Владимир Маяковский - Хорошо !
Обзор книги Владимир Маяковский - Хорошо !
Маяковский Владимир
Хорошо !
Владимир Маяковский
"Хорошо!"
Поэма
Октябрьская поэма.
1 Время
вещь необычайно длинная,были времена прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей. Телеграммой лети,
строфа! Воспаленной губой припади и попей из реки
по имени - "Факт". Это время гудит телеграфной струной, это
сердце с правдой вдвоем. Это было с бойцами, или страной, или
в сердце
было
в моем. Я хожу,
чтобы, с этою
книгой побыв, из квартирного
мирка шел опять
на плечах
пулеметной пальбы, как штыком,
строкой
просверкав. Чтоб из книги,
через радость глаз, от свидетеля счастливого,в мускулы усталые лилась строящая и бунтующая сила. Этот день воспевать никого не наймем. Мы распнем карандаш на листе, чтобы шелест страниц, как шелест знамен, надо лбами годов шелестел.
2
"Кончайте войну! Довольно! Будет! В этом голодном году невмоготу. Врали:
"народа свобода,
вперед,
эпоха, заря..."и зря. Где
земля,
и где
закон,
чтобы землю
выдать
к лету? Нету! Что же
дают за февраль, за работу, за то, что с фронтов не бежишь? Шиш. На шее
кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки... Мать их за ноги! Власть
к богатым рыло воротит чего подчиняться ей?!. Бей!!" То громом, то шепотом этот ропот сползал
из Керенской тюрьмы-решета. в деревни шел по травам и тропам, в заводах сталью зубов скрежетал. Чужие
партии бросали швырком. - На что им сбор болтунов дался?! И отдавали большевикам гроши,
и силы, и голоса. До самой мужичьей земляной башки докатывалась слава, лилась и слыла, что есть за мужиков какие-то "большаки" - у-у-у!
Сила!
3 Царям
дворец
построил Растрелли. Цари рождались, жили, старели. Дворец
не думал о вертлявом постреле, не гадал, что в кровати, царицам вверенной, раскинется какой-то присяжный поверенный. От орлов, от власти, одеял и кружевца голова
просяжного поверенного кружится. Забывши
и классы и партии, идет
на дежурную речь. Глаза
у него бонапартьи и цвета
защитного френч. Слова и слова. Огнесловая лава. Болтает
сорокой радостной. Он сам
опьянен своею славой пьяней,
чем сорокаградусной. Слушайте, пока не устанете, как щебечет иной адъютантик: "Такие случаи были он едет
в автомобиле. Узнавши,
кто и который, толпа
распрягла моторы! Взамен
лошадиной силы сама
на руках носила!" В аплодисментном плеске премьер
проплывет над Невским. и дамы,
и дети-пузанчики кидают
цветы и розанчики. Если ж
с безработы загрустится, сам
себя
уверенно и быстро назначает
то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром. И вновь
возвращается, сказанув, ворочать дела и вертеть казну. Подмахивает подписи достойно и старательно. "Аграрные? Беспорядки?
Ряд? Пошлите,
этот,
как его,
карательный отряд! Ленин?
Большевики?
Арестуйте и выловите! Что?
Не дают?
Не слышу без очков. Кстати...
об его превосходительстве...
Корнилове... Нельзя ли
сговориться
сюда
казачков?!. Их величество?
Знаю.
Ну да!.. И руку жал.
Какая ерунда! Императора?
На воду?
И черную корку? При чем тут Совет?
Приказываю
туда, в Лондон,
к королю Георгу". Пришит к истории,
пронумерован
и скреплен, и его
рисуют
и Бродский и Репин.
4
Петербургские окна.
Синё и темно. Город
сном
и покоем скован. НО не спит
мадам Кускова. Любовь
и страсть вернулись к старушке. Кровать
и мечты
розоватит восток. Ее волос
пожелтелые стружки причудливо
склеил
слезливый восторг. С чего это
девушка
сохнет и вянет? Молчит...
но чувство,
видать, велико. Ее утешает
усатая няня, видавшая виды,
Пе Эн Милюков. "Не спится, няня...
Здесь так душно... Открой окно
да сядь ко мне". - Кускова,
что с тобой?
"Мне скушно... Поговорим о старине".
- О чем, Кускова?
Я,
бывало, хранила
в памяти
немало старинных былей,
небылиц и про царей
и про цариц. И я б,
с моим умишком хилым,короновала б
Михаила. чем брать
династию
чужую... Да ты
не слушаешь меня?!"Ах, няня, няня,
я тоскую. Мне тошно, милая моя. Я плакать,
я рыдать готова..." - Господь помилуй
и спаси... Чего ты хочешь?
