Бернард Шоу - Профессия миссис Уоррен
Виви. Кто мой отец?
Миссис Уоррен. Ты сама не знаешь, о чем ты спрашиваешь. Этого я не могу сказать.
Виви (решительно). Нет, можете, если захотите. Я имею право знать, и вам очень хорошо известно, что я имею это право. Можете не говорить мне, если вам угодно, но в таком случае завтра утром мы с вами расстанемся навсегда.
Миссис Уоррен. Я не могу этого слышать, это ужасно! Ты не захочешь… ты не бросишь меня.
Виви (непреклонно). Брошу, и не колеблясь ни минуты, если вы не перестанете этим шутить. (Вздрогнув от отвращения.) Как могу я быть уверена, что в моих жилах не течет отравленная кровь этого прожигателя жизни?
Миссис Уоррен. Нет, нет! Клянусь, что это не он и не кто-нибудь другой из тех, кого ты знаешь. По крайней мере, хоть в этом я уверена.
Виви сурово взглядывает на мать, когда до нее доходит смысл этих слов.
Виви (с расстановкой). По крайней мере, в этом вы уверены… Ага! Вы хотите сказать, что это – все, в чем вы уверены. (Задумчиво.) Понимаю.
Миссис Уоррен закрывает лицо руками.
Будет, мама, вы же ничего такого не чувствуете.
Миссис Уоррен опускает руки и жалостно взглядывает на Виви.
(Достает часы из кармана и говорит.) Ну, на сегодня довольно. В котором часу подавать завтрак? В половине девятого не слишком рано для вас?
Миссис Уоррен (вне себя). Боже мой, что ты за женщина?
Виви (хладнокровно). Женщина, каких очень много на свете, я надеюсь. Иначе не понимаю, как бы на этом свете делалось дело. Ну же! (Берет мать за руки и решительно дергает ее.) Возьмите себя в руки. Вот так.
Миссис Уоррен (ворчливо). Как ты груба со мной, Виви.
Виви. Пустяки. Не пора ли спать? Уже одиннадцатый час.
Миссис Уоррен (с ожесточением). Что толку ложиться? Неужели ты думаешь, что я засну теперь?
Виви. Почему же нет? Я засну.
Миссис Уоррен. Ты! У тебя нет сердца. (Вдруг разражается бурной тирадой на естественном для нее языке женщины из простонародья, – махнув рукой на материнский авторитет и на светские условности и обретя новую силу в сознании собственной правоты.) Нет, не могу я больше терпеть. Где же после этого справедливость? Какое ты имеешь право задирать нос передо мной? Ты передо мной хвастаешься, чем ты стала! Передо мной! А кто, как не я, тебе в этом помог? А мне кто помогал? Стыдно тебе! Ты дурная дочь, ханжа и гордячка!
Виви (садится, пожимая плечами, но без прежней уверенности; ее слова, которые за минуту до этого казались ей самой такими благоразумными и убедительными, звучат сухо и лицемерно по сравнению с той силой, которая слышится в тоне миссис Уоррен). Не думайте, ради бога, что я ставлю себя выше вас. Вы нападали на меня, пользуясь материнским авторитетом; я защищалась, пользуясь превосходством порядочной женщины. Скажу прямо, я не намерена терпеть ваши выходки; но если вы прекратите их, вам не придется терпеть мои. У вас могут быть свои убеждения, свой образ жизни – это ваше право; я вам мешать не буду.
Миссис Уоррен. Мои убеждения, мой образ жизни! Вы послушайте ее только! Что же, по-твоему, я воспитывалась так же, как ты, могла привередничать и выбирать себе образ жизни? По-твоему, я потому на это пошла, что мне нравилась такая жизнь, или я думала, что так и следует, и не захотела бы поступить в колледж и стать образованной, если б у меня была возможность!
Виви. Какой-нибудь выбор есть у каждого. Не всякая девушка может стать королевой Англии или начальницей Ньюнхэмского колледжа, но даже самая бедная может стать либо тряпичницей, либо цветочницей, смотря по вкусу. Люди всегда сваливают вину на силу обстоятельств. Я не верю в силу обстоятельств. В этом мире добивается успеха только тот, кто ищет нужных ему условий и, если не находит, создает их сам.
Миссис Уоррен. На словах все легко, очень легко, а вот не хочешь ли, я тебе расскажу, какие были у меня условия?
Виви. Да, расскажите. Может быть, вы сядете?
Миссис Уоррен. Сяду, сяду, не беспокойся. (С ожесточенной энергией выдвигает стул вперед и садится.)
Виви смотрит на нее с невольным уважением.
Знаешь, кто была твоя бабушка?
Виви. Нет.
