Татьяна Шкодина - Голоса надежды
За несколько месяцев крысы сожрали и утащили не одну сотню килограммов спортивного питания, состоящего из белков и пищевых добавок. Пуще прежнего росли у них теперь зубы и когти, а туловище постепенно превращалось в комок мышц.
Толстыми загривками пасюки, так еще называют этих мерзких тварей, больше походили на здоровенных жирных котов, нежели на самих себя.
А на родном Холодильнике жизнь текла своим чередом: он так же исправно морозил, ел не в меру и воровал не хуже тех же крыс. Популярные в народе окорочка текли сюда рекой. Неестественно желтый местный деликатес стал самым ходовым товаром, заполонившим все торговые точки города. Хладокомбинат едва успевал подсчитывать прибыль, между делом готовясь к знаменательной в своей полувековой жизни дате.
Директор не упускал случая прихвастнуть что‑де благодаря уникальному методу, разработанному снабженцами, комбинат покончил, наконец, с ненавистными крысами. Никто теперь здесь не вредил, не пакостил, не грыз беспрестанно, не объедал его. Что касается экологии и санитарии, то по этой части провонявший тварями Холодильник обскакал совсем еще юный собрат, раскинувший свои на зависть чистенькие владения в нескольких кварталах. Семейное предприятие, не нюхавшее крысиного беспредела, сходу угодило в разряд ненавистных конкурентов. Особенно после того, как треть коллектива старого хладокомбината предательски переметнулась на новый.
3.Огромный третий цех, с которого когда‑то начинался Холодильник, приспособили под банкетный зал: с фотовыставкой, витринными образцами мясной продукции, впервые за всю историю предприятия не тронутой резцами вредоносных животных, и, конечно же, праздничными столами.
На свежевыкрашенной стене портрет директора. Ветераны помнят своего шефа еще юнцом, старательно обрезавшим у забитых животных уши и хвосты на студень.
Гости начали съезжаться задолго до торжества — всем не терпелось стать свидетелем необычного зрелища, обещанного в качестве сюрприза.
Самых почетных — мэра, начальника милиции и главного из местных авторитетов — вора в законе — встречали с хлебом и солью.
У стальных ворот, увенчанных колючей проволокой, собралась пестрая толпа жаждущих во что бы то ни стало попасть на объедаловку, о которой по городу ходили небылицы. Без приглашения сделать это было невозможно. Или почти невозможно. Счастливчиками могли стать либо самые находчивые, либо самые нахальные.
Бывший артист Матов, по иронии судьбы угодивший в разряд безработных, подобные проблемы решал прямо на месте.
— Это недоразумение, друзья! Ефим Петрович обещал оставить пригласительный билет на входе, — вежливо, но слегка надменно начинал он атаковать своей игрой стоявшую на смерть охрану в три ряда — от сторожей до полупьяных казаков в театральной униформе, в которой с толку сбивала тельняшка и кроссовки.
— Видать, забыл Ефим твой, — разводил руками старшой смены.
— Что значит «забыл»? Я ему напомню о вашем не совсем удачном предположении. Имейте в виду, служивые, Ефим Петрович долго разбираться не будет!
— Да кто он такой?!
— Ах, вы даже не знаете, кто такой Ефим Петрович Примус?! Ну, мил–человек! С огнем играете, с огнем!
— Ладно, пуганые, — лениво махнул бывший начальник народной дружины сторож Пугалов.
— Хорошо, я ухожу, но с завтрашнего дня вы здесь не работаете.
Старый трагик был настолько убедителен, что несговорчивые охранники сдались, сраженные наглостью артиста, подкрепленной изрядно потрепанным удостоверением.
Следов в атаку пошла бывшая главбухша. Вопиющая несправедливость прямо‑таки распирала разобиженную женщину, обделенную вниманием неблагодарного Холодильника.
— Видите мои пальцы?! Попробуйте! Нет, вы пощупайте! Кончики, как деревянные. Тридцать лет, день в день, я стучала ими на счетах, как тот дятел!
Пока стучала — помнили и ценили, а как приболела малость, так живьем и похоронили, бесстыжие!
Охранники недоверчиво посмотрели на костлявые пальцы бледноликой незнакомки, смахивающей на «тубика».
— Смотрите, смотрите! Этими пальцами я когда‑то поднимала на ноги зачуханный комбинат. Вместе с его проклятыми тушами.
— А чего ж не пригласили? — задал вполне резонный вопрос помощник старшого, ощупывая худосочные пальцы дамочки, похожие на хрящи.
