Владимир Набоков - Событие
Да, кажется, люди начинают понимать, в каком мы находимся положении. Ну, я, знаешь, подкреплюсь.
ЛЮБОВЬ:Оставь торт, не будь хамом. Подожди, пока соберутся гости, тогда будешь под шумок нажираться.
ТРОЩЕЙКИН:Когда придут гости, то я буду у себя. Это уж извините. Хорошо, я возьму просто конфету.
ВЕРА:Алеша, не порти. Я так чудно устроила. Слушай, я тебя сейчас шлепну по пальцам.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Вот тебе кусочек кекса.
Звонок.
ТРОЩЕЙКИН:
А, это старуха Вагабундова. Попробую сегодня дописать. У меня руки трясутся, не могу держать кисть, а все-таки допишу ее, черт бы ее взял! Церемониться особенно не буду.
ВЕРА:Это у тебя от жадности руки трясутся.
Входит Ревшин.
РЕВШИН:
Господа, там пришла какая-то особа: судя по некоторым признакам, она не входит в сегодняшнюю программу. Какая-то Элеонора Шнап. Принимать?
ТРОЩЕЙКИН:Что это такое, Антонина Павловна? Кого вы зазываете? В шею!
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Я ее не приглашала. Шнап? Шнап? Ах, Любушка… Это ведь, кажется, твоя бывшая акушерка?
ЛЮБОВЬ:Да. Страшная женщина. Не надо ее.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Раз она пришла меня поздравить, то нельзя гнать. Не мило.
ЛЮБОВЬ:Как хочешь. (Ревшину.) Ну, живо. Зовите.
ВЕРА:Мы ее последний раз видели на похоронах…
ЛЮБОВЬ:Не помню, ничего не помню…
ТРОЩЕЙКИН:(Собирается уйти налево.) Меня, во всяком случае, нет.
ВЕРА:Напрасно, Алеша. Племянница ее первого мужа была за двоюродным братом Барбашина.
ТРОЩЕЙКИН:А! Это другое дело…
входит Элеонора Шнап: фиолетовое платье, пенсне.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Как любезно, что вы зашли. Я, собственно, просила не разглашать, но, по-видимому, скрыть невозможно.
ЭЛЕОНОРА ШНАП:К сожаленью, об этом уже говорит вес, вес город.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Именно, к сожалению! Очень хорошо. Я сама понимаю, что этим нечего гордиться: только ближе к могиле. Это моя дочь Вера. Любовь, вы, конечно, знаете, моего зятя тоже, а Надежды у меня нет.
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Божмой! Неужели безнадежно?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Да, ужасно безнадежная семья. (Смеется.) А до чего мне хотелось иметь маленькую Надю с зелеными глазками.
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Т-ак?
ЛЮБОВЬ:Тут происходит недоразумение. Мамочка!
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Присаживайтесь, пожалуйста. Сейчас будем чай пить.
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Когда я сегодня узнала, то приам всплеснула руками. Думаю себе: нужно чичас проведать пойти.
ЛЮБОВЬ:И посмотреть, как они это переживают?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Да она-то откуда знает? Алеша, ты разболтал?
ЛЮБОВЬ:Мамочка, я тебе говорю, тут происходит идиотская путаница. (К Шнап.) Дело в том, что сегодня рождение моей матери.
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Несчастная мать! О, я все панмаю…
ТРОЩЕЙКИН:Скажите, вы, может быть, этого человека…
ЛЮБОВЬ:Перестань, пожалуйста. Что это за разговоры?
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Друг спознается во время большого несчастья, а недруг во время маленьких. Так мой профессор Эссер{15} всегда говорил. Я не могла не прийти…
ВЕРА:Никакого несчастья нет. Что вы! Все совершенно спокойны и даже в праздничном настроении.
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Да, это хорошо. Никогда не нужно поддаваться. Нужно держаться — так! (Любови.) Бедная, бедная вы моя! Бедная жертвенница. Благодарите бога, что ваш младенчик не видит всего этого.
ЛЮБОВЬ:Скажите, Элеонора Карловна… а у вас много работы? Много рожают?
ЭЛЕОНОРА ШНАП:О, я знаю: моя репутация — репутация холодного женского врача… Но, право же, кроме щипцов я имею еще большое грустное сердце.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:Во всяком случае, мы очень тронуты вашим участием.
