Эмили Дикинсон - Дорога в небо
Обзор книги Эмили Дикинсон - Дорога в небо
Дорога в небо
Перевод с английского Елены Айзенштейн
Эмили Дикинсон
© Эмили Дикинсон, 2015
© Елена Айзенштейн, перевод на русский, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Вступительное слово
Между странами Море —
Как рубеж красоты.
В министерстве природы —
Дипломаты – Цветы.
Дикинсон писала стихи из темноты, то есть из своего «света», в котором лучше видны Душа – королева, друг и спутница, Театр человеческого Сердца. Ее маленький Кораблик Души странствовал, хотя она почти не выходила из дому. Можно подумать, что Эмили Дикинсон, проводившая жизнь в добровольном затворничестве, должна была всего бояться. Но она отличалась мужеством духа, недаром в одном из стихотворений сравнила себя с царем Давидом, сражавшимся с Голиафом. Она сознавала свою избранность, поэтому писала о том, что бог подарил ей королевское имя (Эмили Элизабет Дикинсон) Стихи Эмилии Дикинсон – это бюллетень Вечности, мир созерцания природы, дружбы с ней. Дикинсон жила в окружении настоящих ангелов, русалок, с ней разговаривали Небо и Луна, Прибой и Море, Пчела и Шмель (она часто использовала заглавную букву, подчеркивая одушевленность этих понятий). Это собеседники, с которыми она совершала свои духовные путешествия. Стихи Дикинсон очень светлые, хотя они не только о прекрасном и радостном. Дикинсон романтически считала, что исполнение желания грубо разрушает мечту. Ей хотелось понять, кто она, и она делала это в стихах, рассказывая о себе и о природе, которая делилась с ней своими тайнами. Стихи Дикинсон – письма миру. Они кратки, и в этом их обаяние:
Чтоб в масло превратить
Благоуханье роз —
Потребно пресс крутить —
Без жалости – до слез —
Зато и жизнь спустя —
Щемящий аромат
Вернет нам лето – что цвело —
Быть может – век назад1 —
Она полагала, что поэзия только тогда живет долго, когда рождена огромной духовной работой. Ее стихи и есть «благоуханье роз», которое узнали читатели, родившиеся сто лет спустя. Юрий Иваск в статье, посвященной творчеству Эмилии Дикинсон, писал: «Поэзия для нее была тем, чем была мистика для св. Терезы:
Порядок в перечне моем —
Сперва поэты – после солнце —
И лето. Божий рай потом.
А далее – концовка»2
По мнению Иваска, Дикинсон понятнее не Христос, а ветхозаветный Бог. Рай оставался для нее чем-то желанным, но неясным – «сомнительной несомненностью». «Эмилия – поэт могущественней всего не в жалости, почти всегда непоправимо бессильной, а в динамике борьбы на вольной воле Духа», – отмечал он. Эмилия жила в долине Пионера, в штате Массачузетс, городке Амхерст, где родилась и умерла. Дед Эмилии был одним из основателей мужского колледжа Амхерста. Принадлежала Эмилия к старому роду новой Англии. Предки ее были фермерами. Жители Амхерста называли ее полоумной дочерью сквайера Дикинсона, почетного конгрессмена, юриста, казначея амхерстского колледжа. Выходила она только в сад и изредка навещала брата-соседа. Даже не присутствовала на похоронах родителей. Ветхозаветный Бог у Эмилии – это Бог, с которым следует соглашаться, но Дикинсон полагала, что человек может победить Бога своей покорностью.
Иваск отметил сходство в лирической взрывчатости и в ритмах – в спондеях Дикинсон и в «паузниках» Цветаевой, андрогинные черты мышления обеих. Как и Цветаева, Дикинсон обожала любимого ученика Христа Иоанна и отождествляла себя с ним. Иваск полагал, что у Дикинсон больше, нем у Марины, лирического электричества. «Эмилия – монахиня в быту, не смиренная, а бунтующая», – писал Иваск. Отмечал, что она как-то назвала себя эмигранткой. Об эмигрантстве поэта размышляла и Цветаева. И мечтала о читателе через сто лет. А Дикинсон писала, не издавая своих стихов, показывая их только близким друзьям. Но с Цветаевой ее роднят прежде всего душевная чуткость, тяготение к уединению, преданность теме Души, любовь к природе и к ангелам. Как и Цветаева, Дикинсон размышляла в стихах о жизни и смерти. Ее стихи о Мухе «I heard a Fly buzz – when I died ‒…» напоминают «Муху» Блейка, «Муху» И. Бродского. Ее «Муха» – это несколько ироническая попытка увидеть свою кончину. У Дикинсон нет страха смерти, но нет и попытки возвеличить уход из жизни. Стихи Дикинсон подобны афоризмам, которыми она определяет Природу, Бога, жизнь и смерть, христианскую веру. Она пишет так, как будто уже жила раньше, и потому так любит жизнь, как будто знает, что означает расставание с ней:
Дважды утрачены те поля,
Чьей не забыть мне прохлады.
