Евгений Шварц - Одна ночь
Сережа. Да брось, мама.
Марфа. Погоди… Я сейчас соберусь с мыслями и скажу все… Постой, постой. Помолчи.
Голос по радио. Внимание. Говорит городская трансляционная сеть. Слушайте концерт. В программе марши советских композиторов. Исполняет оркестр радиокомитета под управлением дирижера Иванова.
Марфа. Сережа.
По радио гремит марш.
Всю ночь, пока не задремала я тут возле Дашиной койки, всю ночь думала я: вдруг сегодня война кончится? Не кончилась она. Сынок! Не оставляй меня!
Сережа. Перестань, мама!
Марфа. Неужели для матери родной нет у тебя других слов? Брось, да оставь, да перестань – только и всего?
Сережа молчит.
Даша. Сережа!
Сережа. Ну что, ну что вы от меня хотите, товарищи? Ну, не умею я разговаривать, не умею! Мама, ты думаешь, я не рад был тебя увидеть? Очень рад! Когда узнал, что ты здесь, я было убежал, но вернулся. Ты только не плачь!
Марфа. Не буду.
Сережа. Не плачь, пожалуйста. Я так и знал, что стану перед тобою столбом, дурак дураком, грубияном… Такой уж у меня характер, вот Даша знает. Но все-таки вот я пришел, мама. Не умею я говорить, ну как бы это сказать… О чувствах я не умею говорить. Мы грубоватые ребята. Вся наша компания такая. Но раз я вернулся повидаться с тобой – я все скажу… мама, ты слушаешь?
Марфа. Говори, сынок.
Сережа. Мама, ты потерпи. Я должен был уйти воевать. Я не могу дома оставаться, не могу. Когда у Валабуевых сына ранили, мне стыдно было мимо их сада пройти, в глаза им взглянуть… Когда Петька Флигельман уезжал на фронт, я не пошел на станцию его провожать… Ты пойми, мама. Я сам не знал, что мне делать… О чем ни услышу – мне кажется, это я во всем виноват, потому что дома сижу…
Марфа. Ох, сынок, сынок!
Сережа. Поехали мы окопы рыть. Хорошо. Роем. И вот вечером видим: выходит из лесу старик с маленькой девочкой на руках. Он через фронт бежал с внучкой от фашистов. Он говорит, а девочка молчит, смотрит на нас, не понимает, за что это её вдруг стали так терзать. Жила, жила – и вот ни отца у нее, ни матери, никого… Ну, словом, чего уж тут говорить! Ночью взял я документы у Бориса Ефимыча и ушел. Я знал, мама, что на серьезное дело решился. Но не могу я иначе поступить. Если не разбить фашистов, то это будет не жизнь, а скотство… Ты будь спокойна, я не пропаду. Я парень здоровый. И подраться я не дурак. Ты потерпи, я должен идти.
Даша. Вот видишь, мама? Разве я с ним не говорила? Ничего тут не поделаешь. Как видно, мама, все нам надо отдать, тогда мы опять заживем вместе, еще лучше, чем жили.
Голос. Верно, верно, дочка!
Марфа. Кто это?
Из‑за печки выходит Лагутин.
Лагутин. Простите… Уснул я тут за печкой. Музыка разбудила меня. Хочу я вам сказать, да не смею… Слова у меня старинные, книжные. Марфа! Ты слушаешь меня?
Марфа. Слушаю.
Лагутин. Марфа. Иные люди на мир глядят так, будто он им раб или слуга. Погибнут они позорною смертью. Другие же болеют за мир душою – их будет царствие во веки веков. Верую – не напрасно мучаемся мы, у кого совесть есть. Будет, будет праздник! Новый мир народится. Простите, ночь не спал, сам не знаю, что бормочу… Но будет, будет праздник! Пусть не сегодня, не завтра, но разорвется кольцо. Но нет врагу спасенья! Он уже умер! Умер!
Вбегает Ольга Петровна.
Ольга Петровна. Я уже за хлебом отстояла, сейчас на всякий случай в гастроном побегу постою. Ах! Да ведь это и есть твой сын, Марфа? Здравствуйте, Сергей Степанович!
Сережа. Здравствуйте.
Ольга Петровна. Да какие же вы рослые, да какие же вы славные. Уходите с мамой? Нет? Сразу видно, что нет. Уезжаете сражаться за нас? Сразу видно. А мы дома останемся скучать.
Глухой удар.
Вот и артобстрел начался. Поговорила бы я с вами, да в очередь нужно. (Собирает посуду.) Внучка у меня возле бомбоубежища бегает, воздухом дышит, ждет, пока бабушка с охоты придет… До свидания, Марфа, голубушка, сестрица. До свидания, дочка. До свидания, сынок, (Убегает.)
Вопль за сценой: «Составлю на вас акт, дьяволы!».
