Николай Постарнак - Обыкновенный день

Послевоенное движенье
Восстановления страны...
Еще в сердцах не стихло жженье
Среди знамен и тишины.

И скорбны траурные марши,
И марши майские гремят.
И слез бессмертные помарки
На лицах пламенно горят.

А мы, умыты и одеты,
Простором серым и сквозным
Идем, войны великой дети,
На Праздник Мирной Борозды.

Гремит оркестрами округа...
И было правильно вполне,
Что дети первыми за плугом
Прошли по выжженной стерне.

Мне нынче видится острее
Земли родной и боль, и власть,
Что, каждым зернышком радея,
Из ран и пепла поднялась.

Та борозда легла победно.
Но стоит лишь закрыть глаза,
Как снова на щеке рассвета
Она темнеет, как слеза.

По убиенному соседу,
По тети-машиной судьбе,
По обезумевшему деду,
По охолонувшей избе.

И станет страшно вдруг и странно,
Что больших не было чудес,
Чем праздника того убранство,
Чем этот ровный свет с небес.

Старые глинища...
Тропка примятая в детство,
В детство, что пахнет войною еще
И разрухой.
Старые глинища...
Хата с рекой по соседству.
В хате ничья,
Позабытая всеми старуха.

Пять пацанов.
Плутоватых,
Никчемных,
Бездомных —
Горькой слезою
На впалой щеке у народа...
Облаком желтым
Пылит над замесом солома.
Десять картошек
Старуха несет с огорода.

Десять картошек,
По паре картошек на брата.
Десять картошек,
Работой случайной добытых!..
Что ж ты молчишь,
Опоздавший, застенчивый пятый!
Платье потерто твое
И ботинки разбиты.

Что ж ты молчишь,
Словно речи лишился
И слуха?
Что ж ты молчишь
Над водой золотой и зеленой,
Словно вот-вот
Запуржит и запляшет солома,
Словно вот-вот
Одинокая выйдет старуха,

Бабье лето высушило травы,
Там, где от реки наискосок
у заросшей, старой переправы
обелиски из досок.

Там земля вокруг пропахла мятой,
чабрецом, ромашкой луговой.
Спят под обелисками солдаты —
облака над головой.

Спят они.
Над ними медлит ветер.
И ничто не тронет тишины...
Тихо так, что кажется, на свете
не было еще войны.

Тишина.
Золотая.
Большая.
Дальний всплеск,
И опять — тишина.
Это, видно, река,
Засыпая,
Окуней выпускает со дна.

Вздохи трав.
Предвечернее вече
Тишины
Над покоем полей...
Отдохни, человече!..

— Мне почудился скрип костылей
В затухающей песне кузнечика.

Успокойся.
Отринь.
Нам не время сейчас об утратах...
Не печальный пустырь —
Новый день зачинается в травах,

Вызревают овсы —
Будут с кормом и овцы, и кони.
Человеческий сын,
Ты в любви эту землю
Запомни.

Эти реки не вспять,
Эти чистые луны над степью.
Вот — молчок.
Вот — опять!
Это песню кузнечик затеплил.

Запеваю потому, что запевается.
Затеваю потому, что затевается.
Лишь бы только допеть
Жизнь до донышка.
Отковать бы успеть
Всем по солнышку.

Чтоб любая изба — не расшатана.
Чтоб трубили о свадьбах глашатаи.
Чтоб орлами — сыны.
Ну а девицы —
Не обманницы чтоб, а степенницы.
Было чтоб не во вред,
Что ни делается...
Отковать бы успеть
Всем по солнышку.

В дреме любви краткой
Реки — твои речи...
Песню допел кузнечик
И оборвал струны.

В дреме любви краткой
Тайны какой вече?
Страсти какой ветер
Испепелил губы?..

— Это пылал полдень.
Это была жатва.
И не жалел струны
Мастеровой счастья.

Если однажды ветер
Губы мои остудит,
Разве убудет песен?
Разве любви убудет?
Разве убудет в веснах
Кипени белопенной?..

Дочь родилась Елена.
Дочь родилась Елена!..

Нетленна жизнь,
Нетленны наши речи,
Пока не пулемет стучит
В ночи,
А запевала маленький,
Кузнечик,
По наковальне маленькой стучит.

Пулямы ще й саблямы козакы-молодцы
Далы досыть ворогу огню прыкурыты.
Казачья песня

Ворог мой, постой—покури.
Дай хотя бы слово домолвить...
Лучших дней моих янтари
Полевой повиты соломой.
А солома — колых, колых
На ветрах синевы неблизкой.
Птицей, тополем, полем чистым
Бьют по сердцу любви стволы
А все травы шумят вдогон.
Под каким бы высоким кровом
Ни был потчеван, самый кровный
Вам, рассветные, мой поклон.
А все птицы летят, летят
Под застрехи сердца ли, солнца.
Подниму воды из колодца:
Пейте, птицы, и поле, и сад.
Ворог мой, постой—покури.
Я по гроб с этой высью повенчан...
Русь моя, ты и тихая вербность,
И суровый набат зари.
Только сердце — колых, колых.
А все травы шумят вдогон.
А все птицы летят, летят.
Только прах — с четырех сторон.
...У невесты горячи январи.
Ты подумай, ворог мой, покури...

А какая она, моя мечта?
Оранжевая?..
Розовая?..
Голубая?..
Я спросил у старого сталевара,
какая у него мечта.
— Красная, — говорит.
Я спросил у агронома,
какая у него мечта.
— Зеленая, — говорит.
Я спросил у знакомого летчика,
какая у него мечта.
— Синяя, — говорит.
У мальчишек, гоняющих мяч,
я попросил немножко мечты.
Насовсем.
Согласно засмеялись:
«Возьмите».
Агроном сказал:
«Бери, парень».
Летчик сказал:
«Дерзай, парень».
Старый сталевар сказал:
«Будь здоров, парень
Бери одну половину —
другая уже сбылась...»
...Есть у меня мечта.
Оранжевая.
Розовая.
Голубая.

В пыли оранжевой
и в грохоте
гудели тяжко голоса,
когда огромные,
как роботы,
они взбирались на леса.

Качались ферм стальные лесенки,
качался папиросный дым.
Они насвистывали песенки,
и было все для них простым.

А у меня бугрилась кладка,
ложились косо кирпичи.
И было мне еще неладно
мужчиной быть среди мужчин.

И неприветливые внешне
они на помощь шли ко мне.
С их грубоватой, строгой нежностью
я был упрямей и сильней.

Завидовал я их уменью
И ровным взмахам мастерка,
и угловатым их движеньям,
и жилистым, большим рукам.

Завидовал широким спинам.
Как сладко я мечтал о том,
что скоро стану сам мужчиной
вот в этом грохоте густом.

Еще темны, что мамонты,
Дома стоят.
И мамонтами краны
Спят, не скрипят.

Молчание резонно —
Мертвы леса.
Но вот — над стройкой сонной
Смех, голоса.

Шагают крановщицы,
Задиристо-горды.
Легко девчонкам дышится
В утрах седых.

Легко девчонкам движется —
Хрустят ледком.
К работе время движется
Ладком, ладком...

Вот в синеву уходят,
В сырую темь.
Вот солнышко выводят...
— Да будет день!