Бото Штраус - Время и комната
Телемах. Матушка: его ты ни о чем не спросишь? Где расспросы, испытующие слова?
Евриклея. Да ты открой глаза пошире! Надежда твоих безлюбых лет сбылась сегодня! Проснись, дитя мое!
Пенелопа. Что шепчешь ты, чтоб раны снова разбередить? Сердце до краев печали уж полно.
Телемах. Матушка! Там он сидит, средь груды мертвецов, облитый кровью, и ты не подойдешь к нему, не поцелуешь в губы, руку не возьмешь?
Пенелопа. Так крепко я спала, что все еще в дремоте, никак я не пойму: куда запропастились женихи?
Телемах. Боги делают тебя слепой, они на это мастера.
Евриклея. Вернулся твой Одиссей! Он дома. Все, как я говорила.
Пенелопа. Любой другой, кто бы ото сна меня с таким известьем оторвал, был бы розгами изгнан из дворца. Тебя ж спасает твой почтенный возраст.
Снова наклоняется вперед, чтобы видеть Одиссея.
Кто же на самом деле тот, который обжор ленивых в гору трупов превратил там во дворе, так что не осталось ни одного? Кто, кто? (Откидывается назад.) Единственный.
Евриклея. Ну вот! Открой же сердце, наконец, радости и счастью! За долгие годы вы оба уж в избытке настрадались.
Пенелопа. То был один из богов. Смертный не мог меня освободить.
Одиссей. Спроси ее, Телемах: не изорванное ль рубище на мне ее по-прежнему сбивает с толку?
Пенелопа. Скажи ему, Телемах: то был один из богов. Тот, что здесь, он не убийца.
Одиссей. Спроси ее, Телемах: как удалось ей многих мужей убитых распознать, женихов, с которыми горестные годы она бок о бок провела, его ж, убийцу, — нет?
Пенелопа. Скажи ему, Телемах: он хочет видеть лишь ту, которая не в состоянии поверить. Это его единственное желание.
Одиссей. Спроси ее, Телемах: когда же ее сердце, что тверже камня, лишилось веры в возвращение супруга?
Пенелопа. Скажи ему, Телемах: уж много путников тут перебывало, что болтовней меня сбивали с толку. Многие хитроумьем добивались незаслуженных наград. Люди много обманывают друг друга. Слова их полны притворства, выдумок и мнимостей всевозможных. О, если б я была Еленой, ради которой храбрейшие из греков покидали дом и целых десять лет осаждали мрачную Трою, но меня осаждали всего лишь несколько женихов-обжор, не так уж и опасных… Но даже любострастная красавица не пошла бы в постель с чужим мужчиной, подозревай она тогда, что наши геройские сыновья ее однажды вновь домой притащат. Богу, который бы ее склонял к разврату, она в конце концов дала б отпор. Сама я довольно смущена ее оплошностью.
Телемах. Умоляю, матушка, взгляни же на него. Вели рубец тот показать, который кабан ему оставил, когда ребенком был он.
Пенелопа. Мой мальчик, ты, как видно, в планы богов посвящен. При всем твоем всезнаньи, зрелого чутья тебе недостает. Скажи ему: Одиссей никогда не воротится домой.
Одиссей. Скажи ей: для столь долгого недоверия нет времени у нас. Еще не конец мучениям нашим, бесспорно. Убей кто одного-единственного человека, и тот скрываться должен от мести родичей его. Мы же косой смели наследников аристократов, знати городской и деревенской. Прошу об этом помнить.
Телемах. Отец, еще чуть-чуть терпения. Ты — лучший на земле по части сочиненья планов, ты хитростью безмерной знаменит. Я думаю, мы позже можем обсудить, что нужно сделать.
Одиссей (вставши, отходит с Телемахом в сторону). Идем, мой мальчик, я скажу, что следует предпринять уже сейчас: устрой во дворце шумный праздник. Фемия, певца, верни назад. Пускай бренчит на цитре. Рабыни, чисто омыты и в пышных нарядах, как все мы, пусть в танцах веселых кружатся, ногами топая так громко, как только можно. Всякий идущий по улице мимо думать должен, что пируют свадьбу тут. Ха! Стало быть, она гуляет! Выходит замуж все-таки царица за одного из ухажеров. Не смогла-таки супругу верность сохранить и целомудрие блюсти, пока не вернется он. Пусть соседи так думают. Не должен по городу распространиться слух, что женихи все перебиты…
Уходят.
