Евгений Шварц - Одна ночь
Марфа. Стоим мы в чаще. Кругом так тихо, так тихо, как в мирное время. А он все объясняет, все объясняет, какая я, мол, сознательная женщина. Я хотела сначала только половину ему отдать. А потом подумала: Сережа в школе, Дашенька на военном заводе… Их там кормят… Я, девочка, уставши была, заплакала, и все ему в сумку положила, все запасы. Когда он еще к своим-то доберется?
Даша. Ты у нас добрая. Как хорошо, что ты пришла! Ну, говори. Говори еще.
Марфа. А потом пошла дальше. Иду, о вас думаю. Всю дорогу я о вас думала: что вы мне скажете, что я вам скажу. И, как всегда, вышло не так, как ждешь.
Даша. Ну, говори, говори!
Марфа. Что же говорить-то мне, дочка?
Даша. Что-нибудь интересное. Отвлекай меня, отвлекай. А то я опять вспомню. У меня, мамочка, в Лавровом переулке все вещи погибли. Я на прошлой неделе блузку сама себе сшила; шила – устала. И теперь у меня все перемешивается… блузка на кнопочках и…
Марфа. Молчи, молчи, родная.
Даша. Тогда ты говори, скорей, скорей отвлекай меня! Я знаю, у тебя нас четверо детей, но ты сегодня одной мной займись, мной. Говори! Скорей!
Марфа. Шла я, шла, шла я, шла, орудия гудят, спи, моя хорошая, пулеметы стучат, раненых ведут, а я все шагаю. Встретится патруль, сведет меня в штаб, я все там толковенько объясню, кто я, куда и зачем – и шагаю дальше. Спи, моя родная, мама с тобою. Нельзя так говорить: четверо детей. Надо так говорить: три единственных сына, одна единственная дочка. Спи, моя единственная, спи. Иду я через озеро, а сама думаю: далеко-далеко, за лесами, за горами мои детки живут, они маму не ждут, а она к ним бежит. Даша, моя родная, дыши поглубже. Иду я через озеро, сумерки все темней, я на компас смотрю, как меня капитан научил, а компас светится. Далеко-далеко, по компасу на юго-востоке, пожар горит, ракета взлетит и растает, взлетит и растает, а я все иду, иду. Спи, моя хорошая. Дашенька! Спишь? Лед кругом, лед, а я шагаю, ко всему готовая. Все беды – сестры, все унылые, все тоскливые, а мы их прогоним, крошечка, прогоним. И немец сбежит, и голод забудется, и дома встанут, и поля оживут, и дети народятся – все будет славно, только ты дыши, дыши, маленькая. Зачем так неслышно лежать, маму пугать? Даша? Даша?
Вбегает Ольга Петровна.
Ольга Петровна. Вот я и прибежала. Он там, негодяй, зачем-то осветительные ракеты сбросил. Сейчас, наверное, бомбить начнет. Светло как днем! А я стану сейчас у печенки. Вот и стала. Погреюсь – и на пост. А то он, подлец, до утра не отпустит. Ведь неудобно будет уйти, когда он, подлец, уже начнет бомбить. А у меня так пальцы зашлись, в особенности мизинчики… Товарищ Васильева? Вы что там, уснули?
Марфа. Она не дышит.
Ольга Петровна. Кто не дышит, почему не дышит? Разве это можно не дышать?
Марфа. Не дышит она. Дочка моя.
Ольга Петровна (мечется.) Как же так? Это я не знаю, как назвать! (Кричит.) Шурик! Шурик!
Входит Шурик.
Шурик. Вот он, Шурик.
Ольга Петровна. Беги бегом за Еленой Осиповной. Больной плохо!
Шурик исчезает.
Товарищ Васильева! Это у нее, наверное, опять глубокий обморок. Я бы сама посмотрела, да не смею. Ты держись. Ты крепче держись! И вот что скажу тебе в утешение: всем очень туго приходится! В какую квартиру ни зайди – везде проклятый фашист дел наделал. Моя дочка где? Отрезана. А внучка пяти лет осталась у меня. Она спрашивает: бабушка, это правда или это мне приснилось, что вы когда-то меня уговаривали кушать? Тает моя внучка. Это красиво? У меня от этого весь день мысли так и прыгают, так и прыгают. А я держусь. Вот на пост пойду сейчас. Ты держись! Держись, как все.
Быстро входят Архангельская и Лагутин. Пробуют войти Оля, Шурик и Нюся.
Архангельская. Соколов, назад! Не входить! Никого не пускать! Закрыть двери!
Ребята исчезают.
Что случилось?
Ольга Петровна. Извиняюсь, товарищ Архангельская, больной очень худо.
Архангельская. Без паники! Больная! Больная, вы меня слышите? А? Уйдите все! И вы, мать, уйдите. Дайте мне спокойно рассмотреть, в чем дело. Прочь, прочь! Пошевеливайтесь!
