Андре Бретон - Магнитные поля
Обзор книги Андре Бретон - Магнитные поля
Андре Бретон, Филипп Супо
Магнитные поля
Зеркало без зеркала
Мы – пленники капель воды, бесконечно простейшие организмы. Бесшумно мы кружим по городам, завораживающие афиши больше не трогают нас. К чему эти великие и хрупкие всплески энтузиазма, высохшие подскоки радости? Мы не ведаем ничего, кроме мёртвых звезд, мы заглядываем в лица людей и вздыхаем от удовольствия. У нас во рту сухо, как в затерянной пустыне; наши глаза блуждают без цели, без надежды. Нам остались только кафе, мы собираемся здесь вместе: пить освежающие зелья, разбавленные алкоголи за столиками, липкими, как тротуары, на которые пали наши вчерашние мёртвые тени.
Временами ветер обнимает нас большими холодными ладонями и привязывает к деревьям, что вырезало солнце. Мы смеёмся стройным хором, распеваем песни, и никто в отдельности уже не знает, как бьётся его сердце. Лихорадка отпускает нас.
Чарующие вокзалы не приютят нас никогда: нам страшно в их длинных коридорах. И чтобы прожить эти пресные минуты, эти века в лохмотьях, мы будем душить себя – сильнее и сильнее. Когда-то мы любили светила на исходе года, тесные равнины: сюда стекались наши взоры, как бурные потоки наших детских лет. Нет больше ничего – лишь отражения в лесах, где новоселье весело справляют абсурдные животные, знакомые растения.
Города, утратившие нашу любовь, мертвы. Посмотрите вокруг: небеса да пустыри; естественно, мы их тоже возненавидим в конце концов. Мы трогаем пальцами нежные звёзды – это жители наших грёз. Нам говорили: там дивные долины, кавалькады, навечно сгинувшие на Далёком Западе, где скучно, как в музее.
Большие птицы, улетая, исчезают без единого крика, исчерченное небо не вторит их призывам. Они проносятся над плодородными озёрами и болотами; их крылья раздвигают сонмы сонных облаков. Нам даже не дозволено присесть: поднимается смех и мы должны громко каяться в своих грехах.
В один прекрасный день, цвет которого уже невозможно припомнить, мы открыли спокойные стены, они были крепче древних памятников. Мы были там, и радостные слезы лились из наших распахнутых глаз. Мы говорили: «Планеты и звезды первой величины не могут сравниться с нами. Как называется эта сила, что страшнее воздушной стихии? Роскошные августовские ночи, восхитительные сумерки на море – да вы просто смешны! Жавелевая вода и линии наших рук будут управлять миром. Ментальная химия наших грандиозных планов, Ты сильнее криков агонии и охрипших голосов заводов!» Да, в тот вечер, прекраснейший из всех вечеров, мы позволили себе рыдать. Женщины, проходившие мимо, брали нас за руку, даря, словно букет цветов, свои улыбки. Наше сердце сжимается от пошлости прошлых дней, мы отворачиваемся, не желая больше видеть водяные струи, догоняющие другие ночи.
Неблагодарная смерть – она одна почитает нас.
Всё расставлено по полочкам, и никто не способен разговаривать: смыслы парализованы, слепцы стали достойнее нас.
Нам показали мануфактуры дешёвых грёз и магазины, забитые доверху таинственными драмами. Великолепное кино, к тому же в нём играют наши давнишние друзья. Мы много раз теряли их из виду, и непременно находили на том же месте. Они угощали нас подгнившими сладостями, а мы делились своими ещё не родившимися радостями. Они что-то бормотали, глядя неотрывно в наши глаза: сможем ли мы когда-нибудь вспомнить их жалкие слова, их уснувшие песнопения?
Мы подарили им наше сердце, наше сердце – бледная песенка.
Вечер, нас двое над бурной рекой, половодье нашего отчаянья. Мы утратили последнюю способность мыслить. Слова сами срываются с наших искажённых губ, мы хохочем, прохожие оборачиваются в испуге и торопятся скорее вернуться домой.
Вы не в силах даже презирать нас.
Мы грезим об электрических огнях в барах, причудливых балах в разрушенных домах, мы приносим им в жертву свет дня. Но больше всего нас удручает сияние, стекающее тихо на крыши в пять часов утра. Безмолвно исчезают улицы, жизнь наполняет бульвары: рядом с нами улыбается запоздалый гуляка. Не замечая наших головокружительных глаз, он тихо проходит мимо. Грохот молочных повозок стряхивает с нас оцепенение, и к небесам взмывают птицы в поисках божественной пищи.
И сегодня мы снова (но когда же кончится эта разграниченная жизнь) отправимся к прежним друзьям, мы будем пить все те же вина. Вы снова встретите нас на террасах кафе.
