Александр Навроцкий - Злой город

То было давно, княжил Рюрика род;
Всю Русь на уделы разбили
Потомки варяга; славянский народ
Они меж собою делили.

Отростки великой и славной семьи.
Чрезмерно они расплодились,
И в вечной вражде, как весной воробьи,
За право владения бились.

От этих раздоров лишь горе всегда
Народу в удел доставалось,
И тяжко над бедною Русью тогда
Усобица та отражалась.

Вдруг грянуло новое горе; беда,
Какой на Руси не бывало:
С востока татар азиатских орда,
Как туча, всю Русь облегала.

Как рой саранчи налетела она,
Как град все собою забила,
И следом за ней оставалась одна
Залитая кровью могила.

Батый, её вождь, как восточный тиран,
Не ведал, что значит пощада;
Ведь муки и кровь из зияющих ран
Для хищника — только отрада.

Где только встречала преграду орда,
Живое там все исчезало;
Где город стоял—не осталось следа,
И место травой порастало.

Натешившись вдоволь и Русь полонив,
И всех истребив, кто не сдался,
И все, где прошел он, в конец разорив,
Батый уж домой возвращался.

Вдруг город один ему путь заслонил,
Ничтожный, пустой городишко;
Батыя сначала он лишь разсмешил,
Как дерзкий, безумный мальчишка,

Который дерзнул бы бороться со львом,
И встретив голодного зверя,
Стал смело грозить бы ему кулаком,
В могучесть его не поверя.

Батый рассмеялся и выслал послов,
Сказать этой горсти безумных,
Чтоб лучше послушались милости слов,
Чем мыслей своих безрассудных.

Пусть тотчас покорно склонятся во прах,
И он им их дерзость прощает,
И чтоб не вселить в них отчаянья страх,
Им жизнь сохранить обещает.

К воротам Козельска прибыли послы;
Но в город послов не пустили,
И, выслушав ханский наказ у ворот
Послов подождать попросили.

Раздался торжественный звон вечевой,
И слышен быль звон тот далече,
И все горожане, готовые в бой,
Оставив на случай отряд боевой,
Сошлись на народное вече.

Поведали им, что велел передать
Посол беспощадного хана;
Поведав, спросили: — бороться — иль сдать,
И ханское слово как милость принять,
И в город пустить басурмана?

Безмолвно стояла толпа и ждала
Старейших глагола на вече;
Привыкла выслушивать молча она,
Доверием к старости мудрой полна,
Их мудрые опытом речи.

И вот из толпы выступает старик
И поступью медленной, важной,
На паперть выходит; суров его лик,
Решимостью блещет отважной.

И знаменьем крестным себя осенив,
Пред храмом старик преклонился,
Потом, к горожанам лицо обратив,
Он трижды им всем поклонился

И молвил — «Кто ходит молиться во храм,
Тот пусть татарве не сдается,
Коварным Батыя не веря словам,
На смерть пусть с погаными бьется.

Вы знаете все: этих тигров орда
Всю бедную Русь разорила,
И стольный Владимир, и все города
Кровавой волною залила.

Неужели ж мы не обычным путем
Решимся отстаивать волю,
И трусить, как малые дети, начнем,
И смерти в бою, как рабы предпочтем
Татарскую злую неволю?

Погибнем мы все! но не скажут про нас,
Что струсили мы пред врагами,
Что храбрости луч в нашем сердце угас
Пред хана Батыя ордами.

Погибнем! но честно, как гибнут орлы,
Гнездо от врагов защищая,
Отвагой и силой могучей полны,
Пощады не ждя и не зная.

Докажем, что взять нас в неволю нельзя,
Пока у нас жизнь не отнимут!
Припомним завет Святослава, друзья,
Что мертвые сраму не имут!»

Тут крест с своей шеи могучей он снял
И голос напряг необычно,
И кверху десницу высоко подъял,
И крест золотой в ней толпе показал,
И крикнул могуче и зычно:

— «Клянитеся, братья! что каждый из вас
На смерть будет биться с врагами!
Клянитеся дружно в торжественный час,
Изменников нет между нами!

А трусом никто никогда не посмел
Назвать нас — и впредь не решиться;
Ребенок — и тот уж отважен и смел,
Когда он в Козельске родится.

Клянитесь!» — «Клянемся!» — раздалось в ответ
И дружно все руки подняли,
И знаменьем крестным, как братства завет,
В знак клятвы себя осеняли.

Вернулись послы и ответ козельчан
Батыю со страхом сказали,
И гневом вскипел избалованный хан,
И тотчас велел, чтоб послали

На приступ татар особливую рать,
Ужасных как дикие звери,
И город сполна им в добычу отдать,
Чтоб дерзких безумцев в пример наказать
За то, что противиться смели.

Полдня нападали на город они
И лезли на крепкую стену;
Когда уставали иль гибли одни,
Другие являлись на смену.

Но стойко врага отражая удар,
Как львы осажденные бились,
И целые сотни погибших татар,
Как мусор, со стен их валились.

Устали татары; уж бой затихал
И с тьмою совсем прекратился;
Сам грозный Батый поспокойнее стал,
Должно быть и он утомился.

И в ханскую ставку вернувшись, собрать
Велел воевод и поведал:
— «На завтра сменить утомленную рать,
С удвоенной силою приступ начать,
Никто чтоб пощады не ведал;

Но бить, и рубить, и колоть, и стрелять,
В конец истребить непокорных,
И страшной расправой пример показать
Над горстью безумцев задорных».

На утро опять закипел страшный бой,
Но город врагам не сдавался;
Неделя текла за неделей, седьмой —
Черед подходил, но за крепкой стеной
Козельск от татар отбивался.

