Алжернон Суинберн - Атланта в Калидоне
Туманные уста и веки девственные солнца,
И медленно всходящие обводы теплой груди,
Плодотворящей, и горит как пламя в час рассвета,
Извивами роскошными волос блестящих
Раскрашивая облака; от сердца шёл тот смех,
Освещена она была сияньем нежным кос златых,
Жемчужно — розова и холодна как утро,
Богоподобна; смех казался строгим и серьёзным
Её уст чистых; все пред нею замолчали,
И прочь пошла она. Тут крикнул кто — то: «Эй,
Неужто губы аркадянка всем нам прострелила,
Из — за девчонки всем лишиться нам добычи!»
Тут все за ней гурьбою поскакали, злобясь,
Сорвав с её волос цветочную корону, тотчас
Отняли шкуру вепря, всячески позоря,
Лишь Мелеагр, как лев ручной, хозяйку защищая,
На них напал, остановил и, как пожар лесной,
Крушил и разгонял, ударов много получая; а она
Не подняла руки и не вмешалась: и Плексипп,
Крича: «Вот за любовь, дружок, расплата»,
На Мелеагра ринулся, но тот копьём преострым
Пробил ему и рот и щёки; и тогда Токсей
Напал без крика, говоря ударом; но слова копья
Напрасны были, хоть злобны, и землю
Сотряс он, падая, в бок получив удар,
И пена лошади его обрызгала лицо убийцы,
Лицо твоего сына запятнала; недвижимы,
Безгласны стали павшие. Сказал тогда Эйней,
Что в гибели они своей повинны сами, небо
Разгневав глупостью; дразнящие судьбу падут.
И дальше двинулись они, ей почести воздав,
Как той, что удостоена внимания небес.
АЛФЕЯ
Что скажете, о женщины? Дела нехороши?
ХОР
Добра не совершить без Божьего участья.
АЛФЕЯ
При чём здесь боги? Братьев прирождённых
Не знали вы, как я, не близки они вам,
Как мне, сестре родной, что ныне словно жертва
На тризне их. Уж лучше б мне погибнуть;
Со мной росли они, играли мы детьми,
И были братья посохом моих нетвёрдых ног,
Поддерживая тонкими руками, и водили
Так бережно гулять, показывали мне
Мечи и злато, свет зеркал и яркую корону -
Чудесные игрушки, и бросать копьё давали,
И приносили маленьких щенков у ног резвиться,
Стучаться мне о грудь смешными головами
И преданно в глаза смотреть; но эти дни
Ушли, отныне горько мне царить в пустыне,
Сестре несчастной, мрачному созданью,
И матери проклятий многих; и она, как все,
Моя сестрица Леда, сидя за морями,
Средь роскоши, в палатах безупречного супруга
Меня проклянет, говоря: «Он горе, а не сын,
Тебя опустошит, сестра, как гибельный огонь,
Сожжёт нам души эта головешка».
Но вы возрадуйтесь, о Фестия сыны,
Дрова такие бросим в ваш костер последний,
Каких нет у царей; такой зажжём мы пламень,
Что маслом не усилить, не раздуть дыханьем,
Вином не оживить; оно ценней, чем злато,
Дороже тысячи людей живущих.
ХОР
Осталось множество вещей, любви достойных -
Твой муж, и сына мужество и сила.
АЛФЕЯ
Кто братьев мне вернёт, пока живу я?
Кто вновь их выносит? Кто станет им заменой?
Для нас едины все — и братья, и отцы,
И нет их лучше. Не моя ль родня убита?
Нс с ним ли вместе мы висели у груди,
Питались как цветочки или пчёлы,
Но материнским молоком, не мёдом? А другой,
Другой мой брат, копьем пронзённый сына,
Не смотрит ли спокойно он, рождённый позже,
Смеётся от любви к нам, и опять смеётся?
Тогда не знала я ни сыновей, ни копий,
Ни родов смертоносных; боги нас хранили,
И без новинок мирно наши дни текли.
Хотела б я остаться незамужней и не порождать
Мечей для беспокойства мира — те, кто говорили
Мне нежные слова, навеки замолчали,
Не смотрят на меня с любовью; никогда
Их мне не повстречать среди живущих.
Жива ещё я — как мне жить теперь?
Быть с моим сыном рядом, зная, что случилось,
Желая вечно отменить свершённое, ища
Свиданья с мёртвыми, увидеть их желая,
Убить свое же сердце памятью о них;
Из глаз, что видят их убийцу здравым,
Роняя слёзы, руку не отдёрнуть от руки злодея?
