Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)
БИЛЛ. Простите, как?
БУЗЫКИН. Я говорю…
НИНА. Может быть, мы без Билла разберемся?
БИЛЛ. Простите?
БУЗЫКИН. Это она мне.
НИНА. Это я ему.
Трудно выяснить отношения такого рода в присутствии иностранного гостя. Он может не так истолковать, сделать неверные выводы, увезти с собою за рубеж ложное впечатление.
Снова зазвонил телефон. Нина поставила аппарат перед мужем.
БУЗЫКИН. Да?..
Это была Варвара Никитична.
Бузыкин, срочно звони Алле. Она у себя в машбюро.
БУЗЫКИН. К сожалению, сейчас не могу. Загружен работой.
ВАРВАРА. Слушай, Бузыкин, не валяй дурака. Ты у нее какую-то рукопись забыл. Она пыталась тебе об этом сообщить, твоя Нинка ее обхамила. Так что давай успокаивай.
БУЗЫКИН. К сожалению, сейчас очень загружен работой.
ВАРВАРА. Ясно. Нинка там рядом. Ладно, я ей сама позвоню.
БУЗЫКИН. Вот это не надо.
ВАРВАРА. Надо. Пока.
Бузыкин положил трубку.
– Веригин звонил из издательства… – обратился к Флетчеру: – Все торопят, торопят. У вас в Англии тоже так?
БИЛЛ. Тоже так, да.
НИНА. А тебе не показалось, что у него женский голос?
БУЗЫКИН. У кого?
НИНА. У Веригина.
Взгляд жены сделал его прозрачным.
БУЗЫКИН. Он через секретаря разговаривал. Через секретаршу…
БИЛЛ. Очень вкусно. Это как называется?
НИНА. Хворост. Извините, мне пора.
Вышла в прихожую.
БИЛЛ (тихо). Немножко сердится?.. Может быть, я лучше уйду? Или лучше остаюсь? Будет меньше скандал?
БУЗЫКИН. Плохо себя чувствует.
Нина показалась в пальто, весело улыбаясь.
Мне пора на работу, Билл! Дальше вас будет развлекать Андрей.
БУЗЫКИН. Нина, если что-нибудь надо купить, скажи. У меня после института будет время.
НИНА. Купи цветы. Секретарше.
Ушла.
БУЗЫКИН. Пошла на работу.
БИЛЛ. Может быть, у вас тоже есть дела? Может быть, я отнимаю время?
Бузыкин посмотрел на часы.
Немного времени есть.
Взял с полки иноземную папку, раскрыл.
Я прочитал. В принципе все правильно. Но русское просторечие лучше бы переводить также просторечием. Вот, скажем, здесь у Достоевского: «Да за кого ты себя почитаешь, облизьяна зеленая». У вас «грин манки» – обезьяна. Здесь «облизьяна» – сленг.
Снова зазвонил телефон.
Прошу прощения. (Снял трубку.) Слушаю вас.
Это опять была Варвара.
Бузыкин, она ненормальная.
БУЗЫКИН. Кто?
ВАРВАРА. Наша Аллочка. Я ей сейчас попыталась все объяснить, причем очень деликатно. А она велела тебе передать, чтобы ты к ней больше не приходил. Бузыкин, что делать? Может, мне к ней подскочить?
БУЗЫКИН. Ни в коем случае. И вообще, кто тебя просил вмешиваться!
ВАРВАРА. Ну, братцы, вы мне надоели. Я всю ночь работала, я хочу спать. Пока.
БИЛЛ. Я думал, «облизьяна» – это неправильная печать.
БУЗЫКИН. Нет, это правильная печать.
В его наручных часах заверещал звоночек.
Извините, Билл, мне пора в институт.
БИЛЛ. Все. Я вас больше не задерживаю. Только еще один маленький вопрос.
Снова стал листать рукопись.
Сейчас найду…
Бузыкин бежал по улице. Короткими перебежками, чтобы не бросалась в глаза его унизительная поспешность.
Свернул в институтский двор.
Устремился вверх по лестнице. Но в коридоре остановился. Навстречу ему шел Шершавников. Добродушный, непринужденный, простой.
Бузыкин свернул в первую попавшуюся дверь. Это была читальня. Там занимался его приятель Евдокимов. Бузыкин прильнул к дверной щели.
– Что там? – спросил Евдокимов.
– Шершавников.
– Ну и что?
– Не хочу подавать руки этой скотине.
– А что случилось?
– Знаешь, что он сделал? Он Лобанова завалил, Куликова протолкнул, и тем самым Васильков стал замзав кафедрой.
Тут он отпрянул от двери.
В читальню вошел Шершавников.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Добрый день, Владимир Николаич, – ответил Евдокимов.
Шершавников протянул руку Бузыкину. Тот уставился на протянутую руку оцепенело.
– Здорово, Бузыкин! – окликнул его Шершавников.
