Василий Ливанов - Люди и куклы (сборник)
Анита. Я встаю, отвернись.
Нестеров взял гитару, перебирает струны. Анита, закутавшись в простыню, прошла за его спиной. Остановилась.
Нестеров. Аня, я давно хочу спросить: у тебя в Испании кто-нибудь остался?
Анита (помолчав). Нет, я одна.
Нестеров. Теперь ты не одна, теперь ты — Нестерова, жизнь наша только начинается. И у тебя сразу — большая семья: муж, свекровь, дочь Люська, и, представляешь, никто не скажет, что не твоя: на Катю похожа, значит, и на тебя. А мама моя тебя сразу полюбит как родную: она в Кате души не чаяла… Я уж не говорю, что у тебя родни — вся деревня, все — Нестеровы. Хоть и многих война повыбила… Вот закончу сейчас одно важное дело — и рванем к нам на Урал. У тебя как раз сессия кончится… И с этого дня не будем расставаться, обещай мне!..
Анита вдруг начинает плакать, закрыв лицо краем простыни. Плачет, как ребенок, громко, навзрыд.
Нестеров (вскочив, обнимает ее, успокаивает). Аня, Анита, что ты? Что с тобой? Не плачь, не надо… Я тебя люблю. Все будет хорошо. Знаешь, как в сказке: они сразу полюбили друг друга, жили долго и счастливо и умерли в один день…
Конец шестой картины.
Интермедия пятая
Кобулов и Балдис.
Кобулов. Слушай, Янис, что суетишься? Подходящую девочку найти не можешь?
Балдис. Девушку нашел. Старушка пропала.
Кобулов. Ты уже на старушек перешел? Какая старушка, если не секрет?
Балдис. Нужная. Из архива. Трое суток не выходит на работу, врача не вызывала, дома нет.
Кобулов. Пропащих старушек, знаешь, где надо искать? В морге, а еще лучше — на кладбище.
Балдис. Ты все шутишь, а это была очень ценная старушка.
Кобулов. Я тебе ценных старушек целый эшелон пригоню. Они тебе весь архив перекопают.
Балдис. Спасибо, Богдан, что надоумил. Надо пойти проверить секретную документацию в ее секторе.
Расходятся.
Картина седьмая
Комната Аниты. На столе букет цветов, подаренный Нестеровым. У стола стоит Анита. На стуле, загородив выход, сидит Вера Викентьевна. Внешне она сильно отличается от «архивной мышки» в третьей картине первого акта: одета элегантно, на коленях большая дамская сумка. Поля летней шляпки бросают тень на лицо.
Анита. Это просто невероятно. Вы меня потрясли. Трудно поверить.
Пауза. Вера Викентьевна молча смотрит и ждет.
Но я вам верю, верю!.. У меня нет оснований не верить — вы же предъявляли такое убедительное удостоверение… Я, правда, не очень понимаю, почему вам понадобилось все это говорить мне… Именно мне… Я действительно близко знакома с Нестеровым, нас даже в «Огоньке» вместе напечатали, но Егор никогда не говорил мне, что он ваш сотрудник. Все это так странно… Извините, я пойду поставлю чайник… (Движется к выходу.)
Вера Викентьевна. Никуда вы не пойдете.
Анита. То есть как это — не пойду?.. Почему?
Вера Викентьевна. Потому что инструкции я знаю не хуже вас. Так вот: согласно инструкции «тридцать восемь дробь два» при попытке шантажа с невыясненными целями вы обязаны немедленно доложить своему старшему, по возможности обманув, обезвредив или изолировав шантажиста. А чаю я с удовольствием выпью, когда мы доведем дело до конца. Вот так, милая студентка, личный агент Кобулова, сексот по кличке Кармен!
Анита. Какие глупости вы говорите!..
Отворачивается от Веры Викентьевны и, быстро развернувшись, замахивается для удара. Но у сидящей на стуле Веры Викентьевны в руке оказывается пистолет.
Вера Викентьевна. В чем преуспели за эти годы, так это в обороне без оружия. Я этим новшествам не обучена, боюсь их, поэтому при следующей попытке вынуждена буду вас просто шлепнуть. А я не для этого сюда пришла.
Анита. А для чего?
Вера Викентьевна. Садитесь. Терпеть не могу, когда собеседник стоит. Знаете, в ЛПБ есть такая пытка для подследственных — стойка. А я не следователь.
Анита медленно опускается на стул.
Не будем тратить времени на рассказы о том, откуда я знаю, что ваша кличка Кармен, что вы лейтенант службы ЛПБ, что ваше задание — опекать полковника Нестерова. Я работаю в архивах той же самой службы и ежедневно имела контакт с Егором Ивановичем. Но в отличие от него, я работаю в архивах с тысяча девятьсот тридцать первого года и кое о чем знаю больше, чем даже сам Лаврентий Павлович Берия.
Анита (иронически). Очень интересно! Значит, насколько я поняла, готовится заговор против советского правительства, и полковник Нестеров обманом назначен на роль палача?
