Михаил Лермонтов - Том 3. Драмы

Мы живем среди полей[1]
И лесов дремучих,
Мы счастливее царей
И вельмож могучих…
Гей, цыгане! Гей, цыган<ки>!

Прости, отец мой, но видишь ты,
Веду я гостя: за курганом[4]
Его в пустыне я нашла
И в табор на ночь зазвала,
Он хочет быть как мы цыганом.
Его преследует закон,
Но я ему подругой буду,
Его зовут Алеко; он
Готов идти за мною всюду.

Я рад, останься до утра
Под сенью нашего шатра
Или пробудь у нас и доле,
Как ты захочешь…

Не отвергай мой слабый дар,
Хоть здесь я выразил небрежно
Души непобедимой жар
И дикой страсти пыл мятежной.

Нет! Не для света я писал –
Он чужд восторгам вдохновенья;
Нет! Не ему я обещал
Свои любимые творенья.

Я знаю: всё равно ему,
Душе ль, исполненной печали,
Или веселому уму
Живые струны отвечали.

Но ты меня понять могла;
Страдальца ты не осмеяла,
Ты с беспокойного чела
Морщины ранние сгоняла:

Так над гробницею стоит
Береза юная, склоняя
С участьем ветки на гранит,
Когда ревет гроза ночная!..

Да, с этих пор тебе я запрещаю
С Фернандо говорить, во-первых, он
Неблагородный. Оттого мой муж
Тебе с ним не позволит съединиться
Супружеством; и я в том настою!

Поверьте, благородство не в бумагах,
А в сердце.

Так, уж верно от него
Ты этого наслушалась. Прекрасно!..

Не мудрено, что мне Фернандо много
Прекрасных чувств помог узнать. Когда
Еще я забавлялась куклой, он,
Безвестный сирота, был взят моим отцом;
И с этих пор я под одной с ним кровлей
Жила как с братом – и, бывало,
Вдвоем гуляли мы в горах Кастильских,[8]
Он был подпора и вожатый мне;
И не было на тех вершинах розы,
Которой для меня не мог бы он достать.

Однажды мы до ночи заходились:
Душистый ветерок свежее становился,
И месяц по небу катился.
Пред нами быстрый был поток; Фернандо,
Чтоб перенесть, взял на руки меня;
Мы перешли, но я всё оставалась
В его объятьях. Вдруг, я помню,
Он странным голосом спросил меня:
«Эмилия меня не любит?» – «Нет! Люблю!» –
Сказала я, и уж с того мгновенья
Люблю его нежней всего на свете!..

Вот это именно меня и заставляет
Тебе советовать не говорить с ним.
Тебе я заменяю мать, могу,
И мне дано от Алвареца право
Смотреть, как можно строго, за тобою.
И ты женой Фернандо быть не мысли.

А может быть, гаданья ваши ложны.

Поверь, тебя я не глупее, потому,
Что уж за третьим мужем, опытность
Рассудок заменяет, знаю, как
Несчастливы супружества, когда
Муж и жена не равны состояньем.

Неужели умершие мужья
Рассудку придают?..

Звонят к обедне!

Звонят!

а он <всё> не приходит.

Взяла ли ты молитвенную книжку?

Ах! Позабыла,

о! Как долго!..

Ты много требуешь, Эмилия!

Кто б мог подумать, что такой глупец,
Такой бесчувственный… чудна природа!..
И это милое, небесное созданье.
Эмилия!.. Нет, нет! Она не дочь его.
Мне скажут: благодарность! – благодарность!..
За что? – за то ль, что каждый день
Я чувствовать был должен, что рожден
Я в низком состоянье, что обязан
Всем, всем тому, кого душою выше.
За то ли, что ломоть вседневний хлеба,
Меня питавший, должен был упреком
Кольнуть мое встревоженное сердце?..
За это благодарность от меня?
О, лучше бы от голода погибнуть,
Чем выносить такие укоризны!..

И как он мог узнать мои желанья! Странно!..
Но что ни будь, а даже для нее
Малейшей не стерплю опять обиды! Полно!
Любовь возьмет свое… но не теперь…

Какой же гордый вид, как будто в нем
Соединилися все души предков;

О вы, вы, образы людей, великих
Своею мудростью и силой,
Скажите мне, ужель гниющие,
Немых гробов бесчувственные жертвы
Отнимут у меня мою Эмилию?..
Смешно! – я не могу себе представить,
Чтоб мертвые имели предрассудки!..