Он так приветлив, обаятелен и открыт, что не подать ему руки невозможно.
Рукопожатие было крепким.
Наконец он смог дозвониться на работу к Алле.
– Это машбюро? – кричал в трубку Бузыкин. – Мне Аллу, пожалуйста!
В машбюро звякали каретки, стучали клавиши машинок. Девушка в пулеметном их клекоте кричала в ответ:
– А ее нет! Ей плохо стало, ее с работы отпустили!
Алла лежала на тахте. Она была бледна и непричесана.
БУЗЫКИН. Что с тобой? Что случилось?
АЛЛА. Ничего особенного, просто сердце закололо.
БУЗЫКИН. Надо же к врачу!
АЛЛА. Была.
БУЗЫКИН. Что он сказал?
АЛЛА. Сказал – полежать.
БУЗЫКИН. Что тебе наговорила Варвара?
АЛЛА. Ничего нового. Что у вас дружная семья, что вы живете душа в душу сто пятьдесят лет, что ты не хочешь ее расстраивать… Я и сама все прекрасно знаю. Но когда говорит чужой человек – это страшно. Ты-то веришь, что мне от тебя ничего не нужно? Только бы видеть тебя иногда.
БУЗЫКИН. Нашла кого слушать! Надо было трубку бросить.
АЛЛА. Ну да! Она говорит, говорит, а меня всю колотит, и вот до сих пор.
Алла не хотела обвинять в чем-либо Бузыкина. Но не собиралась и скрывать свои обиды. И Бузыкин чувствовал себя виноватым.
Он присел на стул возле Аллы в позе лечащего врача. Но тут в его часах задребезжал звоночек.
АЛЛА (слабо усмехнулась). Домой пора?
БУЗЫКИН. Да нет же, дела. В издательство вызывают, Веригин. Я сбегаю! И через часок у тебя.
АЛЛА. Беги…
В издательстве разговор мог оказаться долгим. Поэтому, чтобы сэкономить на дороге, он бежал. Возле автобусной остановки задержался, оглянулся – автобуса не было видно. Он побежал дальше.
Редактор издательства Веригин был добродушен и приветлив.
– Хорошо, Андрей Палыч. Как всегда, хорошо. Всем понравилось. Обсудили, отзывы только положительные, по существу, без замечаний. Надо бы отдавать в набор.
– Я рад, – смущаясь, проговорил Бузыкин.
В официальных местах Бузыкин всегда чувствовал себя неловко и потому старался держаться посвободней. Но тогда выходило, что он ведет себя развязно. От этого он чувствовал себя еще более натянуто.
– Но разговор у нас будет печальный, – сказал Веригин.
Бузыкин встревожился:
– А что такое?
– Срывается у нас это дело.
– Как – срывается?!
– Да этот Саймон, оказывается, выступил там с какой-то расистской статьей. Прогрессивная общественность возмущается. А мы, получается, переводим его, рекламируем?
– Вот это да. Год работы. И что же, все коту под хвост?
– Ну кто же мог предвидеть!
– Это верно, это верно, – бормотал Бузыкин. – А может быть, как-нибудь обойдется?
– Милый мой! Ну как обойдется? Пока, во всяком случае, пускай полежит. А там видно будет.
– Понятно, понятно…
– Андрей Палыч, ты так уж не расстраивайся. У тебя «Разбитая луна» в каком состоянии?
– В каком? В разбитом.
– Как это – в разбитом? Вот у меня записано: «Бузыкин. Десятое». А сегодня какое? Четвертое. Через неделю чтобы перевод был на столе. Мы ее пустим вместо этого Саймона.
– Это мне не успеть.
– Ну хорошо. Тринадцатого сдашь? Тринадцатое – крайний срок.
– Не знаю. Придется ночью сидеть…
– Посиди, посиди. Для здоровья полезней, чем по бабам бегать. В нашем возрасте.
– По каким бабам? – заволновался Бузыкин.
– Ленинград – маленький город, Андрей Палыч…
Нина говорила негромко, прикрывая трубку, чтобы не слышал Билл.
– Слушай, это уже хамство. Он час уже тебя ждет, ты же обещал повести его по местам Достоевского!
– А, черт, совсем из головы вон. Бегу! – отвечал Бузыкин из автоматной будки. – Скажи, через десять минут буду.
– А ты где?
– Я же сказал, у меня кафедра.
– Ты говорил, что кафедра у тебя в пятницу.
– Нина, некогда, здесь уже стучат.
– Где стучат, на кафедре?
– Ладно, приду домой, все объясню…
Пошел – побежал, пошел – побежал. Через арку ворот, по лестнице.
Алла по-прежнему лежала в постели, но была уже причесана. Бузыкин выложил перед ней яблоки.
– Вот яблоки, вот валокордин. Как ты себя чувствуешь?
– Уже ничего.
– Тогда я побежал.
– А поесть!
Тут он заметил, что стол накрыт.