Миссис Уоррен. Да, не знаешь! Так я тебе скажу. Она называла себя вдовой, торговала жареной рыбой в лавчонке близ Монетного двора и жила на это с четырьмя дочерьми. Две из них были родные сестры – это мы с Лиз; и обе мы были красивые и статные. Должно быть, наш отец был человек сытый и гладкий. Мать врала, будто бы он был из благородных, – ну, не знаю. А другие две – наши сводные сестры – были щуплые, некрасивые, сущие заморыши, зато честные и работящие. Мы с Лиз забили бы их до смерти, если б не мать, – та нас тоже била смертным боем, чтобы мы их не трогали. Ведь они были честные. Ну и чего же они добились своей честностью? Я тебе скажу. Одна работала на фабрике свинцовых белил по двенадцать часов в день, за девять шиллингов в неделю, пока не умерла от свинцового отравления. Она думала, что у нее только руки отнимутся, да вот умерла. Другую нам всегда ставили в пример, потому что она вышла замуж за рабочего с продовольственного склада и содержала его комнату и трех ребят в чистоте и опрятности на восемнадцать шиллингов в неделю… пока муж не запил. Стоило ради этого быть честной, как ты думаешь?
Виви (с сосредоточенным вниманием). Вы с сестрой так думали тогда?
Миссис Уоррен. Лиз думала по-своему, у нее характер сильней. Мы с ней учились в церковной школе – а все для того, чтобы быть похожими на леди и хвастаться перед другими девчонками, которые нигде не учились и ничего не знали. Потом в один прекрасный вечер Лиз ушла из дому, да так и не вернулась. Учительница думала, что и я скоро пущусь по той же дорожке; недаром священник все твердил мне, что Лиззи плохо кончит – бросится с Ватерлооского моста. Идиот несчастный, много он смыслил! Ну, а меня фабрика белил пугала больше, чем река; да и ты бы испугалась на моем месте. Священник устроил меня судомойкой в ресторан общества трезвости – за спиртным можно было посылать. Потом я стала кельнершей; потом перешла в бар на Ватерлооском вокзале – четырнадцать часов в сутки подавать и мыть рюмки за четыре шиллинга в неделю, на своих харчах. Это считалось большим повышением. И вот в одну мерзкую, холодную ночь, когда я так устала, что едва держалась на ногах, заходит в бар за полпинтой виски – кто бы ты думала? – Лиззи! В длинной меховой ротонде, нарядная и беззаботная, с целой кучей золотых в кошельке.
Виви (угрюмо). Моя тетушка Лиззи?
Миссис Уоррен. Да, и такую тетушку никому не стыдно иметь! Она живет сейчас в Винчестере, рядом с собором; она там одна из первых дам в городе. Вывозит молодых девушек на балы, вот как! Станет она топиться, как бы не так! Ты вся в нее: она всегда была деловая женщина – всегда копила деньги, умела казаться настоящей дамой, никогда не теряла головы и не упускала случая. Когда она увидела, какая из меня выросла красавица, она тут же сказала мне через стойку: «Что ты здесь делаешь, дурочка? Убиваешь здоровье и красоту для того, чтобы другие наживались?» Лиз тогда копила деньги, чтобы открыть собственное заведение в Брюсселе, и решила, что вдвоем мы накопим скорее. Она дала мне взаймы и научила, как взяться за дело; и я тоже начала мало-помалу откладывать деньги – сперва отдала ей долг, а потом вошла в дело компаньоном. Чего ради мне было отказываться? Дом в Брюсселе самый первоклассный и куда больше подходит для женщины, чем та фабрика, где отравилась Анна-Джейн. Ни с одной из наших девушек не обращались так, как со мной, когда я работала судомойкой в этом ресторане общества трезвости, или в вокзальном баре, или дома. По-твоему, лучше бы я извелась на черной работе и к сорока годам стала старухой?
Виви (теперь взволнованная рассказом). Нет, но почему вы выбрали такую профессию? Копить деньги и добиваться успеха можно и во всяком другом деле.
Миссис Уоррен. Да, копить деньги! А откуда женщине взять эти самые деньги в другом деле? Попробуй-ка отложи что-нибудь из четырех шиллингов в неделю; да еще и одеться надо на те же деньги. Ничего не выйдет. Другое дело, если ты некрасива и много не заработаешь; или если у тебя есть способности к музыке, или к сцене, или к газетной работе. А мы с Лиз ничего этого не умели; только и всего, что были хорошенькие и могли нравиться мужчинам. Так неужели нам с Лиз было оставаться в дурах, чтоб другие, нанимая нас в кельнерши, продавщицы, кассирши, торговали нашей красотой, когда мы сами могли торговать ею и получать на руки не какие-то гроши, а всю прибыль сполна? Как же, держи карман!
