Антология - Русские песни и романсы

Кипел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
На высоте стены кремлёвской
Стоял Он в сером сюртуке.

Он видел огненное море.
Впервые полный мрачных дум,
Он в первый раз постигнул горе,
И содрогнулся гордый ум!

Ему мечтался остров дикий,
Он видел гибель впереди,
И призадумался великий,
Скрестивши руки на груди, —

И погрузился Он в мечтанья,
Свой взор на пламя устремил,
И тихим голосом страданья
Он сам себе проговорил:

«Судьба играет человеком;
Она, лукавая, всегда
То вознесёт тебя над веком,
То бросит в пропасти стыда.

И я, водивший за собою
Европу целую в цепях,
Теперь поникнул головою
На этих горестных стенах!

И вы, мной созванные гости,
И вы погибли средь снегов —
В полях истлеют ваши кости
Без погребенья и гробов!

Зачем я шел к тебе, Россия,
В твои глубокие снега?
Здесь о ступени роковые
Споткнулась дерзкая нога!

Твоя обширная столица —
Последний шаг мечты моей,
Она — надежд моих гробница,
Погибшей славы — мавзолей».

«Хас-Булат удалой!
Бедна сакля твоя;
Золотою казной
Я осыплю тебя.

Саклю пышно твою
Разукрашу кругом,
Стены в ней обобью
Я персидским ковром.

Галуном твой бешмет
Разошью по краям
И тебе пистолет
Мой заветный отдам.

Дам старее тебя
Тебе шашку с клеймом,
Дам лихого коня
С кабардинским тавром.

Дам винтовку мою,
Дам кинжал Базалай, —
Лишь за это свою
Ты жену мне отдай.

Ты уж стар, ты уж сед,
Ей с тобой не житьё,
На заре юных лет
Ты погубишь её.

Тяжело без любви
Ей тебе отвечать
И морщины твои
Не любя целовать.

Видишь, вон Ямман-Су
Моет берег крутой,
Там вчера я в лесу
Был с твоею женой.

Под чинарой густой
Мы сидели вдвоём,
Месяц плыл золотой,
Всё молчало кругом.

И играла река
Перекатной волной,
И скользила рука
По груди молодой.

Мне она отдалась
До последнего дня
И аллахом клялась,
Что не любит тебя!»

Крепко шашки сжимал
Хас-Булат рукоять
И, схватясь за кинжал,
Стал ему отвечать:

«Князь! рассказ длинный твой
Ты напрасно мне рек,
Я с женой молодой
Вас вчера подстерёг.

Береги, князь, казну
И владей ею сам,
За неверность жену
Тебе даром отдам.

Ты невестой своей
Полюбуйся поди —
Она в сакле моей
Спит с кинжалом в груди.

Я глаза ей закрыл,
Утопая в слезах,
Поцелуй мой застыл
У неё на губах».

Голос смолк старика,
Дремлет берег крутой,
И играет река
Перекатной волной.

Словно ягода лесная,
И укрыта и спела,
Свет княгиня молодая
В крепком тереме жила.

У княгини муж ревнивый;
Он и сед, и нравом крут;
Царской милостью спесивый,
Ведал думу лишь да кнут.

А у князя Ваня-ключник,
Кудреватый, удалой,
Ваня-ключник — злой разлучник
Мужа старого с женой.

Хоть не даривал княгине
Ни монист, ни кумачу,
А ведь льнула же к детине,
Что сорочка ко плечу.

Целовала, миловала,
Обвивала, словно хмель,
И тайком с собою клала
Что на княжую постель.

Да известным наговором
Князь дознался всю вину, —
Как дознался, так с позором
И замкнул на ключ жену.

И дознался из передней,
От ревнивых от очей,
Что от самой от последней
Сенной девушки своей.

«Гой, холопья, вы подите —
Быть на дыбе вам в огне! —
Вы подите приведите
Ваньку-ключника ко мне!»

Ох, ведут к нему Ивашку, —
Ветер кудри Ване бьёт,
Веет шёлкову рубашку,
К белу телу так и льнёт.

«Отвечай-ко, сын ты вражий,
Расскажи-ко, варвар мой,
Как гулял ты в спальне княжей
С нашей княжеской женой?»

— «Ничего, сударь, не знаю,
Я не ведаю про то!..»
— «Ты не знаешь? Допытаю!
А застенок-то на что?..»

И работают в застенке —
Только кости знай хрустят!
Перешиблены коленки,
Локти скручены назад.

Но молчком молчит Ивашка,
И опять его ведут:
В дырьях мокрая рубашка,
Кудри клочьями встают;

Кандалы на резвых ножках,
А идёт он — словно в рай,
Только хлюпает в сапожках
Кровь ручьями через край…

Видит — два столба кленовых,
Перекладина на них.
Знать, уж мук не будет новых,
Знать, готовят про других.

Отведу же я, мол, душу,
Распотешусь пред концом:
Уж пускай же, князь, Ванюшу
Хоть вспомянешь ты добром!

«Ты скажи ли мне, Ванюшка,
Как с княгиней жил досель?» —
«Ох, то ведает подушка
Да пуховая постель!..

Много там было попито
Да поругано тебя,
А м в в красне-то пожито
И целовано любя!

На кровати, в волю княжью,
Там полежано у нас
И за грудь ли, грудь лебяжью,
Было хватано не раз!»

— «Аи да сказка!.. Видно хвата!
Исполать, за то люблю!
Вы повесьте-ко, ребята,
Да шёлковую петлю!»

Ветер Ванюшку качает,
Что былинку на меже,
А княгиня умирает
Во светлице на ноже.

Мы пьём, веселимая, а ты, нелюдим,
    Сидишь, как невольник, в затворе.
И чаркой и трубкой тебя наградим,
    Когда нам поведаешь горе.

Не тешит тебя колокольчик подчас,
    И девки не тешат. В печали
Два года живёшь ты, приятель, у нас,
    Весёлым тебя не встречали.

«Мне горько и так, и без чарки вина,
    Немило на свете, немило!
Но дайте мне чарку, — поможет она
    Сказать, что меня истомило.

Когда я на почте служил ямщиком,
    Был молод, водилась силёнка.
И был я с трудом подневольным знаком,
    Замучила страшная гонка.

Скакал я и ночью, скакал я и днем;
    На водку давали мне баря,
Рублевик получим и лихо кутнем,
    И мчимся, по всем приударя.

Друзей было много. Смотритель не злой;
    Мы с ним побраталися даже.
А лошади! Свистну — помчатся стрелой…
    Держися, седок, в экипаже!

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,
    Лошадок порядком измучищь;
Зато, как невесту везёшь с женихом,
    Червонец наверно получишь.

В соседнем селе полюбил я одну
    Девицу. Любил не на шутку;
Куда ни поеду, а к ней заверну,
    Чтоб вместе пробыть хоть минутку.

Раз ночью смотритель даёт мне приказ:
    «Живей отвези эстафету!»
Тогда непогода стояла у нас,
    На небе ни звёздочки нету.

Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня
    И злую ямщицкую долю,
Схватил я пакет и, вскочив на коня,
    Помчался по снежному полю.

Я еду, а ветер свистит в темноте,
    Мороз подирает по коже.
Две вёрсты мелькнули, на третьей версте…
    На третьей… О, господи-боже!

Средь посвистов бури услышал я стон,
    И кто-то о помощи просит,
И снежными хлопьями с разных сторон
    Кого-то в сугробах заносит.

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;
    Но, вспомнив смотрителя, трушу,
Мне кто-то шепнул: на обратном пути
    Спасёшь христианскую душу.

Мне сделалось страшно. Едва я дышал,
    Дрожали от ужаса руки.
Я в рог затрубил, чтобы он заглушал
    Предсмертные слабые звуки.

И вот на рассвете я еду назад.
    По-прежнему страшно мне стало,
И, как колокольчик разбитый, не в лад
    В груди сердце робко стучало.

Мой конь испугался пред третьей верстой
    И гриву вскосматил сердито:
Там тело лежало, холстиной простой
    Да снежным покровом покрыто.

Я снег отряхнул — и невесты моей
    Увидел потухшие очи…
Давайте вина мне, давайте скорей,
    Рассказывать дальше нет мочи!»