А тот, кто умел заводить для нас это пляшущее веселье, теперь далеко. Он бросил на самотёк запылившуюся череду дней; наши разговоры ему не интересны. «Неужели вы позабыли наши голоса, обёрнутые в чувства, и наши дивные жесты? Животные свободных стран и заброшенных морей больше не мучают вас? Перед моими глазами по-прежнему сражения и ярость душивших нас оскорблений. Милый друг мой, отчего бы вам не поделиться застоявшимися воспоминаниями?» Ведь воздух, что ещё вчера свободно проходил в наши легкие, стал сегодня непригоден для дыхания. Остаётся смотреть прямо перед собой или сомкнуть глаза: стоит нам повернуть голову, как подползает головокружение.
Признаемся ли мы себе в том, что наши пути прервали свой ход, а странствия подошли к концу? Переизбыток пейзажей оставляет у нас на губах привкус горечи. Наша тюрьма – конструкция из любимых книг, и нам не ускользнуть, ибо страстные благоухания усыпляют нас.
К нам взывают привычки – безумные любовницы: издёрганное ржанье, ещё тягостнее – паузы. Нас оскорбляют рекламы, а мы ведь так любили их. Палитра дней, бесконечные ночи, неужели и вы, вы тоже нас покидаете?
Нам мало безмерной улыбки целой земли: мы хотим гигантские пустыни – города без предместьев и мёртвые моря.
Скоро конец поста. Словно обнажённое без листьев древо, просвечивает наш скелет сквозь череду зорь плоти, где прикорнули, крепко сжав кулачки, наши детские желания. Слабость, до крайности. Ещё вчера мы поскальзывались на чудесных корках, проходя мимо галантерейных лавок. Может быть, это и есть пресловутый зрелый возраст, когда, оглянувшись по сторонам, мы вдруг ощущаем, что на грустной площади, такой светлой прежде, стемнело? Назначенные там прощальные свидания в последний раз затравливают животных, чьё сердце уже пронзила стрела.
Красивым книжным выражениям, подвешенным к нашим губам, не надо пугаться наших сердец, скачущих, как чертик на верёвочке, и низвергающихся с такой высоты, что подсчитать их подскоки невозможно.
В мерцании платиновой проволоки мы рассекаем мертвенно бледное горло, в его глубинах трупы разломанных деревьев; отсюда поднимается запах креазота, полезный, как говорят, для здоровья.
Те, кто не любят риска, тоже живут на свежем воздухе; лихорадочные фантазии не смогут ни увлечь их, ни сбить с накатанного пути: ничто не помешает им начищать до блеска ржавые стекляшки – для приманивания диких племен. Они постепенно осознают свою силу – силу, заключённую в умении стоять без движенья в толпе мужчин, снимающих шляпы, и женщин, улыбающихся вам сквозь крылья бабочки-сфинкс. Свои ледяные слова они заворачивают в серебристую бумагу, приговаривая: «Пусть большие птицы бросают в нас камни, им всё равно не высидеть ничего в наших глубинах»; но никогда им не стать персонажами модных гравюр. Я смеюсь, ты смеёшься, он смеётся, мы смеёмся до слёз, спасая червяка, которого чуть было не убили рабочие. На устах заготовленный каламбур и глупенькие песенки.
Настанет день, и пред нами возникнут два крыла, заслоняющие небо; мы будем спокойно задыхаться во всепроницающем мускусном аромате. Колокольный звон, запугивание самих себя… Хватит! Наших глаз неподдельные звёзды, за сколько времени совершаете вы оборот вокруг головы? Только не соскальзывайте в кратеры; солнце уже комкает с презреньем вечные снега! Гости, двое или трое, снимают шарфики. Если искрящиеся ликёры не устроят в их горле изумительной ночи, они включат газовое отопление. Не говорите нам о всеобщем согласии; довольно разглагольствований воды Бото, мы надели наконец чехлы на зубчатое колесо, которое так превосходно умело считать. Нам совсем не жаль, что мы не присутствовали при новом открытии небесного магазина, стёкла которого вылиняли сегодня ранним утром в цвет испанского мела.
Нас разделяет с жизнью нечто иное, чем то маленькое пламя, что вьётся по асбесту, как растение пустынь. Мы не думаем об улетевшей песенке золотых лепестков электроскопа, она раздаётся порой в некоторых шляпах-цилиндрах – тех самых цилиндрах, что мы надеваем для выхода в свет.
В нашей плоти прорублено окно, оно открывается прямо в наше сердце. Внутри – необъятное озеро, к полудню сюда прилетают стрекозы, золотистые и ароматные, как пионы. Как называется это высокое дерево, к которому приходят поглазеть друг на друга животные? Мы напоили его много веков назад. Его глотка суше соломы, в ней безмерные запасы пепла. Раздаются раскаты смеха, однако не смотрите подолгу без подзорной трубы. Кто угодно может зайти в этот кровавый коридор, где развешаны наши грехи, прелестные картинки, хотя и в серых тонах.
