Владимир Гуркин - Любовь и голуби (сборник)
Все постепенно заражаются Валиным смехом.
Валя. Из подпола-то тащили-то!
Николай (догадавшись). Бутыль, мативо! Е-мое! Санька, за мной! (Бежит в дом.)
Саня. Куда? Чего? (Убегает за Николаем.)
Макеевна. Теть Валя, нам-то расшифруй.
Валя. Да бутыль с брагой у его взорвалась! Никакое не ружье! А мы… А сам-то чуть в штаны не наклал! Ой, умора! Ой, не могу!
Макеевна. Бражка взорвалась?
Саня (выглянув из окна). Да не! Только пробку вышибнуло! Прямо в мягко место ему пульнула!
Голос Николая. Санька! Кружку!
Саня (весело). Ишо бежит! Ишо пенится! (Скрывается в доме.)
Лида. Она ж в подполе была, за картошкой…
Валя. Но, а потом вытащил! Папиросы за пазуху, а бутыль под кровать взял и задвинул!
Лида. А! Это, поди, когда мы с Саней у вас ковры забирали!
Валя (всплеснув руками). А я голову сломала: куда девались!
Лида. Глядим, ни тебя, ни Кольки в доме, подполье нараспашку, мы и взяли.
Валя. Дак а мы-то через наш подпол в ваш за папиросами… Еще отлил себе в банку.
Макеевна. Они, наверно, и счас себе в желудок отливают за милу душу.
Лида. Всю ж уговорят! Еще и вылижут.
Валя. Ой, бежим, Лида!
Макеевна. Теть Лида, а мне куда теперь… с кирпичами-то как? Куда деваться?
Лида. Да черт с ними! Надо – еще тебе натаскаем. Бежимте! Ведь всю счас вылакают! Такая бражка вкусная получилась. Я ведь там уже сколько-то отпивала.
Макеевна (поет). «Эх, пить будем, гулять будем, а смерть придет – помирать будем!»
Частушку подхватили Валя и Лида, а потом и мужики в доме.
Картина десятая
Ночь. Гроза. Синие сполохи то и дело выхватывают из темноты дом стариков. Не уступая шуму дождя и громовым раскатам, из светящихся распахнутых окон льется песня. Гроза уходит все дальше, словно оставляя в покое примирившиеся дождь и пение.
Конец
Москва, 1996Саня, Ваня, с ними Римас[2]
Пьеса в двух частях
Дедам моим – Петру Рудакову, Ивану Краснощекову,
бабкам моим – Софье, Александре, Анне посвящаю.
Великим труженицам и матерям, воинам,
защитившим Родину нашу от фашизма – вечная светлая память!
Действующие лица
АЛЕКСАНДРА
АННА сестры
СОФЬЯ
ПЕТР ПЕТРОВИЧ РУДАКОВ, муж Софьи
ЖЕНЯ, дочь Рудаковых
ВИТЬКА, сын Рудаковых (младенец)
ИВАН ДЕМЕНТЬЕВИЧ КРАСНОЩЕКОВ, муж Александры
РИМАС АЛЬБЕРТОВИЧ ПАТИС, холостяк
Часть первая
Картина первая
1941 год. Июль. Вторая половина дня. За околицей села на косогоре сидит Женя. Появляется Александра.
АЛЕКСАНДРА. Женя! Вот куда… забралась. Обыскались тебя! И на озеро, и на речку… Фу. (Села рядом.) Ревешь, что ли? Ох! А Витька-то где? Слышь? Где Витька?
ЖЕНЯ. Под кустом. Спит. Вон.
АЛЕКСАНДРА. А че ж ты его бросила там? Змеюка какая покусает…
ЖЕНЯ. Оборонку ему сделала.
АЛЕКСАНДРА. Какую оборонку?
ЖЕНЯ (улыбнувшись). Пометила вокруг него.
АЛЕКСАНДРА. Как это?
