Борис Закович - Дождь идет над Сеной

Дождь идет над Сеной,
Значит в жизни бренной
Главное — следы
Дождевой воды.

Главное — рассказы
Городского газа
Или же кровать,
Где спокойно спать.

Длинный берег Сены,
Как стихи Верлена.

Счастье далеко,
Все прозрачно бренно
Над водою Сены
И совсем легко.

Дремлет сад, вдали трамвай шумит
И как прежде руку наклоняет
Серая Диана, и в глаза ей
Голубь пролетающий глядит.

Чувствуется вечность… Слава Богу
Размело весеннюю тревогу,
Унесло… И темные дома

Нас зовут к негромким разговорам,
К чаепитьям перед смертью скорой…
Мчатся листья, близится зима.

Только простые слова,
Только совсем пустые…
Зимние ночи, Нева
Или Париж — пустыня.

Поезд идет окружной
В дыме под бледной луной.
Поговори же со мной,
Как говорила весной!

Нет, никогда, никогда.
Завтра так рано вставать.
Ты для себя угадал,
Как хорошо умирать.

Чего бояться, для чего
Ложиться спать по вечерам
И не на дальний небосвод
Смотреть с бульваров по ночам?

Ах «почему» да «почему»,
Но я до утра не пойму,
Когда веселый, нежный час
И умирает бедный газ.

Весною хочется поговорить
О чем-то голубом и отдаленном,
Уехать за город и позабыть,
Что скучно жить, что холодно влюбленным.

И что по разному о небесах
Все эти вежливые разговоры.
Пустой душе ведь холодно впотьмах,
Душе пустой от расставаний скорых.

От этой вечной тайны голубой…
Но так и быть: Господь с тобой.

Не надо говорить усталому о том,
Что Бог вознаградит за слезы без ответа.
Не лучше ли уснуть, не лучше ли, потом
Не видеть никому не нужного рассвета?

……………………………………
Я многое узнал, когда пришла зима
И снег покрыл людей, деревья и дома.

Свежи в предутреннем тумане
Деревья, травы и цветы.
Когда еще поют цыгане.

В прозрачной заводи пусты
Ладьи в мечтательности ранней,
Молчат плакучие кусты…

Когда еще поют цыгане, —
С неизмеримой высоты
Сияет месяц на прощанье

И рассыпаются цветы.

Увы, не испытали вы
Ночного холода Невы
И Рима холода дневного.

На водах Тибра и Невы
Вес камня, времени и слова
Увы, не испытали вы.

О, главы знания ночного,
О, статуй пыльные главы —
Вес камня, времени и слова,

О, воды Тибра и Невы —
Невозвращаемые снова,
Невозвратимые, увы!

Несправедливо мучимые роком
Искатели и вестники добра —
Беседам о прекрасном и высоком
Мы часто посвящаем вечера.

Одетые еще весьма прилично
(Вихор сияет, блещут башмаки)
Мы внемлем собеседникам столичным
И даже отвечаем без тоски.

Тоска приходит только пред рассветом
Из медленно синеющих окон
Спокойным, ясным, еле видным светом,
Частицей дня, принесенного в сон.

Она приходит… и за ней как будто
(За темнотой лишенною конца)
Есть эта близость немощного утра
С улыбкою простившего лица.

Есть непонятная услада
Недолговечности земной
В осенней призрачности сада,
В усталой нежности ночной.

Прозрачный мир воспоминаний
Знакомых улиц и аллей
Душе измученной милей
Ненужных будущих сияний.

Так, тени прошлого, — в саду
С тобой мы ночи коротаем;
И, точно встретившись в аду,
О жизни прежней вспоминаем.

Петух предутренний поет,
Поет петух… и на мгновенье
Друг мертвый друга узнает
Сквозь вековечное забвенье…

И день холодный настает.

Я узнаю подчас на глубине
Слов человека буднично-печальных
Какой-то отзвук слов первоначальных.
Какой-то свет, мне памятный во сне,

Какие-то, — как после сновидений, —
Забытые, но близкие слова,
Какие-то мне видимых явлений
Источники заметные едва.

Но узнавая слабыми глазами,
Как на земле уныло и темно,
Я возвратить холодными слезами
Не пробую умершего давно.

Последний гусь похаживал среди
Своих собратьев, розовых и спящих.
Их лавочники с бляхой на груди
Раскладывали так, что впереди
Мотался клюв, почти не настоящий,
А сзади — хвост пятнистый и живой
Торчал над равнодушной головой:
Он в знойный вечер людям предлагал
Гусятины несвежие запасы
И весел был (он собственного мяса
Гусятиной ничуть не признавал
И человека братом называл).
А на седьмом, склонясь на подоконник,
Крутил усы безумец-беззаконник,
Что перистые тучи изучал,
Добро и зло разумно различал.
Он вдруг о чем-то загалдел прохожим,
На крик безумца голосом похожим,
А серый гусь не ведал ничего,
И лавочники гладили его.

Вражий стон за дымкой синеватой
Загудел картечью полевой.
Выходили на поле солдаты
Для страды, для жатвы боевой.

И пойти равнинами родными,
Сапогами травы шевеля.
Закричали вороны над ними,
Озирая бранные поля.

А в тылу, за речкой синеватой
Было тихо, в роще молодой.
Выходили босые девчата
За холодной утренней водой.

У колодца милого жалели,
Утирали слезы рукавом,
На ветру гадали, как умели,
О солдатском деле боевом.

И над всей, от края и до края
Горемычной, ласковой страной,
Пролетала песня боевая
Белокрылой птицей неземной.

Есть о детях тайное сиянье,
Иль память, скрытая для нас.
Несовместимая с познаньем
На землю обращенных глаз.

Не помня ведомого детям,
В них мы лишь смутно узнаем
О сущем, но незримом свете,
Сокрытом временем и сном.

Чтоб жить, мы лечимся забвеньем,
Чтоб жить, мы тлением больны
Но называя сновиденьем
Все непохожее на сны.

Мы сами в трудные мгновенья
Познанья вещего полны
И ужасаясь, раздвоеньем
Своих сердец удивлены.