Леонид Андреев - Царь голод
Смерть (вскакивает, стучит кулаком по столу). Осужден – во имя дьявола!
Голодный (Девушке). В лес не ходи одна.
Царь Голод. Наденьте намордник. Введите следующего голодного.
Вводят Голодную. Это молодая, стройная, но крайне истощенная женщина с бледным, трагическим лицом. Черные тонкие брови, сходящиеся у переносья, и пышные волосы, небрежно связанные узлом и спадающие на спину. Женщина не кланяется и по сторонам не глядит, как будто никого не видит. Говорит бесстрастно, мертвым голосом.
– Ты что сделала, голодная?
– Убила своего ребенка.
– Какой ужас! Эти женщины совершенно лишены материнского чувства.
– Чего же вы от них хотите? Вы меня удивляете.
– Как она прекрасна. В ней есть что-то трагическое.
– Женись!
– …Преступление детоубийства в древности не считалось таковым и рассматривалось как естественное право родителей. И только с введением в нравы гуманизма…
– Ах, погодите же, господин профессор!
– Но наука, дитя мое…
Царь Голод. Расскажи, голодная, как ты сделала это.
Опустив руки, не двигаясь, женщина говорит бесстрастно и мертво:
– Я с моей девочкой шла ночью через реку по очень длинному мосту. И так как я уже раньше решила это, то, выйдя на середину, где река глубока и быстра, я сказала: посмотри, дочечка, как шумит внизу вода. Она ответила: я не достану, мамочка, перила очень высоки. Я сказала: дай я подниму тебя, дочечка. И когда она стала смотреть вниз, в черную глубину, я перекинула ее туда. Всё.
– Она цеплялась?
– Нет.
– Кричала?
– Да, раз вскрикнула.
– Как ее звали?
– Дочечка.
– Нет, имя. Как ее звали?
– Дочечка.
Царь Голод (закрывает руками лицо и говорит несколько дрожащим, глухим голосом). Господа судьи, прошу принять вид размышляющих.
Судьи морщат лоб, смотрят в потолок, жуют губами. Почтительное молчание. Потом встают и низко кланяются Смерти.
Смерть. Осуждена – во имя дьявола!
Царь Голод (встает и говорит громко, протягивая руки к женщине, точно покрывая ее невидимым черным покровом). Ты осуждена, женщина, слышишь? Ты пойдешь на смерть. Ты пойдешь в ад и там будешь гореть на вечном, на неугасимом огне! Твое сердце будут рвать дьяволы железными когтями! В твой мозг вопьются ядовитейшие змеи подземные и будут жалить его, и будут жалить, и никто не услышит твоего крика, потому что ты будешь молчать. Да будет вечная ночь над тобою. Ты слышишь, голодная?
– Слышу.
– Наденьте ей намордник.
– Погодите!
Это говорит Девушка в черном. Быстро подходит к Голодной и протягивает ей руку.
– Дай твою руку, несчастная.
– Не дам. Я презираю тебя.
– Меня?
– Да, тебя. Ты будешь в раю.
– Ты презираешь меня? Ты, убийца? (Остается с протянутой рукой.
Закидывает голову и кричит гневно, в неистовстве.) Так ведите же ее в ад!
Общий крик, но так, что слышно отдельные голоса:
– В ад ее! В ад! В ад!
– Тешьтесь над нею, дьяволы!
– В ад!
– Рвите ей сердце железными когтями!
– Душите ее, змеи!
– Жальте! Жальте! Впейтесь в мозг! Рвите ей сердце!
– Ага-го-го-го-го!
В исступлении машут на женщину руками.
Царь Голод (властно). Тише! (И кротко, к неподвижно стоящей женщине.)
Ступай, дочь моя.
Голодную уводят.
Царь Голод (обращается к Зрителям очень веселым и открытым голосом). А теперь, милостивые государи, я предложил бы сделать перерыв и покушать.
Правосудие – вещь утомительная, и нужно подкрепить силы. (Галантно.)
Особенно прекрасным дамам и девицам. Прошу!
Радостные возгласы. Кушать! Кушать!
– Пора!
– Мамочка, где конфеты?
– А ты все только конфеты!
– Которого?
– Кушать зовут, ваше сиятельство.
– Ага! Почему же меня раньше не разбудили?
