Алла Демидова - Ностальгия – это память
Общение и даже в какой-то мере понимание без смысла слов, т. е. людей, говорящих на разных языках, по идее – невозможно. И все же театру удается передать за пределами языка и смысл, и окраску сказанного. Театр воспринимается не только ухом, но и глазами; не только глазами, но и чувствами; не только чувствами, но и тайным подсознанием и той невидимой энергетикой, о которой так много говорят в последнее время.
Я лишний раз убедилась во всем этом, глядя на греческий спектакль «Квартет». Пустая темная сцена (то, что в театре называют «черный кабинет»), звучит странная музыка Филиппа Глааса – греческого композитора, живущего в Нью-Йорке. В середине сцены груда черных тряпок, которая начинает потихоньку шевелиться. Вдруг оттуда тянется вверх голая белая рука – не то женская, не то мужская. Потом вторая рука, ноги, и наконец высовываются две головы – сначала женская, потом мужская, обе – с длинными волосами. И груда тряпок оказывается длинным черным платьем, подол которого занимает полсцены, и в платье возникают два человека. Голос-фальцет из музыки Глааса продолжается актером таким же фальцетом на сцене. Слова звучат как поэзия. Как ария – музыкально и сильно.
По пластике мне этот спектакль напомнил поиски в нашей «Федре», когда мы года два пытались соединить moderne-ballete Марты Грэхем и цветаевскую поэзию.
Я совершенно влюбилась в этот «Квартет», мне даже иногда казалось, что я понимаю и греческий язык.
На следующий день мы играли нашу «Федру», и в зале, я знала, сидел Терзопулос со своими греческими актерами. Им понравился наш спектакль.
На каком-то совместном банкете мы сидели рядом с Терзопулосом, и я предложила перенести рисунок «Квартета» на нашу сцену (у меня тогда был свой театр «А», и я решила финансировать эту постановку).
Перевода этой пьесы на русский тогда не было, и я заказала подстрочник.
Через какое-то время получаю приглашение в Грецию на фестиваль в Патрах. Директором фестиваля был Теодор Терзопулос, а весь фестиваль шел под знаком средиземноморской культуры, следовательно, будут играться древнегреческие трагедии – для меня особый интерес.
По приезде в Патры я узнаю из буклета фестиваля, что я тоже участница, у меня здесь два вечера – Цветаева и «Федра». Бегу к директору фестиваля, говорю, что меня никто об этом не предупредил, я думала, что я просто гостья. И мы с Терзопулосом на жаре, на фоне старой крепости изобретаем новый спектакль. Вернее, все делает он, я лишь исполняю. Теодор затягивает черным бархатом часть разрушенной стены крепости, бархатом закрывает и часть камней на земле. Ставит удивительный свет. На мой длинный проход вдоль стены ставит музыку Глааса. На дне моего чемодана лежала на всякий случай (фестиваль!) длинная черная юбка из тафты и кусок черного муара. Выступ стены образовывал сцену. И вечером я играю «Федру». Теодор мне посоветовал смелее обращаться с куском муара – комкать его, неожиданно во всю длину (метров 5) отпускать его за собой. «Используйте ваш авангард 20-х годов, – говорил он мне, – вспомните ваших кубистов».
Работать с ним было очень интересно. Мы понимали друг друга с полуслова.
И тем прекраснее мне было видеть на этом фестивале его спектакль «Персы» с актерами его театра «Attis».
Шесть актеров непрерывно присутствуют на сцене в костюмах, напоминающих и древнегреческие хитоны, и средневековые плащи, и современные хипповые тряпки. Странно застывшие позы, характерные для немецкого театра (Теодор много лет провел в Германии и очень многое взял из ее театральных «запасников»). Шесть актеров – шесть грандиозных монологов, передающих образ войны и ее страшные для человечества последствия.
Спектакль идет на старой античной сцене, зрители сидят на каменных уступах древнегреческого амфитеатра, а со сцены идет мощный поток энергии, завораживающий, втягивающий тебя в действо.
Я не знаю, какой внутренний орган воспринимает эту психическую энергию, идущую со сцены. Но про себя я могу точно сказать, что чувствую свое абсолютное участие в той реальности, которую создает на сцене Терзопулос.
Эсхиловские «Персы» становятся частью моей актерской биографии.
В Москве, когда я получила подстрочник перевода «Квартета» и когда прочитала – убедилась, что подобного текста русская сцена не слыхала, во всяком случае, на моей памяти. Но поздно: Терзопулос уже приехал в Москву. Я сняла ему квартиру. Сначала недалеко от Таганки, мы репетировали на малой сцене «Таганки», но Теодору не понравился район (он в Афинах живет в Колонаки, артистическом – и лучшем – районе города), пришлось искать что-то другое. Нашла двухкомнатную квартиру на Солянке.