Все, кроме Архангельской, выходят из‑за ширмы.
Ольга Петровна. Идем, голубка, идем. Ничего! Она быстрая. Она разом все там уладит, уладит. Слышишь? Товарищ Васильева!
Марфа. Да.
Лагутин. Марфа, Марфа! Ты верь! Еще денек-другой подождем – и разлетится кольцо, и хлынут к нам лучшие люди всей страны, станут нас хвалить, восхищаться. Подойдут к управхозу Иваненкову. Это ничего, скажут они, Паша, что ты крикун, грубиян. Ты без отдыха работал, смерти не боялся. И к товарищу Архангельской подойдут: это ничего, что вы все расстраивались да людей одергивали. Вы сил не жалели, смерти не боялись. И вы, дети, не горюйте. Сейчас мы вами займемся. Вы весело держались, не верили, что умрете. Все вы, товарищи, такие будни перенесли, без всякого праздника, что мы вас… мы вам…
Архангельская выходит из‑за ширмы.
Марфа. Можно к ней?
Архангельская. Не знаю.
Марфа бежит за ширму. Опускается на колени возле койки.
Ну что? Чего вы, Ольга Петровна, глядите на меня? У бедняги пульс не прощупывается.
Ольга Петровна. Ну, это уж я не знаю, как назвать.
Архангельская. Дыхания я не могу уловить.
Ольга Петровна. Это надо же!
Архангельская. Что я могу сделать? Чем я могу помочь? Я не Бог!
Марфа. Не сдавайся, дорогая, очнись, дорогая, я с тобой! Во мне силы много! Пусть наша жизнь на куски разорвалась – я все соберу, все сошью. Я не отдам тебя, я тебя не отдам. Очнись, доченька, не сдавайся, доченька! Я тут! Я тут!
Очень явственный вой самолета.
Архангельская. Опять летаешь? Летай, летай! За все ответишь, за все ответишь, за все ответишь, дьявол!
Занавес
Действие третье
Контора домохозяйства № 263. Около восьми часов утра. Воздушная тревога продолжается. Даша неподвижно лежит на койке за ширмами. Марфа сидит возле согнувшись. Но вот она вздрагивает. Встает. Выходит из‑за ширмы. Идет покачиваясь, глаза закрыты.
Марфа. Сейчас затоплю, сейчас затоплю, милые. Миша! Ваня! Сережа! Вставайте, пора. Дашенька, опоздаешь в техникум, голубка. (Натыкается на стол. Широко открывает глаза.) Что же это такое? Я в пути, что ли? (Оглядывается.) Ни Миши, ни Вани, ни Сережи, ни Даши! Старик! А Старик! Я одна? Степан! (Закрывает лицо руками.) Погоди, погоди, не падай. Марфа! А Марфа! Стой, не качайся. Ровненько стой. У тебя дела много. Кто его за тебя переделает? Всю жизнь ты шла. И опять шагай… (Делает несколько шагов вперед.) Ой, вот я где. А мне шоссе чудилось, кусты… (Взглядывает на часы.) Девятого пять минут. Что вы говорите? (Трет руками лицо.) Да проснись же ты, безумная!
Вбегает Шурик.
Шурик. Здравствуйте, товарищ Васильева.
Марфа. Отбой был?
Шурик. Два раза был отбой, но минут через пятнадцать опять началась тревога.
Марфа. Уже утро?
Шурик. Да. Только на дворе темно еще совсем. Звезды видно.
Марфа. Небо чистое?
Шурик. Чистое. Опять, значит, ночь мы спать не будем.
Марфа. А подруги твои где?
Шурик. Боятся войти. Меня послали.
Марфа. Погоди минуточку. Постой. Я вчера пришла. Так. Потом Даша заболела. Так. А что с ней? Погоди. Мне надо проснуться, да страшно.
Шурик. А вы подождите немного, Елена Осиповна придет. Она за бабами погналась, сейчас освободится.
Марфа. Что ты говоришь? Погналась? Зачем?
Шурик. Тут рядом набережную ремонтировали. Бревна лежат. Их Елена Осиповна отбивает у треста для нашего бомбоубежища. Крепление поставить. И вдруг мы видим, пришли какие-то тетки и начинают эти бревна пилить на дрова. Бумажку показывают, что их трест послал. Мы к Елене Осиповне. А Елена Осиповна этих теток так погнала, что она побежала со своими бумажками. А она за ними. Потеха!
Марфа. Так… Значит, уже утро. Хорошо…
Вбегает Ольга Петровна. В руках тарелка, чистая салфетка, ложка.
Ольга Петровна. Проснулась, милая? На вот… я тебе принесла.
Марфа. Что это?
Ольга Петровна. Я, милая, на еду теперь очень строгая. Ужасно, прямо тиран. Не для себя, для внучки берегу, с ума схожу над каждым куском. Но ты, родная, бери.