Как видеть сны о них, как слушать голоса
Фантомов, чувствовать пожатье мнимых рук,
И бестелесный стук походки мертвой, а затем
Проснуться и услышать разве только псов их
Скулёж во сне, несчастных, без хозяев,
Увидеть пики их кабаньи, сёдла и попоны,
Всё, чем они владели в этой жизни -
Но не людей? Что, если псы и кони
Умрут, почуяв сердцем смерть своих хозяев,
Иссохнут их глаза, поникнут грустно уши,
А я скорбеть не стану? Неразумных тварей
Тоска любви изгложет, а я стану жить?
Конечно, может смерть милее жизни стать,
И лучше сразу умереть им, и ему, и мне;
Когда бы боги их сразить решили, я
Смирилась бы, и если бы война сгубила их,
Иль пали бы они во сне внезапно, ночью
От сети и ножа наёмного убийцы,
Снесла бы я то; иль в нынешней охоте
Нашли бы смерть от зуба и клыка,
Разорваны, и съедены, и кровью истекли -
Любая смерть почётна, быстрое отмщенье
Последует от рук богов следящих; только эту
Не в силах оправдать: ведь не в сраженье
За землю отчую, не жертвенно они
Погибли; если б так, то излила б я сердце
Из глаз слезами, немедля покарала бы убийцу,
Усыпала цветами их костёр, а над могилой
Повесила корону; и под звуки песни благодарной
Развеялся бы пепел их: ведь все мужи
И девы чистыми губами гимны б пели,
И плакали герои, смерть сравняв с бессмертьем;
Но нет, не от наемника и чуждого меча,
От родича руки они погибли, среди мира,
Опасностей избегнув, одиноко средь друзей,
Изведав злобу от того, кого любили; как могу
Коснуться крови их, не в битве источённой,
Вина, пролитого судьбой из вен мужских,
Покойных братьев вен? Как пятна смыть
Напитка горького, не в праздник пролитого,
Как кровь свою смешать с погибших кровью,
Как руку удержать? Как сына мне позвать,
Ничьей теперь сестре? Но только день и ночь
Нам не сидеть, друг друга ненавидя и лелея
Достойные проклятья мысли; со стыдом не жить,
Глаза скрывая, с вечной судорогой страха,
Не высказав упрёки, каждый молча сознавая
Свой грех, и проклиная молчаливо
Друг друга! Я тебя ль в живых оставлю,
Чтоб видеть твою силу, слушать похвалы
Мне в честь твою, тогда как тех, кому ты
Жить не позволил, уж никто не вспомнит?
Из — за тебя лежать им без любви и славы?
Нежны они при жизни были, и моё влеклось
К ним сердце, и встречало отклик прежде,
Теперь же голодно оно, и милых мёртвых
Желать я буду до своих последних дней.
Да, каждой вещи, человеку сыщется замена,
И могут боги сына дать в замену сыну,
Но больше не пошлют ни брата, ни сестры.
ХОР
Нет, ведь лежит он близко к сердцу твоему,
Напоен молоком, согретый чревом, он берёт
И жизнь и жизни кровь и все твои плоды,
Он ест тебя и пьёт, как хлеб едят с водой,
Цедит твоё вино, он — часть тебя, он — ты;
Но коль не есть ему — твоя ослабнет плоть,
Не пить ему — твои от жажды лопнут губы.
Меняется ребёнок больше, чем что — либо,
И твой, к которому привыкла; он прославит
Родное чрево, грудь, вскормившую его,
Богов своих усердно почитая в честь твою.
АЛФЕЯ
Но мне и братьев боги дали, а мой сын
Не почитая ни богов, ни сердца моего,
Ни прошлых сладких лет, святого ничего,
Жестоко, будто бы добычу злого зверя,
Похитил их, чтобы убить; о да! и с ним она,
Чужая женщина, цветок, а может — меч,
Покрытый кровью пролитой, соцветье смерти,
Что привлекает и страшит — она смотрела
Холодным взглядом и с улыбкой чуждых уст
Как мой родной моих родных зарезал, сделав
Меня презренной среди всех презренных,
Горчайшей среди женщин всей земли,
Той, чьё людей слезами смыто будет имя.
ХОР
Дух укрепи свой: разве не такой же бог
Нам Случай, неизбежностей родитель?
Несчастья посылают нам разгневанные боги,
Да не увидим мы и больших наказаний.
АЛФЕЯ
Мой дух сам на себя восстал, и ныне я
Кричу от этих бед из глубины души моей,
Что сносит боль и зло, и дни страданий,
И эту жизнь — неизгладимое бессилье.
Слаба, слаба, исполнена позора; и дыханье
Моё мне тошно, и весь мир, и яростные боги.
Где искупление? Что исцелит меня? Вернёт
Мне силу ног и цвет лица? Трава какая
Даст мне покой? А излеченье? А свободу?
Какое снадобье, питьё какое, боги, ныне
