Георгий Горин - Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино)
Розалина. Кто подсказал тебе эти слова?
Антонио. Царь Давид. 29-й псалом (продолжает молитву)… «к Тебе, Господи, взывал: „Что пользы в крови моей, когда сойду в могилу? будет ли прах славить Тебя? будет ли возвещать истину Твою?“… И Ты обратил сетование мое в ликование, снял с меня вретище и препоясал меня веселием. Да славит Тебя душа моя и да не умолкает». Аминь! (Встает с колен.)
Розалина. Как мне теперь к тебе обращаться: «святой отец»?
Антонио. Ни в коем случае! Зови как прежде — Антонио!
Розалина. Ты давно стал монахом?
Антонио. Часа три назад. Моя одежда совсем вымокла… Пришлось надеть эту…
Розалина (зло). Ах, мерзавец!.. Вот как я буду тебя называть! Сукин сын! (Набрасывается на него с оплеухами, он, смеясь, уворачивается.) Я схожу с ума, плачу над его безвестной могилой, а он еще шутит! (Целует его.) Любимый мой, ненаглядный… Какое счастье, что я могу тебя лупить и целовать… Целовать и лупить!.. Целый год мечтала об этом… Представляла, как мы встретимся, и ты начнешь врать. Как всегда невероятно, но убедительно! Обожаю твои рассказы. Так что стряслось в этот раз? Начинай… (Садится напротив.)
Антонио (чуть смущен). Розалина!.. Если мой талант — убедительно врать, то твой — слушать и верить! Этим ты, кстати, покорила мое сердце… Умоляю, не меняйся!.. Тем более, что сейчас я рассказываю чистую правду!.. Мы расстались в день нашей несостоявшейся свадьбы, и я уехал в Неаполь, чтоб скорее получить разрешение епископа… Месяц добивался у него приема, подстерегал в храме, на улице перед его домом… Наконец, когда он согласился меня принять, случилось невероятное: моя первая жена Росита надумала вернуться в христианство! К тому моменту она уже отошла от ислама, разочаровалась в иудаизме и стала язычницей, чтобы спать с каким-то шаманом прямо на костре… Но тут какой-то молодой проповедник убедил ее в преимуществах святой католической веры и уговорил вновь креститься! (Думаю, и переспал с ней для убедительности, но это уже детали.) Она воскресла для церкви, а я умер для тебя… Если не веришь, напиши епископу, он подтвердит. Когда все это случилось, епископ сначала ржал, как мерин, а потом заплакал крокодиловыми слезами и сказал, что бессилен нам помочь… Что мне было делать? Кому жаловаться? Папа Римский был на карантине, Господь Бог по случаю чумы отвлекался на другие заботы… Ребенок ждать не мог, твоя репутация была бы под угрозой… Тогда я сам принял решение и распустил слух о собственной кончине… Даже поставил доску на кладбище с эпитафией, в меру трагичной:
«В последний путь ушел хромой Антонио,
Чтобы догнать ушедших до него…»
Пауза.
Розалина. Зачем ты приехал?
Антонио. Вот это вопрос посложнее… И все-таки опять скажу невероятную правду, а ты попытайся поверить: Я СОСКУЧИЛСЯ! Розалина, можешь плюнуть мне в глаза, но оказалось, что я люблю тебя… В жизни не испытывал ничего подобного: подумаю о тебе и сразу — сердцебиение, слабость в коленках. Стихи! Я стал сочинять стихи и класть их на музыку… Вот до какого идиотизма я дошел, Розалина!
Розалина. Ты знаешь, что я замужем?
Антонио. Конечно! А я по законам церкви — женат. Но какое это имеет значение, если я люблю тебя, а ты отвечаешь мне взаимностью… Или я опять вру?
Розалина. На этот раз нет… (Прижалась к нему.) Что с нами будет, Антонио?
Антонио. О грядущем гадать не хочу… Но, если говорить о самом ближайшем будущем, думаю правильней всего — постелить прямо здесь, на полу…
Розалина. С ума сошел? В монастыре?
Антонио. А где мы впервые познакомились? Забыла?
Розалина. Разве не в Венеции?