Попроси. Чтобы тебе
на нас
не дуться, дадим свобод
и конституций... Дай
окроплю
речей водою горящий бунт...
"Я не больна. Я...
знаешь, няня...
влюблена..." - Дитя мое,
господь с тобою!И Милюков
ее
с мольбой крестил
профессорской рукой. - Оставь, Кускова,
в наши лета любить
задаром
смысла нету."Я влюблена".
шептала
снова в ушко
профессору
она. - Сердечный друг,
ты нездорова."Оставь меня,
я влюблена". - Кускова,
нервы,
полечись ты..."Ах няня,
он такой речистый... Ах, няня-няня!
няня!
Ах! Его же ж
носят на руках А как поет он
про свободу... Я с ним хочу,
не с ним,
так в воду". Старушка
тычется в подушку, и только слышно:
" Саша!
Душка!" Смахнувши
слезы
рукавом, взревел усатый нянь:
-В кого? Да говори ты нараспашку!"В Керенского..."
-В какого?
В Сашку?И от признания
такого лицо
расплылось
Милюкова. От счастия
профессор ожил: - Ну, это что ж
одно и то же! При Николае
и при Саше мы сохраним доходы наши.Быть может,
на брегах Невы подобных
дам
видали вы?
5
Звякая
шпорами
довоенной выковки, аксельбантами
увешанные до пупов, говорили
адъютант
(в "Селекте" на Лиговке) и штанс-капитан
Попов. "Господин адъютант,
не возражайте,
не дам,скажите,
чего еще
поджидаем мы? Россию
жиды
продают жидам, и кадровое
офицерство
уже под жидами! Вы, конешно,
профессор,
либерал, но казачество,
пожалуйста,
оставьте в покое. Например,
мое положенье беря, это...
черт его знает, что это такое! Сегодня с денщиком:
ору ему
-эй, наваксь
щиблетину,
чтоб видеть рыло в ней!И конешно
к матушке,
а он м е н я
к м о е й, к матушке,
к свет
к Елизавете Кирилловне!" "Нет,
я не за монархию
с коронами,
с орлами, НО для социализма
нужен базис. Сначала демократия,
потом
парламент. Культура нужна.
А мы
Азия-с! Я даже
социалист.
Но не граблю,
не жгу. Разве можно сразу?
Конешно, нет! Постепенно,
понемногу,
по вершочку,
по шажку, сегодня,
завтра,
через двадцать лет. А эти?
От Вильгельма кресты да ленты. В Берлине
выходили
с билетом перронным. Деньги
штаба
шпионы и агенты. В Кресты бы
тех,
кто ездит в пломбированном!" "С этим согласен,
это конешно, этой сволочи
мало повешено". "Ленина,
который
смуту сеет, председателем,
што ли,
совета министров? Что ты?!
Рехнулась, старушка Рассея? Касторки прими!
Поправьсь!
Выздоровь! Офицерам
Суворова,
Голенищева-Кутузова благодаря
политикам ловким быть
под началом
Бронштейна бескартузого, какого-то
бесштанного
Лёвки?! Дудки!
С казачеством
шутки плохиповыпускаем
им
потроха..." И все адъютант
-ха да хиПопов
-хи да ха."Будьте дважды прокляты
и трижды поколейте! Господин адъютант,
позвольте ухо: их ...ревосходительство
...ерал Каледин, с Дону,
с плеточкой,
извольте понюхать! Его превосходительство...
Да разве он один?! Казачество кубанское,
Днепр,
Дон..." И все стаканами
дон и динь, и шпорами
динь и дон. Капитан
упился, как сова. Челядь
чайники
бесшумно подавала. А в конце у Лиговки
другие слова подымались
из подвалов. "Я,
товарищи,
из военной бюры. Кончили заседание
тока-тока. Вот тебе,
к маузеру,
двести бери, а это
сто патронов
к винтовкам. Пока соглашатели
замазывали рты, подходит
казатчина
и самокатчина. Приказано
питерцам
идти на фронты, а сюда
направляют
с Гатчины. Вам,
которые
с Выборгской стороны, вам
заходить
с моста Литейного. В сумерках,
тоньше
дискантовой струны, не галдеть
и не делать
заведенья питейного. Я за Лашевичем
беру телефон,не задушим,
так нас задушат. Или
возьму телефон,
или вон из тела
пролетарскую душу. С а м
приехал,
в пальтишке рваном,ходит,
никем не опознан. Сегодня,
говорит,
подыматься рано. А послезавтра
поздно. Завтра, значит.
Ну, не сдобровать им! Быть
Керенскому
биту и ободрану! Уж мы
подымем
с царёвой кровати эту
самую
Александру Федоровну".