Прощание все, что дают Небеса,
И все, что мы знаем от Ада.
Так же, как Цветаева, Дикинсон говорила с Богом на равных, иногда с вызовом, временами требовательно, порой коленопреклоненно: «Бандит – Банкир – Спаситель – / Одна и вновь бедна». В стихах Дикинсон, и это тоже роднит ее с Мариной Цветаевой, значительное роль тире. Это знак, которым она договаривает то, что не сказала словом. Особенности ее творчества – яркое метафорическое мышление, особый напев, любовь к игре словами с родственным звучанием. Благодаря Эмили Дикинсон мы учимся ценить жизнь, видеть красоту мира, ощущаем вкус «вина Вечности». Ее творчество – погружение в ту эпоху, когда птицы, ангелы и деревья были ближе к людям.
Стихи Эмили Дикинсон
«I never lost as much but twice…»
I never lost as much but twice,
And that was in the sod.
Twice have I stood a beggar
Before the door of God!
Angels – twice descending
Reimbursed my store —
Burglar! Banker – Father!
I am poor once more!
***
Я все теряла дважды,
Богатство стало дёрном.
Я дважды представала
Перед дверями Бога.
И Ангелы пытались
Мне возместить потери.
Бандит – Банкир – Отец!
Одна я – и вновь – бедна!
«What Inn is this…»
What Inn is this
Where for the night
Peculiar Traveller comes?
Who is the Landlord?
Where the maids?
Behold, what curious rooms!
No ruddy fires on the hearth —
No brimming Tankards flow —
Necromancer! Landlord!
Who are these below?
***
Что за жилище,
Где гостей
ЧуднЫх до ночи ждут?
И нет прислуги у дверей,
И кто хозяин тут?
Ни пенных кружек на столах,
Ни пышущих огней
В камине нет, и кто один,
Кто этот странный Господин
Внизу?
«The Daisy follows soft the Sun —…»
The Daisy follows soft the Sun —
And when his golden walk is done —
Sits shyly at his feet —
He – waking – finds the flower there —
Wherefore – Marauder – art thou here?
Because, Sir, love is sweet!
We are the Flower – Thou the Sun!
Forgive us, if as days decline —
We nearer steal to Thee!
Enamored of the parting West —
The peace – the flight – the Amethyst —
Night's possibility!
***
Цветок идет за солнцем кротко.
Озолотив прогулку шелком
Лучей, усталое, садится солнце
В траву. Заметив луч, цветок ярится:
«Не для тебя мои зарницы!»
«Любовь моя нежна!» – вздохнул цветок.
И мы, цветы, прости нас, солнце:
Мы выпили твой свет до донца!
Бесценны нам твои восходы,
Твои миры,
Полет полночи,
Закатов аметист
«Why – do they shu…»
Why – do they shu
Me out of Heaven?
Did I sing – too loud?
But – I can say a little «Minor»
Timid as a Bird!
Wouldn't the Angels try me —
Just – once – more —
Just – see – if I troubled them —
But don't – shut the door!
Oh, if I – were the Gentleman
In the «White Robe» —
And they – were the little Hand – that knocked —
Could – I – forbid?
***
Отчего меня на небе
Ангелы не слышат?
Пою песни звонче, тише,
Робкая, как птица.
Отчего меня на небо
Ангелы не впустят?
Не откроют свою дверь
Вчера – завтра – теперь.
Если б я была мужчиной
– В мантии белой —
Чужих рук не отвела бы
От калитки неба.
«It was too late for Man —…»
It was too late for Man —
But early, yet, for God —
Creation – impotent to help —
But Prayer – remained – Our Side —
How excellent the Heaven —
When Earth – cannot be had —
How hospitable – then – the face
Of our Old Neighbor – God – …
***
Поздно для человека —
Рано для Бога.
Творенье бессильно —
Всесильно лишь Слово.
Земли краше небо.
Печаль дольних бедствий —
Излечит Господне
Лицо из созвездий.
«Proud of my broken heart, since thou didst break it…»
Proud of my broken heart, since thou didst break it,
Proud of the pain I did not feel till thee,
Proud of my night, since thou with moons dost slake it,
Not to partake thy passion, my humility.
Thou can'st not boast, like Jesus, drunken without companion
Was the strong cup of anguish brewed for the Nazarene.
Thou can'st not pierce tradition with the peerless puncture,
See! I usurped thy crucifix to honor mine!
***
Гордись моим сломанным сердцем, разбивший меня,
Гордись моей болью, мне ведомой с этого дня,
Гордись моей ночью, чей хмель утолил ты с луной.
Не выпить сей чаши смиренья, заваренной мной.
Не хвастай же ты, словно светлый твой спутник Иисус,
Той чашей страданий, чью горечь испить не боюсь.
Той скорбною чашей, чей вкус знает сам Назорей.
Ты видишь святое распятье в ладони моей.
«I would not paint – a picture…»
