Николай Асеев - Пламя Победы

Когда мы,
от нечисти землю очистив,
за прутья стальные
загоним фашистов
и сверху, —
чтоб издали видеть, —
отметим:
«Не подходить
престарелым и детям!»
Тогда,
залечив и застроив руины,
подымутся
все города Украины:
опрятен — Пирятин,
и Нежин — оснежен,
и снова доступны
Мерефа и Лубны;
и вот паровоз
станет бодро пофыркивать,
когда через изгородь
выглянет Миргород.

У Гоголя есть
«Страшная месть»;
здесь начата,
но не кончена здесь.
Послушайте струн
перебор серебристый
и жалобный голос
слепца-бандуриста:
«За пана Степана
Седмиградского
жило два казака,
Иван да Петро…»

За труп одного ребенка
Карпаты
дугой изогнулись,
седы и горбаты, —
что сделать
за тысячи судорог детских —
польских,
чехословацких,
советских?!

Встань, казак,
на коне над долиной, —
протянись,
рука исполина!
Вздыбьтесь кверху,
взябшие кости, —
взвив предателя,
в пропасть сбросьте!
Чтоб проходящим
помнилось летам —
кто поле засеял
серым скелетом!
Чтоб на века
не забыть потомкам —
кто реки
кровавым
окрасил потоком!

Я знаю,
жизнь иная настанет:
отрадно представить
во всей красе,
как над Москвой
взовьется блистанье
за каждой заставой
цветным шоссе.

Но время
не выстудит этого пыла,
прожегшего сердце столетья
насквозь.
Давайте припомнимте,
как это было,
как в наших душах
отозвалось.

Была жизнь
прекраснее летнего вечера;
ясноглаза,
светлолоба
прелестью облика человечьего, —
гляди на нее
да любуйся в оба!

Была жизнь
прочна и богата:
с затылка до пят
золотой водопад
без примеси суррогата.

Были матчи
футбольные яростные,
брали кубки
братья Старостины,
отбивал «Спартак»
сотни атак
и вклеивал мяч
в чужие ворота
на радость
болельщицкого народа.

Козловского голос
был нежен и сладок,
поклонницами
овладевал
припадок;
нежнейшие ноты
выструивал Ойстрах;
витрины лоснились
в материях пестрых.

Бывало,
весь мир
удивится и ахнет, —
таких подбирали
гроссмейстеров шахмат;
жгучий спор
раздирал противников:
Ботвиннику — Флор
или Флор — у Ботвинника.

Бойченко ставил
рекорды брассом…
Вся жизнь простиралась
чудесным рассказом,
которому
конца не найти,
и все впереди!

Женщины,
словно мухи на мед,
липли к вывескам
«Ателье мод»;
и, не боясь
погоды студеной,
ребята вламывались
в стадионы.

Вы скажете:
что этих радостей праздничных
горстка
перед блеском
Кузнецка
и Магнитогорска?
Но радости эти
живили нам чувства,
нам жить помогали
и спорт
и искусство.

Мы ростом добычи
взрослели в металле,
мы Северный полюс
перелетали,
мы Волгу с Москвой,
обменявшихся грузами,
связали удобными,
прочными узами,
мы нормы работ
переметили заново,
осмысливши труд
по примеру Стаханова.

Тяжелый состав
убыстрение пронесся,
ведомый
искусной рукой Кривоноса.
И знатность людей
утверждалась по праву
труда,
приносившего
гордость и славу.

Страна, вдохновленная
партией Ленина.
Могучесть партийного
окрыления.
Великая слава
везде о нас катится.
Ученые наши
Иоффе и Капица.
А как бескорыстно
нас тешил и радовал
успех математика
Виноградова!

Советские люди
сжились и сдружились,
страна их отметила
и подняла;
читать,
и летать,
и мечтать научились,
повсюду мечты
превращая в дела.

Конечно,
не все было ровно
и гладко,
кой-где и рубец
намечался
и складка,
кой-где и топорщит
брови морщина,
но — всюду дыханье
живого почина.