Антонио. Никогда! Жуткий городишко… Все на лодках, и платить надо за каждый взмах весла… Нет, первая любовь вспыхнула здесь, в монастырской келье… Я рассказывал это всему городу. Это подтвердил сам брат Лоренцо. (Обнимает ее). Мы сидели вдвоем и читали Библию…
Розалина (слабо сопротивляясь). Грех, Антонио! Причем тут Библия?
Антонио. А ты ее давно перечитывала? (Взял со стола Библию, начал листать.) Здесь удивительные слова. Вот… слушай… «О ты, прекрасная возлюбленная моя! глаза твои голубиные под кудрями твоими, волоса твои, как стадо коз, сходящих с горы Галавадской… как лента алыя губы твои, и уста твои любезны… (Целует ее.)… Шея твоя, как столп Давидов… два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущейся между лилиями…»
Розалина (вырываясь). Врешь! Не может быть в Священном Писании про сосцы…
Антонио. На! Читай сама… «Песня песней»…
Розалина. Я не умею читать…
Антонио. Тогда слушай грамотного набожного человека… (Страстно шепчет.) «Пленила ты сердце мое, сестра, невеста, пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих… О, как любезны ласки твои… О, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих… мед и молоко под языком твоим… Пусть придет возлюбленный в сад свой и вкушает сладкие плоды его…» Если скажешь, что и это неправда — обижусь!
Гасит свечу.
Картина восьмая
Зал герцогского дворца, где проходят представления придворного театра. В ложах — Герцог со свитой, Монтекки, синьор и синьора Капулетти, другие гости.
На сцене несколько молодых пар азартно фехтуют, затем, поразив друг друга клинками, падают. Аплодисменты. Актеры «оживают», с поклонами удаляются.
Герцог (привстав в ложе, гостям).
Нет зрелища изящнее на свете,
Чем зрелище борьбы Монтекки с Капулетти!
А, впрочем, я шучу…
И рад тому,
Что все бои остались лишь на сцене,
А в жизни наступило примиренье…
Все аплодируют.
Но подождем! Что там насочинял
К концу спектакля драматург искусный?
Не ведаю…
Так пусть напиток вкусный,
Поможет всем предугадать финал…
Слуги вносят подносы с бокалами.
Сейчас — антракт! Я ухожу в кулисы,
Чтоб вдохновенье дать актерам и актрисам…
Гости выходят, начинают прогуливаться.
Слуги разносят бокалы с вином. Герцог берет огромный букет, направляется к кулисам, затем оборачивается, делает знак Джорджи. Тот подходит.
Герцог.
Сюжет прелестен был, не так ли?
Джорджи.
О да! Прелестнее спектакля,
Мне кажется, и быть не может!
Герцог.
Я рад, что мненья наши схожи…
Пауза.
А что ж вы опять один? Где же наша прелестница Розалина?
Джорджи. Она неважно себя чувствует…
Герцог. Бедняжка!.. Третью неделю постельный режим? А вы что же?
Джорджи. Что я?
Герцог. Как вы себя чувствуете, зная, что ваша жена… как бы это помягче выразиться?
Джорджи. Не надо помягче, ваше высочество. Все это и так слишком мучительно для моего самолюбия. Я был слишком доверчив к чужим рекомендациям… Но что теперь делать? Дуэли запрещены и противоречат моим принципам…
Герцог. А вы — нарушьте! Нарушьте принципы! Нельзя же, чтобы весь город злословил по вашему поводу… Да и меня это касается… Я крестил ребенка. Был посаженным отцом невесты! Меня втянули в какую-то некрасивую историю…
Джорджи. Тогда почему не арестовать этого проходимца Антонио?
Герцог. За что? За то, что не умер и влюблен?… Как вам хочется сделать из меня деспота!! Нет уж, вы сами… Сами как-то выпутывайтесь! И помните, синьор, в Вероне рогоносцы не приживаются! (Меняет тон.) Однако, мне пора! Актеры — словно дети! Не похвали их, ни за что на свете не сделают приятною игру… Наоборот — напортят и наврут!.. (Уходит.)
Джорджи направляется к синьору и синьоре Капулетти.
Синьор Капулетти. Сюжет посредственен, не так ли?
Джорджи. Синьор! Посредственней спектакля, мне кажется, и быть не может!..
Синьор Капулетти. Я рад, что мненья наши схожи…
Синьора Капулетти {берет Джорджи под руку, отводит в сторону). Герцог недоволен?
