Марина Мартынова - Соната для флейты и альта

Есть азарт в поворотах судьбы,
В сумасшедших ее виражах,
Есть усталость на взлете — и, взяв неожиданный крен,
До трусливой мольбы,
До тошнотного свиста в ушах,
Мы вцепляемся в поручни пережитых перемен.
Разогнав колымагу и вдруг
Спохватившись: куда мы летим? —
Осознав с полдороги, что нет никаких тормозов,
Что обрывы да скалы вокруг,
Мы, взамен направленья пути,
Различать начинаем обманный, погибельный зов
Черт ли мечет по шесть -
По три в ряд? И в его казино
Ты рулеточный шарик, но числишь себя игроком..
Чет ли, нечет? Где сесть?
А глядишь — и упал на «зеро».
Кто сочтет твои кости, коль выпал судьбы перелом?
Что орать да чудить
У глухих безответных дверей?
Не дождавшись приема, вернешься в свой старый подъезд.
Кто сказал, что ходить
Там опасно, где нет фонарей?
Я все больше страшусь хорошо освещенных мест.
Я не множу потерь,
Поминутно скорбя о былом,
Но заветных тропинок ищу меж расхожих дорог.
Каждым шагом, поверь,
Я пытаю судьбу на излом,
Направленье по звездам держа — на родимый порог.

Что за свет по земле? Иль затеплила свечи трава?
Или в зеркальца луж загляделся Господь с высоты?
Это осень горит на ресницах твоих, синева.
Это сердце печет Серафим у могильной плиты.

Это вечную память творит облетающий лист,
Обещая забвение боли ушедшим от нас.
Свет осеннего храма, как радость пасхальная, чист
И страданье в любовь обращает, как пепел в алмаз.

Я причастье приму, отрясая прошедшего прах,
Всем древесным нутром ощутив обнаженья озноб,
И, себя распиная на пересеченных ветрах,
Их елею подставлю пылающий памятью лоб.

Был в начале жизненной повести
Перестук вагонных колес.
В полумраке ночного поезда -
Страх, растущий из детских слез,
Из фантазий: а вдруг на станции
Папа с мамой сойдут на перрон -
И отстанут, и там останутся,
А меня унесет вагон.
Непостижными жизни законами
Все свершилось, сбылось, стряслось…
Мимо мчащими эшелонами
Решетило судьбу насквозь.
Уходили вагоны радости,
Шли случайных удач поезда…
Но в каком‑то немыслимом ракурсе
Знак надежды чертила звезда…

Когда дождь барабанит по крышам и стеклам
и сплошною завесой отгораживает вас от мира,
вы сидите в своих уютных квартирках,
довольные тем, что никто не ждет вас там, под дождем.
Синеватый огонь тлеет в телеэкране,
тихо вьется дымок сигареты
и рассеивается, как ваши мысли
(всё об одном, но о чем?)
и снова растет, и взвивается, а потом
исчезает опять — Безысходность.
Безысходность царит в вашем доме
и раскладывает ваши пасьянсы
и читает молитвы о том,
чтобы хоть один промокший путник
постучался к вам, попросил ночлега,
оставил следы мокрых сапог
на вашем уютном ковре,
выключил назойливый телекамин,
наполнил комнату холодной сыростью
и теплыми слезами, но никто -
никто, кроме Безысходности -
не посетит ваш дом, и сигарета
(о когда же прекратится этот дождь!)
будет вашей единственной собеседницей.
Сигарета и Безысходность,
которая всё молчит,
бездумно разгоняя сигаретный дым — и настежь -
настежь готовы распахнуть вы двери,
выбежать, вырваться
в дождь с непокрытой головой, пробежаться
по холодным лужам с криком: «Воздуха!»…
Но мысль о простуде,
и о вашей солидности,
и о соседях, крутящих пальцем у виска -
останавливает вас, и вы улыбаетесь
кисло и тупо.
И, не отрывая глаз от телевизора,
раскладываете всё тот же пасьянс.
(«Пасьянс» — значит — «терпение» -
о, вы терпеливы!) Терпите же.
Терпите и знайте,
что дождь всё равно когда‑нибудь кончится.
Кончится раньше, чем вы решитесь на безумство.
… Но если бы с ним кончалось
всевластие Безысходности!

Спина уже привыкла, задубев,
К змеиным, обжигающим ударам.
Однажды бросят в океана зев
Меня — еще не старым.
Усталым сном сменился гром цепей
На краткий час — и вновь полуживого
Влекут к веслу — и возглас «Веселей!»
Плеть подкрепила снова.
Так день за днем по капле жизнь моя
Из тела тощего сочится в поры.
О, знаю, в неизвестные края
Уйду я скоро.
Но в тех краях чем буду я без вас -
Без плети, без весла и без цепей гремучих?
Так сросся с тем я, от чего угас.
Что бьет и мучит,
Что если избавленье там, в раю.
То намертво вцеплюсь я в цепь свою!

Мир перевернутый сжат до предела
В капле дождя на окошке моем.
Вот бы душа отстранилась от тела:
Глянуть в нее, как в оконный проем!
Что я увижу? На загнанной кляче.
Неисправим, все вперед и вперед
Едет, затем, что не может иначе,
Едет за правдой сеньор Дон Кихот.
Криком «Распни!» исцеленный калека
Метит в соавторы новых Голгоф.
Пред человечностью у человека
Невозместимых все больше долгов…
Капля дождя на окошке набухла,
Слишком для тяжести этой мала,
И взорвалась хрупкой россыпью, будто
Выдержать больше не в силах была…

Переполненная чаша
Тихой струйкой изливалась,
И кроваво расползалось
По столешнице вино.
Перепуганное детство
Тихомолком в угол жалось,
И в глазищах расширялось
Темной немоты пятно.

Перепаханное поле
Жизни, смерти, драк, сомнений
Все сливалось в боль и жалость
Переломанных судеб.
Перемятое терпенье
Глухо в бунт перерождалось -
И, казалось, еще малость -
Лопнет небо в сотни неб…

Перерезанное горло
Больше страшным не казалось:
Что‑то вдруг со всеми сталось -
То ль привычка, то ль усталость
Мертвой хваткою сильна.
Перекошенной личиной
Дно угрюмо издевалось,
Мертвой зыбью продолжалась
Гробовая тишина.

Переполненная чаша
Вдруг пустою оказалась
В перевернутом пространстве
Неразгаданных миров.
И в обратной съемке струйка
Тонкой змейкой извивалась,
Легким дымом удалялась,
Высветляя в воду кровь.

О боль и трепет каждого заката,
Когда с тревогой глупой смотришь вдаль:
Не навсегда ли свет ушел куда‑то?
Не навсегда ль?
О боль и трепет каждого рассвета,
Когда с тревогою — взойдет иль нет? —
В каемку неба глядя, ждешь ответа:
Не брезжит свет?
О смерть отчаянья, спокойного и злого,
Прыжок в пучину с черного моста -
Тот страх во сне: вдруг не проснешься снова?
Вдруг позади — черта?..

У конюшни, в навозной луже,
Только мухам зеленым нужен,
Бьется, корчится человечек -
За чужие грехи ответчик.
Тонет, желтую жижу пьет…
Лишь ленивый его не пнет.
Лишь ленивый не кинет камень,
Не разжижит лужу плевками…
Мальчик, мальчик — в чем виноват он?
Что на свет родился когда‑то?
За кого он несет ответ
В той игре, где ответа нет?
Он не знает — он только терпит,
Сердца птичий смиряя трепет.
Чистый–чистый в луже лежит:
Он слезами своими омыт.