Пьеса написана для двух актеров. Я пригласила Виктора Гвоздицкого. В репетициях поняла, что он актер не Терзопулоса. Нужна была совершенно другая пластика. Я попробовала что-то подсказать Виктору, но он меня резко одернул, мол, смотрите за собой. Это было обидно, заплакала. И тогда я решила пригласить другого актера. После «Федры» я понимала, что у Димы Певцова большие возможности и он хочет работать. К тому времени он уже был в «Ленкоме», стал там репетировать заглавную роль в «Женитьбе Фигаро», но моментально откликнулся на мое предложение.
Терзопулос ставил совсем новый спектакль, отличный от греческого. Трудно было на репетициях с синхронной переводчицей. Она сидела рядом с Теодором и тихим голосом переводила его. Мы на сцене ее слышали, но когда Терзопулос стал ставить свет и музыку, радисты и осветители, которые сидят в своих будках в конце зрительного зала, перевод не слышали. Мне пришлось им громко повторять этот перевод, а Теодору казалось, что я веду себя как «звезда», руковожу репетицией, сама ставлю свет. Возник конфликт. Мне пришлось менять переводчицу (менеджер из меня, как выяснилось, никакой).
Теодор нервничал на репетициях, иногда устраивал истерики, я терпела, как в свое время терпел Высоцкий, репетируя Гамлета, когда над ним издевался Любимов.
Мне было трудно. Неся ответственность за новый спектакль и за Теодора, я параллельно играла вечером в спектаклях «Таганки». А Дима утром репетировал своего «Фигаро», поэтому наши репетиции начинались после 2-х. Как я все это выдержала – сейчас удивляюсь.
У меня остались кое-какие записи в дневниках этого периода, и лучше я перейду к ним.
Из дневника 1993 года
2 января
В 2 часа репетиция. Прогон «Квартета» без света. Неплохо, но кураж потерян. После опять ссора с Теодором. Домой около 12 часов.
3 января
Ночью, как всегда, бессонница. Под утро заснула. К 2-м – в театр.
Прогнали со светом. Дима очень нагружает и красит слова. Может быть, это идет у него от «Женитьбы Фигаро», которую он репетирует в Ленкоме. Новая переводчица (полная, тихая, Наталья Викторовна). Вечером «Электра».
На «Электре» Инга (ясновидящая) сказала, что надо резче менять тембр голоса, например, мягче и тише – «Ты, ты Орест?»
Был Сережа Зверев – красивые цветы. Посоветовал изменить походку – легче, моложе.
Ночью тупо смотрю телевизор.
4 января
14 ч. – репетиция «Квартета». В taxi (150 р.), так как Володя увез с шофером обе машины в починку.
Вечером «Борис Годунов».
Опять приехал Георгас Патсос (художник «Квартета») вместе с Иоганной (фотограф). Поселила их в гостинице.
Греки смотрели вечером «Годунова». Перед спектаклем Георгас не хотел снимать зимнюю куртку (там деньги и т. д.), так и сидел в ней в зрительном зале. На Западе это принято. У нас выглядело странно.
Володя встретил у театра – всех развез по домам.
5 января
12 ч. – пресс-конференция по поводу «Квартета». Говорил в основном Теодор.
Вечером «Федра». (Ноткин – 4 б. Зверев – 2 б.). Были американские продюсеры – сказали, что я выдающаяся актриса. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Устала!!!
6 января
В 1.30 – дома – интервью для «Сов. культуры». К 15 ч. – в театр. Прогон «Квартета». Были ребятки из «Федры». Им, по-моему, не понравилось. Да и мне, сказать честно, тоже.
Вечером сижу дома. Маюсь.
7 января
Днем прогон «Квартета» в костюмах. Вечером «Высоцкий».
Когда мы с Теодором стали работать над «Медеей» Хайнера Мюллера, то репетировали в основном в Афинах у него в театре. Сначала работали с местной переводчицей, а потом незаметно перешли на какой-то смешанный язык.
Теодор знает немецкий, итальянский, но не знает французского, я – только французский. Что делать? Тогда я – это очень смешно! – «обучила» его моему французскому языку, неправильному, без артиклей, и на этом языке, уже без переводчика, работали «Медею». Потому что в театре творчество возникает иногда не на словесном, а на энергетическом уровне. На единомыслии.
«Медея». Здесь Терзопулос был идеально на месте. Он хорошо чувствует архаику, родился в греческой деревне Катарини, что на севере Греции – на родине Еврипида. А учился он в театре Брехта «Берлинер ансамбль», где в свое время Хайнер Мюллер был директором. И вот сочетание – кровный грек и умный, ироничный немец-интеллектуал!
