Анатолий Либерман - Новые переводы сонетов Шекспира
Обзор книги Анатолий Либерман - Новые переводы сонетов Шекспира
Анатолий Либерман
Новые переводы сонетов Шекспира
В елизаветинской Англии все, кто умел рифмовать, писали сонеты, и многие очень хорошо. Но уже современники оценили поэта (а не только драматурга) Шекспира, а после его смерти любая строчка, вышедшая из-под его пера, вызывала ни с чем несравнимый интерес. Сонеты и в самом деле замечательны. Непостижима изобретательность Шекспира. Бесконечно повторяется одно и то же утверждение: ты прекрасен, мы ничто по сравнению с тобой, но (самоуничижение паче гордости), хотя мне лежать в самой скромной могиле («как у всех»), мои стихи бессмертны, и ты в них будешь жить вечно (на самом деле Шекспиру поставили роскошный памятник, а кто скрыт за инициалами Mr. W.H. — ему посвящены сонеты, — так и осталось предметом бесчисленных гипотез). Или: ты прекрасен, но красота не вечна; только в детях сохранится твой нынешний блеск. Через множество сонетов проходит тема измены с одним и тем же поворотом: пусть нас судят — я выступлю на твоей стороне, так как защитить тебя важнее для меня, чем спастись от жестокого приговора. Любимые мысли варьируются в метафорах судопроизводства и финансовых операций, в сравнениях с природой, в обращениях к быстротечному, но остановленному поэтической строкой времени и в прозрачных намеках на физиологию любви. Не следует увлекаться гомосексуальной темой. В ту эпоху среди поэтов было принято говорить о преклонении перед мужчиной в тех же словах, в которых описывались чувства к женщине.
В России Шекспира переводили неоднократно (почти целиком перевел их, например, Модест Ильич Чайковский, брат композитора), но славу принес им Маршак. Однако восторги по поводу его переводов, местами удачных, заслужены не вполне. Маршак разжижил оригинал, ослабил образность, «закрученные периоды» распрямил, пренебрег каламбурным эффектом многозначных слов (важный для Шекспира прием) и не заботился о не менее важном повторении слов в одном и том же сонете. Конец № 20 без стеснения намекает на мужские причиндалы героя (вплоть до использования глагола prick). Говоря о том, как дорог для поэта предмет его восхищения (№ 87), Шекспир обыгрывает dear «дорогой, любимый» и dear «дорогой, стоящий непомерно много». В № 81 он дважды употребляет неясную фразу from hence «отсюда». Сначала кажется, что from hence — это «из жизни», потом начинаешь догадываться, что from hence значит «от моих стихов», и в конце понимаешь, что имеется в виду и то, и другое.
Для Маршака эти тонкости не существовали. Кроме того, он пренебрег вариациями мужской и женской рифмы, для русского перевода несущественными, за исключением тех случаев, когда Шекспир, как правило, пользовавшийся мужской рифмой, неожиданно переходил на женскую (как в №№ 20 и 87, а в других случаях оба типа рифмы чередуются в одном и том же сонете), и не чурался рифм вроде (друг мой) милый / могилой, ясный / прекрасный и ты / черты / красоты.
Создается ощущение, что в дело пошло все, что попало под руку. Конечно, и Шекспир рифмовал me / thee и treasure / pleasure, но на этих парах, уже тогда избитых, не было того приторного налета, который неотделим от милый / могилой и прочих для читающих по-русски в наше время (это, как совесть / повесть — навсегда закрепленные за Лермонтовым — и бури / лазури). Не беспокоило Маршака и то, что даже и у Шекспира некоторые сонеты — шедевры, подавляющие все остальные (например, №№ 26, 27, 30, 35, 71–74, 94, 129), стихи, не имеющие себе равных в мировой поэзии. В переводах все 154 сонета звучат одинаково: и те, в которых слышна жалоба, и те, в которых от страсти горит бумага. И совсем уж непростительно, что сонеты, адресованные мужчине, он иногда переадресовывал женщине. Только в цикле, обращенном к «смуглой леди», позволительно пользоваться женским родом. Поэтому его переводы, хотя и монополизировали рынок, не отпугнули тех, кто решил начать сначала: всем хотелось сравняться с оригиналом.
