Николай Каменин - Дары Полигимнии

Я к застенчивой подружке,
Феб3, с подарками бегу,
где весёлые пастушки
пляшут с нимфой4 на лугу.

Я сорвал для Хариклеи
в Гесперидовом5 саду
пару яблок и лилеи
и с Ладона6 снял узду.

Пусть узнает Хариклея,
как влюблён безумно я,
пусть её, как ныне змея,
очарует песнь моя!

Подари мне встречу, подари!
Брось мантилью7 в знак мне золотую!
Сердца буду петь я до зари
раненного песню призывную.

Посмотри, как тёмен небосклон,
но проглянет светлая Диана8 —
и уж мрак свинцовый освещён:
так душа тобою осияна!

Выйди, солнцелицый серафим!
Что же медлишь? Может, ты сердита?
Иль тобой уже я не любим?
Иль больна лежишь ты, Маргарита?

Подари мне встречу, подари
выйди на знакомые призывы!
Буду петь тебе я до зари,
буду петь всегда, пока мы живы!

Вдали от шумных площадей
под сенью мирта благовонной
я предаюсь мечте своей,
мечте сияюще-бездонной.
Нагая, в солнечном венце
она нисходит в полдень знойный
с предвечной тайной на лице
и на чело кладёт персты,
и обретает ум нестройный
её прекрасные черты.
Несчастен слабый человек,
гонимый многими трудами!
О, как стремителен сей бег,
и всё быстрее он с годами;
но счастлив тот, кто в суете
предался тайной красоте!

Покинь ристалище10 страстей!
Их похоть губит их мечтанья,
а бег погибельных коней
стремит на войны и восстанья.

О, будь далёк от суеты,
от мятежей, от войн; и ранний
храни цветок святой мечты
от вероломных попираний.

Уединись в глухом скиту,
и пусть твоя сырая келья
взлелеет чистую мечту
нерукотворного веселья.

Лишь Паноптовы11 зеницы12
ночь рассыплет над землёй,
как ступает с колесницы
дева с книгой Огневой.

Песни, мифы и преданья
в мой приют несёт она.
Я люблю её сказанья,
когда красная луна

над угрюмой встанет кручей.
И в нездешние края
уж несёмся мы к кипучей
Страшной чаше Бытия.

В мире скучном, сиротливом
мне отрадны лишь твои
очи с огненным отливом
златопенного аи14!

О, пребудь в юдоли слёзной,
Феба солнечная лань!
А в ответ сверкнёт мне грозно
золотой подковы грань.

Не угнаться за тобою
на счастливый Геликон15 —
так насмешливой судьбою
вечен бег твой, Орион!

Изведи меня, Господи, хворую16!
Соткала я фату погребальную,
ниспошли ты погибель мне скорую,
упокой мою душу печальную!

В эту ночку сырую беззвёздную
кто утешит меня, неутешную?
кто утешит меня, многослёзную,
тьму рассеет на сердце кромешную?

Не воротится милый Данилушка,
не спасла его сила ухарская,
посекла его сабля татарская,
прибрала его нынче могилушка!

Твои светотканые ризы
целую и глажу рукой,
но призрак рассыпался сизый,
лишь ты вознеслась надо мной.

Куда ты, безликая, скрылась?..
За понтом17 блеснула Эос18,
и келья моя обагрилась
струями кровавых волос.

О, демон мечтанья больного,
собрав твой бестрепетный прах,
я прянул с утёса – и снова
мне духи явились в волнах!..

Под сенью лазурных глициний20
я Счастье беспечное пел,
но вот из стигийской21 пустыни,
Гадеса22 где мрачный предел,

в наряде и странном и мнимом
старухи с огнивом пришли
и в пламени неугасимом
приют мой прекрасный сожгли.

– Где вскоре главу преклоню я,
что в прахе теперь и золе?
И Беды рекли мне, ликуя
всем сонмом ужасным: в земле!

О боги, какая за нами вина,
злодейства какие за нами?
Зачем же, свобода, скотам ты дана?
Сытнее ходить под плетями!

На что, миродержцы, две эти руки,
на что бескандальные ноги?
Мы ныне лишились оков и кирки,
и тяжкого хлеба, о боги!

Свобода жестока, как лев, голодна —
целее ходить несвободным!
Зачем же, свобода, рабам ты дана?
Чтоб съеденным быть иль голодным!

Вотще23 прекрасными цветами
венчаешь хладную плиту:
навек смежёнными очами
могу ли зреть их красоту?

Ничто сей прах не потревожит —
не смей цветущего губить!
Увы! и Гений24 не возможет
от гроба камень отвалить.

Увял избранник вдохновенья
по слову бога своего,
оставь унылые моленья,
признай могилы торжество.

Всегда изощрённый на лести любовник
незапертой дверцу подружки найдёт.
Он манит её, как цветущий шиповник,
душистый шиповник, что пчёлку влечёт,

весенним цветеньем как сетью пленяя
паучьей. Так Демон26 праматерь пленил,
жену27 любопытную лаской склоняя
на плод покуситься, что взорам стал мил.

Зачем же ты веришь обманному слову,
что в мире есть счастье, мечта и любовь,
не зная, что верен он древнему зову,
что в сердце бесстрастном – Змииная кровь!

Прощай, прощай, мой тайный кров,
причастник грёз и вдохновений!
И ты прощай, мой добрый Гений:
зачем теперь твой взор суров?

И вы, волшебницы-мечты,
что скрылись в тёмном подземельи
со мною в бедной этой кельи,
деля все блага простоты,

прощайте! Скоро ангелки,
смеясь, отверзнут дверцы рая
иль тень, за Гермием ступая,
сойдёт в летейские28 струи…

Бессильный раб чужих законов,
притёк я, Стикс, к твоим брегам,
в безмолвный сей чертог Плутонов30
к его бесчисленным рабам.

Оставил я алтарь бескровный,
лишь бог погибельный изрек —
настал мой час! И в час условный
скользнёт ладья на мрачный брег,

сребролюбивый сын Эреба31
сойдёт с протянутой рукой…
Питомца солнечного Феба
забудешь ты, свидетель мой!

Пан33, разрушь, заступник мой,
наважденье злое:
позабыл Дафнис34 хмельной
клятвы, что дал Хлое!

С нимфой пляшет ключевой,
льнёт к устам колдуньи!
О Антипа35, роковой
берегись плясуньи!

Лишь чело36 тупым резцом
Кронова37 десница38
выщербит – со стариком
дева распростится!

Недолго нежная светила
тебе впотьмах твоя Мечта!
Затем ли, Смерть, ты погасила
Светильник мой, чтобы уста

отверз? – Не стану умолять я:
кто отзовётся мне? Никто!
Мольбы какие иль проклятья
проймут безухую Клото39?

И слёзы немы пред богами,
зане40 пустынны алтари,
но следуй тесными путями,
томись, немотствуй и – умри.