Грег Гамильтон - Бронзовый лес
Доктор. Для вас целая вечность в обществе кого угодно – само по себе достаточный аргумент, чтобы вернуться к Джеки.
Ник. Дорогая Джеки!.. Впрочем, это я уже говорил.
Доктор. Свое общение с Бахусом вы аргументировали очень убедительно!
Ник. А разве к этому занятию можно подходить как-то иначе? Слушайте, док, к чему вы пытаетесь меня склонить?
Доктор. Сбросьте обороты, дружище! Есть вещи, которые лучше обсуждать на трезвую голову.
Ник. А мы что делаем? Это не по-дружески, Джонатан. Вы все время пытаетесь выставить меня хуже, чем я есть.
Доктор. С чего вы взяли?
Ник. Вы постоянно рекомендуете мне бросить пить. На себя посмотрите!.. (Переворачивает стакан, ставит на стол) Все, бросил!.. Я опять становлюсь абсолютно неинтересным человеком, косноязычным, мрачным.
Доктор. Мы, вроде, и до сих пор не очень веселились.
Ник. …занудой и брюзгой, начну жаловаться на жизнь.
Доктор. Вам-то чего жаловаться?
Ник. Кому же, как не мне? Я пустился в плавание с Дороти, потому что надеялся найти по ту сторону океана – кстати говоря, периодически довольно милого.
Доктор. Вы о ком? Об океане?
Ник. О чем же еще? Так вот – я с того места, на котором вы меня прервали – потому что надеялся найти то, чего мне не хватало. Я вернулся к этим берегам, полагая застать все то, что когда-то составляло смысл моей жизни – и нашел – но зачем мне это, если это у меня уже было?
Доктор. В море дома. На берегу в гостях. Вам никогда не хотелось стать моряком, Ник?
Ник. А что, заметно? Сидишь себе в баре, дегустируешь ром.
Доктор. Разве мы заняты не тем же?
Ник. А романтика?
Доктор. Вот тут вы в самую точку!
Ник. А-а-а!.. Мне нравится такой оппонент, как вы, но не нравится, что вы избегаете споров. Сыпаните какой-нибудь тезис, с которым я буду не согласен. Это сразу придаст остроту нашей беседе и вызовет интерес у окружающих.
Доктор. Где вы видите окружающих?
Ник. А вы?
Доктор. Мне это как-то не пришло в голову. Итак, вы пересекли океан, потом вернулись, не найдя успокоения ни там, ни тут. Недовольство окружающим миром – это всего лишь попытка замаскировать недовольство самим собой.
Ник. Неочевидно, старина! Я, например, собой доволен! Изменится мир – и мы с ним будем в полной гармонии!
Доктор. А сами вы не пробовали его изменить?
Ник. Любая попытка изменить мир ухудшает нас самих!
Доктор. Любопытная логика. Значит, если мы пытаемся его ухудшить мы становимся лучше сами?
Ник. Именно!
Доктор. Если можно, пример.
Ник. Не догоняете, доктор?
Доктор. Не догоняю.
Ник. Только что я на ваших глазах бросил пить. Хорошо ли это для процесса художественного творчества, который, как известно, является составной частью планетарных процессов? Бесспорно!.. Ну, а мне от этого лучше?
Доктор ошалело осушает стакан.
Ник (комментируя увиденное). Хорошо, да? На мир, стало быть, нам уже наплевать. Пойду к себе – появились некоторые мысли. Это, между прочим, благодаря вам! Умеете вы расположить к себе собеседника.
Ник встает из-за стола и, балансируя, как в шторм, начинает подниматься на второй этаж.
Доктор. Вам помочь?
Ник. Сохраняйте спокойствие, старина! Впереди трудный путь.
Благополучно завершив подъем, Ник исчезает за дверью второго этажа.
Появляется Джеки с корзиной выстиранного белья. Ставит корзину на ближайший к ней стол.
Доктор (о Нике). – Куда это он?
Джеки. Пошел вздремнуть перед обедом. У нас теперь облегченное расписание. Нам нельзя напрягаться – сердце, знаете ли.