ЛЮБОВЬ:Мамочка! Это невыносимо…
Звонок.
ТРОЩЕЙКИН:
Так, между нами: вы, может быть, этого человека сегодня видели?
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Чичас заходила, но его не было у себя. А что, желайте передать ему что-либо?
Входит Ревшин.
РЕВШИН:
К вам, Алексей Максимович, госпожа Вагабундова.
ТРОЩЕЙКИН:Сию минуту. Слушай, Люба, когда придет Куприков, вызови меня немедленно.
Вагабундова{16} входит как прыгающий мяч: очень пожилая, белое с кружевами платье, такой же веер, бархотка, абрикосовые волосы.
ВАГАБУНДОВА:
Здрасте, здрасте, извиняюсь за вторженье!
Алексей Максимович, ввиду положенья —
Пойдем, пойдем!
ВАГАБУНДОВА:— и данных обстоятельств —
Сударыня, он сегодня очень в ударе, увидите!
ВАГАБУНДОВА:Без препирательств!
Нет — нет — нет — нет.
Вы не можете рисовать мой портрет.
Господи, как это вам нравится!
Убивать такую красавицу!
Портрет кончить необходимо.
ВАГАБУНДОВА:Художник, мне не нужно геройства!
Я уважаю ваше расстройство:
я сама вдова —
и не раз, а два.
Моя брачная жизнь была мрачная ложь
и состояла сплошь
из смертей.
Я вижу, вы ждете гостей?
Присаживайтесь, пожалуйста.
ВАГАБУНДОВА:Жажду новостей!
Послушайте, я с вами говорю серьезно. Выпейте чаю, съешьте чего хотите, — вот эту гулю с кремом, — но потом я хочу вас писать! Поймите, я, вероятно, завтра уеду. Надо кончать!
ЭЛЕОНОРА ШНАП:Т-ак. Это говорит разум. Уезжайте, уезжайте и опять уезжайте! Я с мосье Барбашиным всегда была немножко знакома запанибрата, и, конечно, он сделает что-либо ужасное.
ВАГАБУНДОВА:Может быть, метнет бомбу?
А, — хватит апломбу?
Вот метнет
и всех нас
сейчас — сейчас
разорвет.
За себя я спокойна. В Индии есть поверье, что только великие люди умирают в день своего рождения. Закон целых чисел.
ЛЮБОВЬ:Такого поверья нет, мамочка.
ВАГАБУНДОВА:Поразительное совмещенье:
семейный праздник и — это возвращенье!
Я то же самое говорю. Они были так счастливы! На чем держится людское счастье? На тоненькой-тоненькой ниточке!
ВАГАБУНДОВА:(Антонине Павловне.)
Какое прелестное ситечко!
Мне пожиже, пожиже…
Да, счастье, — и вот — поди же!
Господи, что же вы их уже отпеваете? Все отлично знали, что Барбашин когда-нибудь вернется, а то, что он вернулся несколько раньше, ничего, в сущности, не меняет. Уверяю вас, что он не думает о них больше.
Звонок.
ВАГАБУНДОВА:
Не говорите. Я все пережила…
Поверьте, тюрьма его разожгла!
Алексей Максимович, душенька, нет!
Забудем портрет.
Я не могу сегодня застыть.
Я волнуюсь, у меня грудь будет ходить.
Ревшин входит.
РЕВШИН:
Евгенья Васильевна с супругом, а также свободный художник Куприков.
ТРОЩЕЙКИН:А, погодите. Он ко мне. (Уходит.)
ЭЛЕОНОРА ШНАП:(Вагабундовой.) Как я вас понимаю! У меня тоже обливается сердце. Между нами говоря, я совершенно убеждена теперь, что это был его ребеночек…
ВАГАБУНДОВА:Никакого сомненья!
Но я рада услышать профессиональное мненье.
Входят тетя Женя и дядя Поль. Она: пышная, в шелковом платье, была бы в чепце с лентами, если бы на полвека раньше. Он: белый бобрик, белые бравые усы, которые расчесывает щеточкой, благообразен, но гага.[3]
ТЕТЯ ЖЕНЯ:
Неужели это все правда? Бежал с каторги? Пытался ночью вломиться к вам?
ВЕРА:Глупости, тетя Женя. Что вы слушаете всякие враки?