Конечно,
не все удавалось вначале,
кой-где и, ворча,
головою качали,
но новое семя
и новое племя
ростками острело,
пробившись сквозь время.

Года проходили,
друг друга минуя,
сменяла уборочная посевную,
весне уступали
снега и метели,
колхозы обстраивались
и богатели;
уж им становились
привычны и любы
конюшни, комбайны,
концерты и клубы.

Не тот —
с вековечным гайтаном на ребрах,—
иной восставал
человеческий облик,
еще не описанный,
не воспетый,
сегодняшней жизнью
рожденный —
вот этой!

Жизнь —
гуще сада плодового,
мичуринским яблоком
из-под листка,
зелеными запахами
заколдовывала, —
так далека от нас
и так нам
близка!

Как саранча
на цветущие ветви,
налетели
насильники эти;
люди без слова,
лица без чести —
все, что есть злого,
сплавилось вместе;
все нелюдское в них,
незнакомое:
может, действительно
насекомые?!

Обглодано лето
и зелень примята
в треск мотоциклов
и в дрожь автоматов;
смотровые щели
презрительно узки,
зрачки на прицеле,
и пальцы на спуске.

Железным напором,
бездушным парадом —
по нашим просторам,
по свежим прохладам
двигалась танков
сила тупая…
Наши отстреливались,
отступая.
Смертельной механики
призрак зловещий —
вонзались их клинья
и ширились клещи.

Холодным расчетом,
бездушным парадом,
как бы выдыхая
бензиновым чадом,
спортивной походкой,
загаром на теле
они
на колени швырнуть нас
хотели.
Но мы, изловчась
из последних усилий,
их клещи
зубами перекусили!
И, сами влачась
по кровавому следу,
пошли отвоевывать
нашу победу.

Но — раньше,
чем это сбылось и свершилось, —
сто солнц закатилось
в дыму и в пыли,
сто раз потемнело
и омрачилось
лицо оскорбленной
советской земли!

Оставлен Смоленск,
Житомир,
Винница…
От тела враг
отрывал по куску,
еще немного —
и он придвинется
под самое сердце страны —
под Москву!

Уже он над Брянском навис,
над Тулой,
уже в Калинин
вполз, тупорыл;
везде — автоматов
угрюмые дула,
везде — «мессершмитье»
шуршание крыл.

В тот год
урожай созревал
небывалый:
ломили плечи
хлеба обвалы;
а в поле народа
все меньше да меньше,—
видать одних
ребятишек да женщин.

К чему повторять
неприятеля зверства, —
достаточно это
из сводок известно,
но это
неслыханное злодейство
забыть не старайся,
простить не надейся.

Я видел —
и сердце сжималось от боли,
как колос,
сгорая,
безмолвствовал в поле;
как сироты-копны
чернели рядами,
не вставши,
не выросши
в небо скирдами.

Напрасно на помощь,
объятья раскинув,
спешили к ним
жители городские.
Вся сила полей
поднималась стеною —
и жатки ломались
под их гущиною.

Что сделаешь здесь
без привычной сноровки?
И пальцы не хватки,
и взмахи не ловки;
как ни нагибались
и как ни старались, —
зерно оплывало,
поля осыпались.

Что сделают здесь
старики да старухи?
Где нужные в срок,
позарез,
нарасхват
умелые, сильные, ловкие руки?
Они — на фронтах!
Под ударом — Москва.

Москва под ударом!
И малым и старым
тревога и гнев
обжигают сердца,
лишь весть пролетела:
«Москва под ударом!» —
приспело нам время
стоять до конца.

По волжским белянам,
по камским бударам,
на юг и на север,
в закат и в рассвет
страна всколыхнулась:
«Москва под ударом!
Вставайте,
спешите,
идите к Москве!»

По русским,
грузинам,
казахам,
татарам —
взметнулось,
как яркое пламя в костре:
«Москва под ударом!
Москва под ударом!
На помощь,
на выручку
старшей сестре!»

Холодною сталью,
змеиной дугою
ее окружает
безжалостный враг.
«Скорее!
Не станет столица слугою!
Нельзя отступить от нее
ни на шаг!»