Редела защитников малая рать,
И быстро они умалялись,
Но жены и дети, стремясь помогать,
На смену уставшим являлись.

Тушили поджогов опасных огни,
На бревна дома разбирали,
И за ночь на стены сносили они,
А днем на врага их метали.

Торжественно данную клятву блюдя,
Все часа последнего ждали,
И дружно трудясь, не жалея себя,
Все свято ее исполняли.

Батый все сильней и сильней свирепел,
И злобою полный надменной,
Орды не щадя, наконец, повелел,
Чтоб с битвы никто возвратиться не смел,
Погибнуть — иль взять непременно!

Чтоб кончить к закату, и если к ночи
Батыя приказ не исполнят,
То их головами в ту ночь палачи
Все рвы городские наполнят.

И вот закипел самый яростный бой,
Отчаянно лезли татары,
Никто не хотел возвращаться живой,
Чтоб ночью расстаться с своей головой —
Боялись Батыевой кары.

Враги все росли, а защитников горсть
Все меньше числом становилась,
Но смело встречая татарскую злость,
Все с той же отвагою билась.

Но храбрость хоть многое может творить,
Однако имеет пределы,
И сила должна была храбрых сломить,
Хоть были отважны и смелы.

Конец наступил но никто не сробел;
Живыми врагу не сдаваясь,
Погибли они не от вражеских стрел,
А грудью с врагами сражаясь.

Кто тяжко быль ранен, себя добивал,
Свой меч себе в сердце вонзая,
И Господа гнев на врагов призывал
За гибель родимого края.

Орда одолела. Как волны она
Врывалася в город без счета,
Отвагою злобы и мести полна,
Последнего жаждя расчета.

Защитников не было больше нигде,
Для них все окончились беды,
И слышались только в граде везде
Призывные звуки победы.

Проникнувши в город, татары спешат
На вече, к соборной ограде,
Где сами себя наградить поспешат,
Как волки в зарезанном стаде.

Известно им было, что немощный люд,
Что жизнь лишь влачил, умирая
По целым годам, неспособный на труд
Защиты родимого края,

А главное женщины — ценный товар,
Пред ужасом муки и срама,
Имели обычай от злобных татар
Спасаться под сводами храма.

Татары спешат подбежали глядят…
Но тщетно для жадного взора
Нет пищи, лишь голые стены стоят;
Замкнуты все двери собора.

Заложены наглухо окна его,
Заложены крепко бойницы,
Не только людям не проникнуть в него,
Не могут проникнуть и птицы.

Татары за дело: огромным бревном
Стараются выломать двери,
И пробуют стены рубить топором,
И воют, как дикие звери.

Но крепко могучие стены стоят,
Не страшны им грозные крики,
И только сурово над входом глядят
Святителей строгие лики.

В соборе ни звука… Вдруг легкий дымок
Над крышей собора поднялся
И к небу взвился вот за ним огонек
В окне угловом показался…

Еще и еще… все сильней и сильней…
Вот треснула крыша от жара,
И вспыхнуло, ярко взлетевши над ней,
Багровое пламя пожара.

Татар озаряя своей краснотой,
Все выше оно поднималось…
Вдруг стройное пенье молитвы святой
Во храме пылавшем раздалось.

Все громче и громче звучала она,
И пламени треск заглушала,
И громко, священного чувства полна,
Окрестность собой оглашала.

Безмолвно стояли татары вокруг.
Казалось, что звуки молитвы,
Как Божия весть, охватили их вдруг,
Глуша в них все ужасы битвы.

Вот рухнула крыша… но в этот же миг
Открылись соборные двери,
И в них показался суровый старик,
И грозно сиял его доблестный лик,
И ярко доспехи блестели.

В деснице быль меч, его шуйца с крестом
Высоко была им подъята.
И ринулся он с обнаженным мечом
На гибель врага-супостата.

За ним устремилася горсть удальцов,
Седых, но отвагою полных,
Последних за волю Козельска бойцов —
Последних, но самых отборных.

И бились на смерть, где клялися они,
Где было последнее вече,
И все полегли на защите земли
В последней ужаснейшей сече.

Доволен Батый! Наконец-то сломил
Он дерзость безумцев упорных;
Но только ценой дорогой победил
Он горсть удальцов непокорных.

Он сел на коня и, доехав до стен,
Стал думать: какие бы муки
Измыслить для тех, кто достанется в плен
В его всемогущие руки.

На встречу ему приближался Ахмет,
Любимый его воевода,
Обычный и радостный вестник побед,
Потомок знатнейшего рода.

— «Великий Батый, не гневися на нас —
Он молвил — приказ твой исполнен;
Настал для безумцев возмездия час,
Их трупами город наполнен.

С победою полной! Гнездо козельчан
Со всем, что в нем есть, нам досталось».
— «А пленные где?» — «Не гневись, грозный хан,
В живых никого не осталось!»

— «Неужели все?»—«Да, должно быть, что страх
Их так обуял, что не смели» —
«А женщины? дети?» — «На наших глазах
Живыми во храме сгорели».

Батый победил. Но за то никому
Уж мстить не пришлось; не осталось
В живых ни души, и для мести ему
Лишь кладбище мертвых досталось.

И он повелел, чтоб свой гнев показать.
И страх по Руси всей навеять.
Разрушить Козельск и с землею сравнять
То место, где был он, сохой запахать
И сорной травою засеять.

Исполнили волю владыки рабы,
С землей бедный город сравняли,
И городом злым, за упорство борьбы,
Козельск с той поры называли.