Евриклея. О что за луч, скажи мне, наконец, рассеет недоверья твоего туман, неблагосклонная царица? Неужто твой дорогой супруг должен думать, что возвращение его вовсе нежеланно? Ты охотно бы до старости держалась жалких женихов и охотно оставалась бы ими вожделенной? Или, быть может, образ Одиссея, свечою ожиданья освещенный, стал равен богу для тебя? И ныне, когда он пред тобой в человеческой плоти стоит, твоим мечтам он более уж не отвечает? Ты будто разочарована, моя голубка, и на него не смотришь, твой взор туманится и блуждает? Странная ты женщина — холодная и одинокая.
Пенелопа. Кормилица, дорогая, что ты такое говоришь? Чудно мне это все. Коли он подлинно царь Одиссей, коли он в дом вернулся свой…
Умолкает. Одиссей возвращается помолодевший и облаченный в красивые одежды. Снова садится в свое кресло.
Друг друга мы уж как-нибудь узнаем. У нас ведь знак есть, другим неизвестный. Волшебник ты? Являешься передо мной таким, как перед отъездом с Итаки, когда ты на корабль всходил. Как тоща, когда последний взор пал на тебя.
Одиссей. Неужто ты чудовище? И сердце из железа у тебя? Матушка, поди, ложе приготовь, я больше не намерен ждать.
Пенелопа. Да, Евриклея, ложе приготовь, но не в покоях, которые когда-то сам построил Одиссей. Поставь кровать перед покоем, мягких овчин положи, наверх — атласную подушку.
Одиссей. Кровать — перед покоем? С каких пор ездить стала моя кровать? Да человека нет, будь он сильнейший меж людей, ее кто просто б с места сдвинул. Во дворе у нас росла маслина, пышноцветущая, с колонну толстую в обхвате. Вокруг нее я некогда и выстроил покои. Сучья отсек, пень как следует обтесал и основаньем сделал ложа. Дыры пробуравил и ложе принялся строгать. Слоновой костью, серебром и златом его я пышно изукрасил, ремнями кожаными с пурпурным отливом обтянул. Я это сделал сам, подобно старым мастерам. Растет ли ложе все еще из-под земли? Иль передвинул его какой-нибудь герой, что ствол маслины подпилил под корень?
Пенелопа. Прости мне, Одиссей.
Пауза.
Прости, что не с первого же взгляда к тебе я приласкалась. Изумленье сердце мне сковало. Лишь стоило мне тебя увидеть, как весь гнет лишений будто придушил меня. Лета печали камнем вдруг легли на сердце. И то, что боги нам не дали вместе молодостью нашей насладиться, утехами ее, супружество в веселье проведя до самой седины, — все это я увидела, тебя узрев. Мой потерянный с тобой рай. Свою увидела я жизнь, потраченную на ожиданье. Прости мне, Одиссей. И не сердись. Ведь ты обычно умеешь в людях тонко разбираться.
Подходят друг к другу, она обвивает руками его шею.
Одиссей. Однажды, между прочим, в дни тягостных скитаний я низошел в Аид, да, поверь мне, спустился я на самом деле в царство мертвых. Там встретил я Тиресия{107}, тень прорицателя, которым предсказано мне было…
Пенелопа. Каждодневно, со времени отъезда твоего, я ложе в готовности держала. Отныне я буду делить с тобою ложе. Идем, а о своих несчастьях расскажешь позже… коль богами даровано тебе вновь обрести любимое твое жилище и край родной… но коли ты во власти воспоминаний, рассказывай уж сразу, какие ты лишенья перенес.
Одиссей. Так что ты хочешь от меня? Просишь, чтоб тотчас я приступил к рассказу и тут же просишь замолчать. Ну что ж, все расскажу и ничего не утаю. Доставит это мало радости тебе. Я сам не рад, когда подумаю о прошлом.
Пенелопа. Коль боги дарят нам возраст лучше молодости той, что врозь мы провели, то есть упованье, что упущенные утехи мы наверстаем, ими вдвойне насладясь.
В глубине раздвигаются стены, открывая взору кровать из маслинового дерева. Свадебная музыка и танцы служанок становятся все громче. Евриклея с факелами в руках сопровождает царскую пару. Три фрагментарные женщины заслоняют ложе.
Запястье. Так неге оба предались они, чередуя разговор со страстной любовью. И веки не сковал воссоединившимся сон, покуда не поведано было все.
Ключица. Она поведала о том, что долго так терпела во дворце и как сдерживала натиск женихов, погрязших в кутежах.
Колено. Одиссей о множестве страданий рассказал, которые он причинил другим, и тех, которые испытал он сам.
Запястье. Как он вначале киконов усмирил.
Ключица. Как тучную страну он лотофагов посетил.
Колено. Как Полифем всех спутников его сожрал.