— Да черт их знает?! Мозги, видать, жиром заплыли. Позвоните, не облезете!
— Кто? Главбухша? — спросили на другом конце провода. — А–а-а, бывшая? Толстая такая?
— Худющая, как вобла!
— Гоните ее к едреней Фене!
Ярче всех блеснула сообразительностью журналистка, стяжавшая себе славу самой скандальной из всей пишущей братии. Под любым предлогом ей удавалось проникнуть на самые «крутые» презентации и элитные тусовки, вокруг которых в скором времени с ее легкой руки непременно разгорался скандал, вплоть до судебного разбирательства.
Наступив на горло собственной гордости, она надела поверх нарядного платья темно–синий халат, голову покрыла простенькой косынкой, купленной у бродяжки. На лице — минимум грима, на руках — резиновые перчатки, скрывающие маникюр и бриллианты, подаренные влиятельным чиновником из местной администрации.
Вооружившись колоритной шваброй, «уборщица», недовольно ворча, промчалась через проходную. В дамской комнате административного здания журналистка накрасилась, сняла маскировочный костюм и помчалась на пиршество.
4.Верхом на обвязанном веревками кабане, подгоняемом грузчиками, из глубины хоздвора выехал сам директор, собственноручно вскормивший это лопоухое чудище специально к торжествам. Любимец хозяина упирался и визжал не своим голосом. Сзади шел лучший повар города в белоснежном переднике, с накрахмаленным колпаком. Свита напоминала обессилевших бурлаков. Собравшиеся гости, подбадривая лихого наездника, хором подгоняли настырную скотину:
— Но! Но–о-о! — хлопали зрители в ладоши, посылая воздушные поцелуи.
— Чу–чу, Васек! — кричал в мегафон бригадир рубщиков мяса. — Не дури, дружбан!
С трудом добравшись до лобного места — огороженное стальной сеткой кострище, дышащее жаром. Явственно почуяв недоброе, разобиженный на кормильца кабан застыл на месте. Его покрасневшие глазки напоминали два горящих уголька. Главный ветеринарный врач города точным ударом вонзил метровый нож плененному животному прямо в сердце и с криком «Виктория!» поднял вверх два пальца.
Поверженная жертва упала на передние ноги и издав предсмертный хрип, испустила дух. Публика облегченно вздохнула. Каждый из гостей с удовольствием почесал у кабана за ухом, или похлопал по жирным ляжкам. Огнедышащие паяльные лампы, чаны с кипятком и огромный вертел с нетерпением ждали усопшего, бросив прощальный взгляд на выкормыша, директор минутой молчания почтил его светлую память и повел проголодавшихся гостей в мясной цех.
Выстроившийся у входа почетный караул из снабженцев, грузчиков и рубщиков мяса рассматривал прибывших оценивающими взглядами, словно прикидывая, каков вес и возраст каждого.
Столы ломились от изобилия. Одних деликатесов, включая дичь, десятка три наберется. После того, как директор–капитан со своего мостика–подиума, украшенного головами животных, пожелал мясному кораблю счастливого плавания, а его пассажирам, равно как и команде, веселья и всяческого аппетита, гости едва успевали произносить тосты и опрокидывать высоченные бокалы.
Мэр пожелал морозильщикам, при всей их холодности, горячего коллективного сердца и таких же васек и машек, каких вынянчил директор хлебосольного комбината. В подарок юбиляр получил оборудование, способное хранить в своем чреве, как в вечной мерзлоте, бесконечно те же окорочка…
Начальник городской станции по борьбе с грызунами произнесла торжественную оду по случаю завершения ка комбинате крысиной эпопеи. По поручению Международного Общества крысолозов она передала золотой капкан с серебряной крысой в его пасти. Кто‑то из гостей пискнул так звонко и пронзительно, что за столами вздрогнули, озираясь по сторонам.
— Кстати, о крысах, — просипел вор в законе, кивнув в сторону сверкающего капкана. Глазки его заблестели нездоровым блеском. — Свежий анекдот.
Народ захихикал, с умилением посмотрев на «бедненькую серебряную крысу».
— Зона. Барак. Поздняя ночь. Сидят воры, чаевничают. Разложили сало, картошку, хлеб. Чифирь заварили. Только собрались поужинать, как вдруг здоровенная крыса шасть из‑под лавки. Кусок сала в зубы и бежать. Один из воров, тот что помоложе, стащил с себя тяжелый башмак и запустил в нахалку. Да так удачно, что та и пискнуть не успела.
Переглянулись братья по ремеслу в недоумении, а самый старший из них и говорит:
