Артур Миллер - Это случилось в Виши
Фон Берг не сводит глаз с лица Мальчика. Молчание. Потом он поворачивается к Ледюку.
ФОН БЕРГ. Хорошо. Скажите мне, что делать. Я попытаюсь вам помочь. Ну как, доктор?
ЛЕДЮК. Боюсь, что дело безнадежное.
ФОН БЕРГ. Почему?
ЛЕДЮК (смотрит в пространство, потом на Лебо). Он ослабел от голода, а мальчик легкий, как перышко. Я ведь хотел спастись, а не подставлять грудь под пулю. (Пауза. С горькой иронией.) Видите ли, я живу в деревне. И давно ни с кем не разговаривал. Меня, видно, подвели неверные представления.
МОНСО. Если вы, доктор, намерены меня травить, бросьте.
ЛЕДЮК. Извините за вопрос: вы — верующий?
МОНСО. Ничуть.
ЛЕДЮК. Тогда почему же у вас такая потребность отдать себя на заклание?
МОНСО. Прошу вас, прекратите этот разговор.
ЛЕДЮК. Да вы же просто подносите им себя на блюдечке. Среди нас, не считая меня, вы единственный крепкий мужчина, и, однако, у вас нет желания шевельнуть даже пальцем. Я не понимаю вашего спокойствия.
Молчание.
МОНСО. Я не желаю играть роль, которая не по мне. В наше время все хотят играть роль жертвы, люди ни на что не надеются, ноют, вечно ждут, что с ними случится беда. У меня есть документы, я их предъявлю уверенно, внушая всем своим видом, что с ними нельзя не считаться. По-моему, именно это спасло того дельца, которого выпустили. Вы обвиняете нас, что мы играем роль, навязанную нам немцами, а мне кажется, что это делаете вы один, идя на отчаянный поступок.
ЛЕДЮК. А если, несмотря на вашу уверенность, вас загонят в вагон для скота?
МОНСО. Не думаю, чтобы они это сделали.
ЛЕДЮК. Ну, а если все-таки сделают? Ей-богу, у вас хватит воображения представить себе такую возможность.
МОНСО. У меня будет то утешение, что я сделал все, что от меня зависело. Я знаю вкус неудачи, мне понадобилось много лет, прежде чем я пробился: у меня плохие данные для того, чтобы играть первые роли. Все говорили, что я сумасшедший и что мне надо бросить сцену. Но я продолжал играть и постепенно заставил всех поверить в меня.
ЛЕДЮК. Другими словами, вы собираетесь сыграть самого себя.
МОНСО. Каждый актер играет самого себя.
ЛЕДЮК. А что будет, когда вам прикажут расстегнуть брюки?
Монсо в ярости молчит.
Что ж вы замолчали, мне так интересно. Как вы отнесетесь к такой просьбе?
Монсо молчит.
Поверьте, я просто хочу стать на вашу точку зрения. Для меня непостижима такая пассивность, поэтому я и спрашиваю, каково вам будет, когда они прикажут расстегнуть брюки. Я стараюсь быть объективным и подойти к вопросу научно — ведь я убежден, что меня убьют. Что вы почувствуете, когда они станут разглядывать, сделано ли вам обрезание?
Пауза.
МОНСО. Я не желаю с вами разговаривать.
ЛЕБО. А я вам скажу, что будет со мной. (Показывая на фон Берга.) Я захочу поменяться с ним местами.
ЛЕДЮК. Стать кем-то другим?
ЛЕБО (бессильно). Да. Чтобы меня арестовали по ошибке. О господи! Увидеть, как у них проясняется лицо от сознания, что я ни в чем не виноват.
ЛЕДЮК. Значит, вы чувствуете себя виноватым?
ЛЕБО (он теряет последние силы). Да, немножко. Не из-за того, что сделал... Сам не знаю почему.
ЛЕДЮК. Может быть, потому, что вы — еврей?
ЛЕБО. Я не стыжусь того, что я еврей.
ЛЕДЮК. Почему же вы чувствуете себя виноватым?
ЛЕБО. Не знаю. Может, потому, что они рассказывают про нас такие гадости, а ответить невозможно. А когда это длится годы и годы, то сам... Не скажу, что сам начинаешь верить, но... нет, немножко все-таки веришь! Смешно, я говорил родителям все, что вы говорите нам. Мы могли уехать в Америку за месяц до прихода немцев. Но они не хотели уезжать из Парижа. У нас была эта самая никелированная кровать, ковры, занавески, словом, всякий хлам. Вот как у этого типа с его Сирано. Я им говорил: «Вы же делаете именно то, чего они хотят!» Но люди не желают верить, что их могут убить. Только не их, с их никелированными кроватями, коврами и вот такими «внешними данными».
ЛЕДЮК. Но вы-то верите? Мне кажется, что и вы сами не верите.
ЛЕБО. Верю. Меня утром схватили только потому, что я... Я всегда гуляю по утрам, прежде чем сесть за работу. Вот и сегодня мне захотелось, чтобы было как всегда. Я знал, что не должен выходить. Но ведь ужасно надоедает верить в правду. Надоедает видеть все, как оно есть.
Пауза.
Я всегда по утрам запасался иллюзиями. Я никогда не умел писать то, что вижу, я писал только то, что мог вообразить. И сегодня утром, какая бы ни грозила опасность, мне во что бы то ни стало надо было выйти, побродить, поглядеть хоть на что-нибудь, как оно есть, а не на то, что у меня в голове... и едва я свернул за угол, как этот сукин сын, этот ученый нелюдь вылез из машины и потянулся к моему носу...
Пауза.
Я, может, и умру. Но иногда так все надоедает...
ЛЕДЮК. ...что неплохо и умереть?
ЛЕВО. Пожалуй, да.
ЛЕДЮК (оглядывая их всех). Стало быть, всех тех, кто обманывал себя или жил без всяких иллюзий, в расцвете сил или в минуту усталости, — всех приучали к мысли о смерти. И евреев и неевреев.
МОНСО. Вы продолжаете меня травить. Если вы желаете покончить самоубийством, пожалуйста! Но не втягивайте в это других. В каждой стране существуют законы, и всякое правительство заставляет им подчиняться. Прошу вас учесть, что я не принимал участия во всех этих разговорах.
ЛЕДЮК (рассердившись). Не у всякого правительства есть законы, карающие людей за принадлежность к какой-то расе.
МОНСО. Нет уж, извините. Русские карают буржуазию, англичане — индусов, негров — всех, кто попадется им под руку, а французы, итальянцы... во всех странах карают кого-нибудь за принадлежность к какой-то расе, даже американцы — посмотрите, что они делают с неграми. Огромное большинство людей карают за принадлежность к какой-то расе. Что же вы им всем советуете — покончить самоубийством?
ЛЕДЮК. А что им посоветуете вы?
МОНСО (пытаясь убедить себя в своей правоте). Я считаю, что, если я уважаю законы, меня никто не тронет. Закон может мне не нравиться, но он явно нравится большинству, иначе его бы отменили. Я сейчас говорю о французах, их в этом городе больше, чем немцев, раз в пятьдесят! Полиция тут французская, а не немецкая, этого нельзя забывать. И если бы каким-нибудь чудом вам и удалось свалить часового, вы окажетесь в городе, где вам не поможет даже один из тысячи. И не потому, что вы еврей. А потому, что так устроен мир. И перестаньте оскорблять людей, толкая их на отчаянные поступки.
ЛЕДЮК. Короче говоря, раз в мире царит равнодушие, вы готовы спокойно, с достоинством ждать, пока вам прикажут снять штаны?
МОНСО (в страхе и бешенстве встает). Хотите знать мое мнение? Я считаю, что все наши беды из-за таких, как вы! Из-за вас у евреев репутация бунтовщиков и скептиков, которые вечно ко всем придираются и всем недовольны.
ЛЕДЮК. Тогда я признаю свою ошибку: вы надписали свое имя на запрещенных книгах не для того, чтобы как-то оправдать свой отъезд из Парижа и спасти свою жизнь. Вы это сделали, чтобы вас схватили, прикончили и наконец-то избавили от мучений. Ваша душа полностью оккупирована противником.
МОНСО. Если мы с вами еще встретимся, вы мне заплатите за эти слова!
ЛЕДЮК. Полностью оккупирована! (Опускает голову на руки.)
МАЛЬЧИК (протягивает кольцо фон Бергу). Вы передадите? Улица Шарло, дом девять.
ФОН БЕРГ (с глубоким волнением). Постараюсь.
Берет кольцо. Мальчик сразу же встает.
ЛЕДЮК. Куда ты?
Мальчик очень напуган, но в приступе отчаяния он бросается на цыпочках в коридор и заглядывает за угол. Ледюк встает, хочет оттащить его назад.
Нельзя: это выйдет только втроем, не меньше...
Мальчик вырывается и бежит по коридору. Ледюк, мгновение поколебавшись, идет за ним.
Обожди! Обожди минуту! Я с тобой.
В дальнем конце коридора появляется МАЙОР. Мальчик замирает. Ледюк уже рядом с ним. Секунду они стоят, глядя на Майора. Потом поворачиваются, возвращаются на место и садятся. Майор идет следом. Он дотрагивается до рукава Ледюка, и тот, встав, выходит с ним на авансцену.
МАЙОР (возбужден выпивкой и взволнован). Это немыслимо. И не пытайтесь. На обоих углах часовые. (Взглянув на дверь кабинета.) Капитан, я бы хотел вам сказать... это так же непостижимо для меня, как и для вас. Можете мне поверить?
ЛЕДЮК. Я бы вам поверил, если бы вы застрелились. А еще больше, если бы вы прихватили кого-нибудь из них с собой.
МАЙОР (отирая рот тыльной стороной руки). Но на их место завтра придут другие.
ЛЕДЮК. А мы все-таки выбрались бы отсюда живыми. Это вы можете сделать.
МАЙОР. Вас все равно поймают.
ЛЕДЮК. Меня не поймают.
МАЙОР (хихикая, как одержимый, но в то же время с любопытством). А по какому праву вы должны жить, а я нет?