ЖЕНЯ. Ну как… Как звери помечают. Пописала вокруг куста. Хоть мышь, хоть змея… Почуют и уйдут.
АЛЕКСАНДРА. Ойё-ё-о-о! (Смеется.) Ой-ё-ё! Тебя кто так надоумил делать-то?
ЖЕНЯ. Дядь Ваня твой. Он всегда так делает. Границу набрызгает вокруг корзины – с малиной, с грибами – и все. Даже медведь заопасается.
АЛЕКСАНДРА. А я не знала.
ЖЕНЯ. Да ты че, кока?[3] И пацаны всегда так делают.
АЛЕКСАНДРА (смеясь). А я не знала! Ну, люди… Смотри, до чего додумались. Да? Смекнули же… Зверь, правда, понюхает и уйдет, не захочет связываться-то. От немцев, от фашистов побрызгать бы че-нить вокруг страны, чтоб не лезли… Дак поздно уже – залезли уже. (Помолчав.) Мать, говорю, тебя потеряла. Счас сюда с Нюркой прибежит. На озеро завернули, а ты вон где сидишь, рыдашь. Скажи, чего ревешь-то? Потеряла чего-нибудь? Обидел кто?
ЖЕНЯ. Теть Нюра опять брюхатая.
АЛЕКСАНДРА. Ды ты че?!
ЖЕНЯ. Да! Поди, к зиме кого-нибудь уже выродит.
АЛЕКСАНДРА. А-а! Надо же, заметила. А я, слепорыло, ниче не вижу.
ЖЕНЯ. Она их куда рожает-то, кока? Еще война вон… началась.
АЛЕКСАНДРА. Ты как заметила? Может, ошибаешься?
ЖЕНЯ. А че ж тогда все время у нас огурцы соленые просит?
АЛЕКСАНДРА. Господи, огурцы баба любит, вот и просит.
ЖЕНЯ. Знаешь, сколько она их за один раз съедает? Целую миску.
АЛЕКСАНДРА. Засол хороший.
ЖЕНЯ. Да? Ей тазик навали – тазик съест. Еще известку колупает.
АЛЕКСАНДРА. Зачем?
ЖЕНЯ. Колупает и сосет. Колькой беременна была, так делала, Сережкой – так делала, Капкой – тоже. Сколько раз мел у меня просила, я ей из школы таскала.
АЛЕКСАНДРА. Мел ела?
ЖЕНЯ. Да! И мел!
АЛЕКСАНДРА. Организм, видно, требует. Не хватает в нем, наверно, копонентов каких-то… Копанентов, да?
ЖЕНЯ. Компонентов.
АЛЕКСАНДРА. О! Компонентов. Вот и жует. Ну и пусть себе жует, ты-то че переживаешь? Мне, вон, Бог никак детей не дает… Сейчас бы сказали: «Александра, вот тебе целое ведро извески, садись и ешь. Ведро уговоришь – будет тебе ребятеночек. Я бы и бочку за такую-то радость ухнула, чесно слово.
ЖЕНЯ. И померла бы сразу.
АЛЕКСАНДРА. С такой радостью впереди никакая смерть не страшна.
Помолчали. Женя положила голову тетке на плечо.
ЖЕНЯ. Крестная…
АЛЕКСАНДРА. У?
ЖЕНЯ. Вот если бы ты родила, я бы с радостью и возилась бы, и нянчилась, и помогала бы тебе…
АЛЕКСАНДРА. Ну нету, нету. Ну как я его тебе? По-щучьему веленью, что ли? Не знаю… То ли я пустая, то ли муж мой шалапутный.
ЖЕНЯ. В Краснослудку с дядей Ваней съездите, или в область – в Молотов – в женскую больницу, узнайте. Там точно определят.
АЛЕКСАНДРА. Ты что! Боюсь! Вдруг скажут… Александра Алексеевна, скажут, недоделанная вы для женского счастья, бракованная, не ждите никого… Не надейтесь, в общем. Мне тогда в петлю сразу.