Лагутин. Вот и управхоз идет.
Входит Иваненков.
Иваненков. Гады чертовы! Паразиты! Сложили в бомбоубежище печку из старых кирпичей, теперь там не продохнуть. Захар, ты монтер или кто?
Лагутин. Монтер.
Иваненков. А если монтер, то должен о лимитах помнить. На дворе уже светло, у него все лампочки горят. (Открывает занавесы на окнах. Гасит электричество.) Ну, мамаша, говорят, к тебе сын пришел?
Марфа. Да, вот он стоит.
Голос Архангельской за сценой: «Товарищ Иваненков!».
Иваненков. Эх, поговорил бы я с вами, да надо шагать лес отбивать. Когда едете на фронт, товарищ?
Сережа. Сейчас.
Марфа. Сейчас?
Иваненков. Эх, поговорил бы я с тобой! Я ведь сам старый партизан. После Гражданских двух ребер не имею. Помню, наступали мы…
Входит Архангельская.
Архангельская. Товарищ Иваненков, вам известно, что такое время?
Иваненков. Иду, иду.
Архангельская. До свидания, товарищ Васильева. Дочку нашли, сына нашли. Какие у вас планы?
Марфа. Останусь здесь.
Архангельская. Отлично. (Даше.) Дайте пульс! (Считает.)
Иваненков (Марфе, понизив голос). Поди-ка сюда, мать. Могу тебе открыться. Ты человек свой. У нас декабрь на дворе? Так. Но и в январе, а возможно, что и дальше сурово будет идти жизнь в условиях осажденного города. У тебя есть обратный пропуск через фронт. Иди домой в Ореховец. Зачем тебе надрываться?
Марфа. Мне тут найдется дело.
Архангельская. Что вы говорите?
Марфа. Говорю, мне и здесь найдется дело.
Архангельская. Правильно. Приспособим.
Иваненков. Где будешь жить, товарищ Васильева?
Даша. У меня, у меня.
Иваненков. Тогда сегодня же сдай документы для временной прописки, согласно приказу Комитета обороны города.
Архангельская. Живите тут, товарищ Васильева! Мы рады вам… У нас коллектив не плохой. Не все, конечно, жильцы хороши, но суровые условия, в общем, как-то их изменили… А может быть, и не изменили, а просто они теперь заслуживают более мягкого отношения, если их, конечно, подтягивать.
Глухой удар значительно ближе. Звякнули стекла.
Идем.
Иваненков. Идем, товарищ Архангельская, идем под боевой марш. Ой, худо сейчас будет заву планового отдела треста!
Архангельская. Без зубоскальства, пожалуйста! До свидания.
Иваненков. Бодрей, бодрей, братцы.
Уходят.
Марфа. Тебе когда отправляться, сынок?
Сережа. Начальник за мной заедет на машине.
Марфа. Скоро?
Сережа. С минуты на минуту.
Вбегают Шурик, Нюся, Оля.
Нюся. Товарищ Васильева, простите!
Шурик. Нам надо уходить. Мы хотели вам сказать что-то.
Оля. Нам говорил сейчас Иваненков, что вы остаетесь у нас жить.
Марфа. Остаюсь, да.
Нюся. Товарищ Васильева! Мы всю ночь подслушивали тут под дверью, как разговаривали вы со своей дочкой. Мы на тот случай, если надо будет сбегать куда-нибудь ночью.
Оля. И вот мы пришли сказать: знакомых у вас тут мало. Если что нужно, говорите прямо нам. Считайте, что мы свои.
Нюся. Мы говорили ночью: кое-кто в наше время одичал от страху, на своих бросается, а кое-кто поумнел.
Шурик. Короче говоря, если будет какая-нибудь работка – пожалуйста, прямо к нам. В очередь или куда-нибудь сбегать. Крикните: «Шурик!», а я вам сразу: «Вот он Шурик!»
Нюся. А сейчас мы в школу идем.
Оля. Ходят слухи, что сегодня будут занятия.
Шурик. И завтрак горячий в школе дадут.
Нюся. Замолчи, идиот! До свидания, товарищ Васильева!
Шурик. До свидания, до свидания все.
Уходят. Музыка обрывается. Метроном снова начинает стучать неторопливо, мерно.
Марфа. Начальник за тобой сюда зайдет?
Сережа. Нет. С переулка даст сигнал автомобильным гудком.
Марфа. Присядем перед отъездом.
Все садятся.
Ну что же, сынок! Отпускаю тебя, как отпустила старших братьев. Вернись здоров. (Достает из сумки сверток.) Здесь свитер. Теплое белье. Только не могла я его чужой фамилией метить! Всюду метку поставила: Сергей Васильев. Грустно мне, что ты уходишь на такое серьезное дело под чужим именем, как будто украдкой.