Содержание сонетов (то есть их прозаическое резюме) — сплошная банальность, но смысл лирики не в идеях, а в словах. Я знаю о существовании новых переводов, но, к сожалению, не читал их. (Обычно, переведя стихотворение на русский, на английский ли, я стараюсь раздобыть издания моих предшественников, и если что-то совсем уж бессовестно совпадает, переделываю. Однако иногда контекст подсказывает столь очевидный ход, что у всех получается одно и то же. До отъезда из России я перевел 26 сонетов. Десять из них были опубликованы в петрозаводском журнале «Север»; вся подборка вошла в мой сборник «Врачевание духа» (New York, 1996). После почти сорокалетнего перерыва я вернулся к сонетам Шекспира. Ниже предлагаются переводы, сделанные осенью 2009 года.
9
Из страха ль, что вдова слезу прольет,
Ты холостяцкой жизнью не смущен?
Но если в мире твой угаснет род,
Тебя оплачут, как безмужних жен.
Тогда вдовой и будет мир рыдать,
Что нет подобья твоего меж нас —
И сирых вдов коснулась благодать
Отца увидеть в блеске детских глаз!
Растратчик мир плодами мотовства
В других руках воспользуется шире,
Но красота недолгий срок жива:
Запри ее, и нет ей места в мире.
Знай, себялюбец: красота для всех;
Скрывать ее — позор и смертный грех.
10
Позор! Ответь мне: ты любви не враг ли?
Ты о себе не ведаешь заботы.
Не спорь: любим ты многими, не так ли?
Но ясно всем: не любишь никого ты.
Ответ смертельный, злой ответ я слышу;
Ты на себя готовишь покушенье
И рушишь чудно сделанную крышу;
Чинить ее — твое предназначенье.
Не будь таким, избавь меня от казни;
Пусть расцветет твоя душа, как внешность.
Любовь не служит злу и неприязни.
О, прояви к себе хотя бы нежность!
Любя меня, на милость гнев смени:
Свой блеск в себе и детях сохрани.
18
Весна красна. Сравню ль тебя я с нею?
И в мае листья знают вихрей злость,
А ты весны прелестней и нежнее;
Она к тому же слишком краткий гость.
То неба глаз сжигает нивы наши,
То блеск его бывает затемнен;
Красивые не делаются краше:
Природы и беды жесток закон.
Но ты и красота неразделимы,
И не померкнет вечная весна;
Хвастливой смерти тень промчится мимо,
Строками этими побеждена.
Пока нам служат зрение и слух,
Сонет мой будет жить, а в нем твой дух.
20
Румяней женщин (щедрый дар природы) —
Моих страстей герой и героиня —
И с женским сердцем, но бегущим моды:
В нем лживости нет женской и в помине.
Твой ярче взгляд, но честный, не игривый,
Под ним и мрак ложится золоченным;
В тебе всех форм и красок переливы
Мужьям на зависть, на погибель женам.
Ваяя женщину, с собою в споре,
Природа кончила, залюбовалась
И долепила нечто мне на горе,
Не для меня задуманную малость.
Ты вычленен для женщин — их и радуй,
А мне оставь свою любовь в награду.
22
Я не состарюсь зеркалу назло,
Пока ты светлой юности ровесник.
Но борозды, измяв твое чело,
И сквозь меня пройдут, как смерти вестник.
Покровы сердца моего — твой дар.
Оно из красоты твоей соткалось
И, в грудь твою войдя, в тебе осталось.
Конечно, молод я, раз ты не стар.
Будь бдителен, не рви того, что тонко.
Смотри: тебя, а не себя храня,
Я клад лелею, вложенный в меня,
Как от болезней берегут ребенка.
Мой дар тебе был без возврата дан;
Не мучь его, умершее от ран.
27
Когда усталый я ложусь в постель,
Чтоб сладкий отдых телу дать в пути,
Для новых странствий ум находит цель
И мысли в даль стремится увести.
Толпой паломников они спешат
Туда, к тебе, в земли иной конец.
В ночную тьму, вперяя жадный взгляд,
Я вижу то, что видит и слепец.
Я зреньем внутренним, пронзая мрак,
Незрячим оком вижу призрак твой;
Он, как бриллиант, как утра светлый знак,
Мглу ночи заменяет синевой.
Что дух, что плоть, что темнота, что свет,
Покоя нам не может быть и нет.
28
Как быть могу я весел и здоров?
Покой мое не посещает ложе.
Не лечит мук дневных ночной покров —
Что день, что ночь; что ночь, что день — всё то же.
Враги друг другу, свет и темнота,
Чтоб истязать меня, сплетают руки:
Страданьем тот и жалобами та
На то, как стражду я, как бьюсь в разлуке.
Дню говорю я: «Пусть придет затменье —
Любую тьму рассеет он собою»;
Шепчу беззвездной ночи в утешенье:
«Когда он рядом, небо голубое».
Но с каждым днем дневная боль сильнее,
А ночью — ночь, и путь к тебе длиннее.
33