ЖЕНЯ. Почему?
АЛЕКСАНДРА. Ивану-то сказать придется. А он возьмет и подумает: это че ж, мне теперь до последнего, до самой смерти без детей, без сына жить? Мужику в перву очередь всегда сына иметь хочется. Вон, твои Витьку народили, дак Петр-то целую неделю все село миловал, обцеловывал – не знал, куда деваться от счастья такого.
ЖЕНЯ. Ага, перепились и чуть не утонули со сплавщиками.
АЛЕКСАНДРА. Дак от счастья же. Ну вот… Подумает Иван, затылок почешет, потом вот так за шкирку подымет меня, посадит перед собой и скажет: знаешь что, супруга моя пустобрюхая, люблю тебя, а все ж таки пойду сейчас к какой-нибудь лахудре сына себе клепать.
ЖЕНЯ. Вот ни в жизнь дядя Ваня ни к кому не пойдет!
АЛЕКСАНДРА. Пойде-о-от. Он когда яростный сделается, его ниче не остановит.
ЖЕНЯ. А ты?
АЛЕКСАНДРА. А че я? Пусть попробует. Коса у нас, как бритва, острая. Как махану литовкой-то… Сначала кобеля моего курносого, потом себя. Такая трагедь закрутится – лучше не начинать. Лучше сразу в петлю.
ЖЕНЯ. А если врачи на дядю Ваню покажут, если из-за него у вас детей нет?
АЛЕКСАНДРА. Маленько полегче, конечно. Я-то ему изменять не собираюсь. С другой стороны, ему, опять же, горе. Передо мной всю жизнь виноватиться ему потом? Зачем? Не хочу я так. А ну их к черту, Женечка, больницы эти. Может, судьба еще смилостивится, может, еще пошлет Бог кого. А мы у вас баню истопили, намоемся сегодня. Пойдем, а то накостыляет мать тебе. Видишь, минуты без тебя прожить не может. (Женя принесла из-под куста спеленутого ребенка.) Мамка-то сама к нам притопала. И Нюра с ней. Эй! Здесь!
Появились Софья и Анна.
СОФЬЯ. Женька, ты почему удрала-то? Или дел нет – тебя по селу рыскать? (Забирает ребенка.) Спит?
АЛЕКСАНДРА. Вы передохнуть девке дайте маленько.
СОФЬЯ. Прям, уработалась. (Рассматривая сына). Пауты нас не закусали? Нет, вроде.
ЖЕНЯ. Мама, можно я на озеро сбегаю?
СОФЬЯ. Чего там потеряла?
АЛЕКСАНДРА. Искупаться девка хочет, чего…
СОФЬЯ. Дома дел невпроворот, она купаться… Вечер же скоро.
ЖЕНЯ. Я быстро, только окунусь.
СОФЬЯ. И кур домой гони. Опять в овраг умотали. Разок искупаешься и гони их. Слышь?
ЖЕНЯ (убегая). Ладно!
СОФЬЯ. Ее одну слушаются. От меня, от бати разбегаются и все, а за ней, как дрессированные – бегут, аж с ног друг друга сшибают. Ну ты посмотри.
АЛЕКСАНДРА. Золотая девка. Жалей ее. Ей ребячаться-то осталось – всего ничего.
СОФЬЯ. А я жалею. Нюрке вон, старшей нашей скажи. Замотала ребятней своей. «Женя, покорми, Женя присмотри, Женя»… Батрачка она тебе, что ли?
АННА. Дак племянница.
СОФЬЯ. Ну, и воду теперь на ней возить?
АЛЕКСАНДРА. Нюр, а ты че, опять беременна?
СОФЬЯ. Нюрка!..
АННА (погладив себя по животу). Заметно, да?
Небольшая пауза.
СОФЬЯ. Ты куда их рожаешь-то?
АЛЕКСАНДРА. На засол. Война вовсю разыгрывается, они детей клепают.