Доктор. Как врач могу сказать, что Ник серьезно болен. Скорее всего, это результат. некоторых злоупотреблений, имевших место в последний год, но я не стал бы исключать и последствий экстремальных трюков на склонах известного вам холма. Не мешало бы провести более детальное обследование, но я уверен, оно подтвердит диагноз, уточнив лишь пути его приобретения. Впрочем, когда человек серьезно болен, вопрос о том, как он до этого докатился, отступает на второй план. Его надо лечить.
Джеки. Для меня важны все подробности. Я знаю, кого мне благодарить, но хотела бы получить этому подтверждение.
Доктор. Человек вправе принять или отвергнуть любые предложения, в том числе, самые, что-ни-на-есть, заманчивые. Это его собственный выбор и ничей другой. Ник предпочел накачиваться шампанским, не спать много ночей, питаться всякими изысками и когда придется. Что ему мешало ложиться до полуночи и трезвым, спать не менее восьми часов, прогуливаться на свежем воздухе и грызть капусту?
Джеки. Капусту грызите сами. Я знаю, что мне надо делать, и я буду это делать, независимо от того, поможете ли вы мне или нет. Я вытащу его!
Доктор. Лучше пошлите его ко всем чертям.
Джеки. Чтобы он тут же отправился к Дороти?
Доктор (себе). А потом снова вернулся к вам? Ему что же, всю жизнь болтаться от одного берега к другому, в ожидании сладостного момента, когда посреди Атлантики его посудина даст течь? (Джеки) Что же вас все-таки заботит больше: чтобы Ник был жив, или чтобы он был жив в вашем обществе? Он должен работать, должен писать. Любая терапия, что ваша, что моя, будет бессильной, если пациент отказывается идти на поправку.
Джеки. А мы будем писать. Художника Ника Сальвадора когда-нибудь обязательно назовут «великим». В конце концов, какая разница, кто скрывается за этим именем – он или я? Я его глаза, его руки.
Доктор. И его костыли. Один человек писал прекрасную музыку, будучи глухим. Другой – прекрасные стихи, оставаясь незрячим. Жизнь можно не слышать, не видеть, но при этом чувствовать и переживать, но, сами по себе ни зрение, ни слух не дают человеку возможность переживать и чувствовать. Вы обе приложили руки к тому, чтобы Ник утратил эти качества, а без них нет художника.
Джеки. Какие только обвинения в свой адрес не приходилось слышать!.. А потом обвинитель, явившись под утро, размазывал слезы по небритым щекам и бессвязно толковал о том, что его неправильно поняли. Может, и мне выступить в роли прокурора? Вот вы, доктор, чем не объект для обвинения?
Доктор. И в чем же вы собираетесь меня обвинить?
Джеки. Поискать, так найдется. Только, боюсь суд к моим обвинениям не прислушается.
Доктор. Это почему же?
Джеки. У вас очень хороший адвокат – он вас отмажет. Мне с ним трудно тягаться – не хватает самоуверенности.
Доктор. Хотелось бы узнать – кто же это? Вдруг, когда-нибудь понадобится.
Джеки. Вы сами.
Джеки подхватывает корзину с бельем и скрывается за дверью в кухню.
Доктор. Они никогда не признаются, что испортили ему жизнь – ни одна, ни другая. Правда, мы не слышали леди Чалмерс, и надежда, пусть слабая, остается, вдруг по ту сторону Атлантики погода переменилась к лучшему? Но сейчас леди находится на днях высокой моды в Милане, где ее появление вызывает не меньший ажиотаж, чем сами Дни, и показаний дать не может.
Снаружи слышны звуки, сопровождающие подъезжающий автомобиль. Доктор спешит к окну.
Доктор. Она не в Милане!.. Вторая машина за последние две недели. Такое оживление не в сезон?..
Входит Дороти Чалмерс, чья неотразимость лишает возможности сообразить, что это – всего лишь результат усилий косметолога и кутюрье.
Дороти. Привет, паренек!
Доктор. Мадам!..
Дороти. Сидите здесь с прошлого года?.. Или нет?.. Точно!.. На вас тогда был другой наряд, еще более идиотский, чем этот. Что стоите, как баобаб?
Доктор. Почему «баобаб»?