Вера Викентьевна. Только не палача. Палачей у Берии достаточно. Исполнителя.
Анита. А какая разница?
Вера Викентьевна. Палачей обычно не убивают. Это уважаемая профессия. А исполнитель — это винтик одноразового использования.
Анита. Интересно, кто же будет его палачом?
Вера Викентьевна. Вы.
Анита. Значит, я приобрету уважаемую профессию?
Вера Викентьевна. Не успеете. Вам тоже определено быть винтиком. Вы будете только исполнять роль палача. Вам не доверят такого почетного дела. Но после того, как это случится…
Анита. Что случится?
Вера Викентьевна. Убийство героя-полковника из глупой ревности — очень много людей узнает, что убийца — студентка Московского университета, еще недавно обучавшая свою будущую жертву испанскому языку, темпераментная девушка Анита Хосе Санчес. О том, чтобы это стало известно и у нас, и за рубежом, — позаботится тот же «Огонек». И спецслужбы прессы.
Анита. А я буду в тюрьме?
Вера Викентьевна. А вы надеетесь, что уже будете в Испании, как вам обещали? Нет, всего за одну ночь до справедливого суда вы в тюрьме покончите с собой, как ваша подруга Зоя Щеглова.
Анита, потрясенная словами Веры Викентьевны, молчит. Вера Викентьевна убирает пистолет в сумку. Анита видит это.
Анита. Откуда вы все это знаете и почему я вам должна верить?
Вера Викентьевна встает и, волоча за собой стул, подходит к Аните и садится около нее.
Вера Викентьевна. Документальных доказательств моего прогноза я вам, к сожалению, предъявить не могу. Единственное мое доказательство — это моя тридцатипятилетняя, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, работа в ЧК. Но если верность, любовь и ненависть для вас равносильны документу, я вам расскажу, зачем я здесь. (Анита кивает.) Я ровесница века. Это не очень оригинальная характеристика, но что же делать? В шестнадцатом году мне, соответственно, исполнилось шестнадцать. Но тогда взрослели раньше и влюблялись серьезнее. Я проводила лето в Грузии, в семье моей подруги, в богатом черноморском имении. Там жил старик-садовник, а в то лето к нему приехал племянник Ладо. Эта встреча решила всю мою судьбу. Ладо уже тогда считался старым подпольщиком. Старым!.. Ему было двадцать три года… В семнадцать лет я ушла из дома, исчезла для родных и друзей. Я переменила много имен и фамилий, но постоянной оставалась моя подпольная кличка — Куница… В восемнадцатом году в Москве мы получили личное, строго секретное задание от Феликса Эдмундовича и переехали в Баку. К тому времени мы с Ладо поженились. Тогда в Азербайджане были у власти мусаватисты — была такая буржуазно-националистическая партия с очень агрессивной программой. Их политические расчеты опирались на вооруженную поддержку англичан. Коммунисты работали в подполье. Через Ладо и через меня шла связь с центром. Мы совершенно вошли в свои новые роли — богатых грузинских аристократов, решивших вложить средства в нефтяные предприятия. Ладо был очень красив, остроумен, умел располагать к себе людей. Женщины сходили по нему с ума, и хотя я понимала, что все это — лишь вынужденная игра, но тоже иногда чуть не сходила с ума от ревности.
О том, кто мы такие, на самом деле знал только один человек в Баку — наш связной. И вдруг — Ладо арестовывают. У нас дома, у меня на глазах… Меня не тронули. Я бросилась к нашему связному, сообщила ему о случившемся. Связной предложил план спасения Ладо. У него был приятель в английской контрразведке. Связной был уверен, что, если англичанину предложить взятку, — он сможет устроить Ладо побег. На мое имя в бакинском банке лежала крупная сумма партийных денег. Но это был единственный шанс. Мы поехали в банк, я беспрепятственно получила деньги и передала их связному. Он посоветовал мне вернуться домой и спокойно ждать. Я так и поступила, но в тот же вечер меня арестовали… В английской контрразведке я попала на допрос к знакомому офицеру, частому гостю в нашем доме, моему поклоннику. Он сказал, что Ладо уже расстрелян и что меня, вероятно, как это ни горько, ожидает та же участь, и он ничем не может мне помочь. Я не хотела ему верить: у них не могло быть против нас никаких серьезных улик. Я прямо спросила, что послужило поводом для нашего ареста. Англичанин также прямо ответил мне, что с нами давно работал агент по кличке Оборотень. Я нашла в себе силы засмеяться. Моя вера в то, что Ладо не расстрелян, что наш арест — провокация и все еще может кончиться благополучно, окрепла. Я сказала, что не верю ни в привидения, ни в оборотней. Тогда он открыл дверь и поманил кого-то из коридора. И тут вошел наш связной. Англичанин спросил, знаю ли я этого человека. «Нет», — ответила я. «Зато я тебя знаю, Куница», — сказал наш связной и ухмыльнулся…