Внезапно все принимает очень веселый, милый, домашний вид. Судьистаскивают парики, открывая лысые головы, и постепенно вмешиваются в толпу, пожимают руки и искоса, с притворным равнодушием, поглядывают на кушающих.
Рослые лакеи в расшитых ливреях, с трудом сгибаясь под тяжестью, приносят огромные блюда с гигантскими порциями: целые бараньи туши, колоссальные окороки, высокие, как горы, ростбифы. Перед Толстым на низенькой скамеечке ставят целую зажаренную свинью, которую приносят трое. Он смотрит на нее с сомнением.
– Не поможете ли, господин профессор?
– С радостью, ваше сиятельство.
– А вы, господин судья?
– Хотя я кушать не хочу, но, если позволите…
– Быть может, и мне будет дозволено… (Скромно говоритАббат, глотая слюни.)
Вчетвером садятся вокруг свиньи и молча с жадностью полосуют ее ножами. Иногда Профессор и Аббат случайно встречаются взглядами и тогда, не в силах жевать, со щеками, раздутыми пищей, застывают от ненависти друг к другу и презрения. Потом жуют усиленно и давятся. Все разбились на кучки.
Смерть вынула из кармана сухой бутерброд с сыром и кушает в одиночестве.
Тяжелый разговор набитыми пищей ртами. Чавканье.
– Пожалуйста, еще кусочек. Очень вкусно.
– Как на пикнике. Великолепный парень – этот Голод.
– Хорошо мы ее, однако!
– А все-таки она прекрасна.
– Ростбиф необходимо кушать с кровью. Это…
– Мамочка, почему их не судят всех разом?
– Не знаю, деточка, спроси у профессора.
– Господин профессор!
– Гм?
– Господин профессор!
– Гм!
– Черт возьми, где же моя салфетка?
– Господа, совершилось преступление кражи: у советник? украли вставные зубы.
Смех. Чавканье. К Царю Голоду, стоящему в стороне, подходят Первый Рабочий и Председатель – Хулиган. Одеты они прилично и до сих пор сидели незаметно на одной из отдаленных скамеек.
Рабочий. Как жрут! Зачем ты с ними, Царь? Я ничего не понимаю. Ты изменяешь нам? Смотри!
Хулиган. И это твой суд. Отец? (Гневно.) Ты хочешь, чтобы я тут же перерезал тебе глотку?
Царь Голод. Вы слепы оба. Это не мой суд. Это суд над моими детьми.
– Но ты же председатель!
– Разве вы не понимаете, что я делаю? Ведь каждый, побывавший здесь, навеки становится их врагом. Я развращаю их и учу делать мерзость. Я въедаюсь в самую сердцевину их жизни, наполняю ее гнилью и разрушаю ее. Они уже перестали понимать, что такое правда, – а ведь это начало смерти. Ты понимаешь это?
– Но ты делаешь это как лакей!
Царь Голод (гневно). Тише, сын мой! Не оскорбляй того, кто несчастен.
(Сдерживаясь.) Подумай, разве оттого, что мы судим, меньше становится краж, убийств, насилий? Их больше. Спроси вон у их профессора…
– Я этого не понимаю. Я вижу только, как мои братья…
– У тебя же нет своих!
– Отец, правда та женщина пойдет в ад?
– Да. И ты также.
Хулиган плачет.
– Ты плачешь? Ты, сын мой, плачешь?
– Отец, Отец. У меня есть только нож. Кого же мне зарезать?
Рабочий. Не нужно резать. Надо работать, работать.
– Отец, ты говоришь: и мне ад. Пусть – но как бы мне спасти ее? Я уже вижу дьяволов, которые подходят к ней. Отец, верни мне жизнь, скажи: ее можно спасти?
– Нет.
– Ты лжешь, старик!
Голоса. Однако и вчетвером мы ее не съели!
– Очень велика, ваше сиятельство!
Царь Голод. Уходите. Необходимо кончать. И слушайте меня: завтра…
– Завтра? Завтра?
– Тише! Ударит колокол!
– Завтра?
– Тише! Тише!
– О-о-о!
– На улицы! В дома!
– Тише!
– Завтра! Завтра! Завтра!
Тихо расходятся со зловеще-радостными лицами.
– Господин профессор, у вас на бороде осталась косточка.
– Ах, боже мой, где же это?
– Хотите конфету?
– Когда подумаешь, что у какого-то верблюда три желудка, а я, царь природы, принужден обходиться одним…
