришел белый, бил Нагуа в спину,
А Джинне дал много бус…
Она пошла к сиди, в его долину,
Сказав: «Нагуа — трус».

Холодный ветер все продул насквозь,
Туман завесою спустился над бульваром,
Пора бы, кажется, уж расходиться врозь
Так странно медлящим в задумчивости парам…

Как холодно!.. Как воздух мокр и стар!..
Полоски розовые на востоке встали,
Чуть слышно сквозь осенний мерзлый пар
Печальной песней блики заиграли…

Мерцающее марево закатов,
Чернеющий зазубринами лес
И холст оранжевых небес —
Все в памяти ненарушимо свято.

Но почему мы все тоской объяты?
Здесь облака такие же, как там,
Легки, округлы и крылаты,
Подобно нашим русским облакам…

Нет! наши облака — сияющие латы,
А здесь они, как жертва под ножом,
И мы — в тоске, за дальним рубежом,
О том, что в памяти ненарушимо свято…

Китайцы тихо пели песню
Печальную — из одних гласных.
И в полосах вода лиловых
У берега, а дальше — в красных…

О, почему, глазами щуря,
Мы сотнями проходим мимо,
Не зная ни того, что буря —
Сиянье крыльев серафима,

Что свет на небе не погашен
И в облаках, плывущих сонно,
Отражены громады башен,
Рекой когда-то поглощенных?

По вечерам, средь запаха растений,
Обрюзгший бог, скрестивши ноги, спит.
Он очень стар. Отяжелел от лени,
Раскормленный, как годовалый кит.

Пока он спит, медлительные бонзы
Сжигают свечи, ударяют в гонг.
Но замер он, весь вылитый из бронзы,
Под медленно струящийся дифтонг.

Он слушает несущий звуки вечер
Отвисшим ухом с золотым кольцом…
Рокочет барабан. Треща, пылают свечи
Пред сонно улыбнувшимся лицом.

Пейзаж китайский примитивно прост.
Тут верная жена нашла блаженство,
Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост
И тайных знаков страшно совершенство.

В одеждах длинных старец и монах,
Безмолвные, о чем-то грозно спорят;
Потоки золота в округлых облаках
Бросают свет на розовые горы.

И женщины, сгибая тонкий стан,
Храня торжественность на плоских лицах,
Следят, как медленно уходит караван
Нестройною и пестрой вереницей.

Крутом пустынно. Снег и снег.
И я бегу. Лицо закрыла.
И мне навстречу человек,
Но он не тот, кого любила…

А вот еще — чужой старик…
Кругом — так тихо и пустынно,
И месяц высунул свой длинный
Такой опошленный язык…

Под сенью ночи серебристой
Призналась лотосу луна,
Как к грезе ясной, грезе чистой,
К цветку любви она полна…

От брака лотоса с луною
Познала радость бытия,
Блистая чудной красотою,
Она, избранница моя!

Лицо ее, как вечер, нежно,
Подобны ночи волоса,
И лоно глаз ее безбрежно —
В них отразились небеса.

Другой такой искать напрасно —
И в мире целом никого
Нет лучше, радостней, прекрасней
Царицы сердца моего!

Как в час золотого заката
Мир в кружеве красок блестит
И после, темнее агата,
Луну поджидая, стоит —

Так в жизни любовь золотое
Есть кружево, в сумраке свет,
Сиянье небес огневое
На блеклой одежде сует!

Вот кроваво-красная
Выплыла луна.
Пепельно-неясною
Кажется она…

Но недолго — чистая —
Ввысь она плывет,
Ярко-серебристая,
Свет волшебный льет

В мир, вокруг стихающий
В густолистый сад,
К грезам призывающий
В глубине оград.

И с луной высокою
Светл вкруг небосвод,
Звезды с ясноокою
Встали в хоровод —

Лишь в саду сгущается
Меж деревьев тень,
В тайну облекается
Кущ зеленых сень!

С суетой воинственной
День отогнан прочь —
Над землей таинственно
Распростерлась ночь.

Мы живали в суровой Неметчине,
Нам знаком и Алжир, и Сиам;
Мы ходили по дикой Туретчине
И по льдистым Небесным Горам.

Нам близки и Памир, и Америка,
И Багдад, и Лионский залив.
Наш казак у восточного берега
Упирался в Дежневский пролив.

Легче птиц и оленей проворнее,
Рассыпаясь по тысячам мест,
Доходил до границ Калифорнии
Одинокий казачий разъезд…

И теперь, когда черные веянья
Разметали в щепы корабли, —
Снова двинулись в страны рассеянья
Мы от милой чумазой земли…

На плантациях, фармах, на фабриках, —
Где ни встать, ни согнуться, ни лечь, —
В Аргентинах, Канадах и Африках
Раздается московская речь.

Мы с упорством поистине рыцарским
Подавляем и слезы, и грусть,
По латинским глотая кухмистерским
Жидковатые щи à la russe.

И в театрах глядим с умилением
(Да, пожалуй, теперь поглядишь!)
На последнее наше творение —
На родную «Летучую мышь».

В академиях, в школах, на улицах, —
Вспоминая Кавказ и Сибирь, —
Каждый русский трепещет и хмурится,
Развевая печальную быль…

Не сломала судьба нас, не выгнула,
Хоть пригнула до самой земли.
И за то, что нас Родина выгнала, —
Мы по свету ее разнесли.