Александр Островский - Том 10. Пьесы, написанные совместно
Сарытова. Боже мой! Я стыжусь, что приблизила к себе такого безумного человека. Он разорил, опозорил меня и надо мной же издевается!
Баркалов. Вы сами себе надели петлю, а я только затянул ее. Слышите: разорил! Мальчишке, недоучке-гимназисту, получавшему двадцать рублей в месяц, наполняют карман деньгами и говорят: трать! Я не был так умен, чтоб читать вам мораль и лекции о бережливости, и не был так глуп, чтоб отказаться от денег. Я стал хлестать направо и налево, да и дохлестался. Стал мотать, обманывать, одним словом вел себя достойно моей роли и не жалел вас, потому что ведь вы и не заслуживали сожаленья.
Сарытова. О, если б я поняла вас, всю вашу низкую, неблагородную душу!
Баркалов. Что нам с вами о благородстве говорить? При чем оно тут? Не к лицу мне говорить об чувстве, но теперь я чувствую, что говорю, глубоко чувствую. Если б вы действительно любили, вы бы не допустили меня пасть так низко. Если мне придется за свои дела ответ держать и каяться, горьким словом помяну я вас, Серафима Давыдовна! Какое тут благородство, какая любовь? Эти слова нейдут к нам, это не любовь… Это — блажь.
Сарытова. Это выше сил! Бессовестный! Идите, и пусть проклятье мое преследует вас всю жизнь.
Баркалов. Проклинайте! А я так, напротив, желаю вам всего хорошего. Затем вам поклон, а сам вон! (Уходит.)
Сарытова. Какая жизнь, какая жизнь! В душе только тоска и горе! Больше нет ничего и вперед не видать, не видать ничего! Да еще трепещи, что у тебя все отнимут и не будешь знать, где голову приклонить. Лучше уж смерть! Я убита, я совсем убита… и что это такое… как я ослабела. У меня нет сил дойти до дому, подняться на лестницу…
Садится на скамью. За сценой звон колокольчиков.
Явление восьмоеСарытова, Марья, потом Бондырева.
Сарытова (слабым голосом). Маша, приехал, что ли, кто?
Марья. Никак нет-с. Степану Григорьевичу лошадей закладывают; коренная не стоит смирно, вот колокольчик и побрякивает, да и бондыревские лошади запряжены стоят, того гляди, подавать велят.
Сарытова. Разве уезжают?
Марья. Уезжают и с барышнями; уж давно собрались, только Настасья Давыдовна еще гуляют в роще, да уж и они домой идут, их с крыльца видно за ригой.
Сарытова. Значит, я одна… Проводи меня хоть проститься.
Марья. Да вот Прасковья Антоновна сюда идут.
Входит Бондырева.
Бондырева. Ну, прощайте! Спасибо за щи, за кашу, за ласку вашу!
Сарытова. Все! Все вдруг меня покидают!
Бондырева. Что ж нам дожидаться, пока ты прогонишь?
Сарытова. Нет, ты прости, пощади меня! Помни, мы с тобой ровесницы и подруги, ты здесь жила у отца моего… мы с тобой вместе росли, вместе играли в этом саду. Протяни мне руку!
Бондырева. Гм… Да! Ну, что ж, известное дело. Крест на шее есть у меня. Что же тебе?
Сарытова. Спаси меня!
Бондырева. Да… «спаси»! Что ж… конечно, совсем-то погибнуть не дадим, ты не чужая.
Сарытова. Помири меня с сестрами.
Бондырева. Да что тут мирить-то? Что они такое? Девчонки! Приласкай — вот и все!
Явление девятоеСарытова, Бондырева, Бондырев и Ольга.
Бондырева. Ну, вот тебе и Ольга!
Сарытова. Я не знаю, как и начать!
Бондырева. Начнем. Что тут Мудреного! Оля, вот твоя сестра и мать крестная думает, что она была виновата пред вами. Она об этом сокрушается, хочет помириться с вами.
Сарытова. Оля, мне нет оправданья, я знаю; но я прошу тебя, прошу…
Бондырева. Будет толковать-то да старую дрянь ворошить. Мир, так мир!
Оля (обнимает Сарытову). Мама, я забыла, забыла!
Явление десятоеТе же, Настя, Митрофан и Гурьевна.
Бондырева. Ну, беги сюда, целуй сестру!
Настя (запыхавшись). Нет, погодите, дайте дух перевести! (Отдохнув немного.) Я выхожу замуж!
Бондырева. Ах, батюшки мои! Чего только этой егозе в голову не придет!
Ольга. Настя, что с тобой, в уме ли ты?
Бондырев. Вот одолжила! Ах ты, куцая!
Настя. Вот мой жених! (Указывает на Митрофана.)
Бондырева (всплеснув руками). Матушки мои!
Ольга. Ах, Настя, Настя!
Настя (указывая на Сарытову). Это я ей назло! Он хочет к предводителю просьбу написать, чтоб нам дали других попечителей, и будет управлять нашим именьем.
Бондырева. Нет, тебя нужно запереть. (Строго.) Полно глупости-то болтать, поди поцелуй сестру! Баркалова прогнали, теперь ты сама будешь полной хозяйкой.
Настя. И мама будет меня слушаться?
Сарытова. Буду, буду!
Настя (бросаясь на шею Сарытовой). Ах, мама, мама!
Гурьевна. Что ж вы нами очень брезгуете? Он по хозяйственной части даже очень хорошо понимает.
Бондырева (Гурьевне). Ты у меня смотри, я тебе такое хозяйство задам! Я до тебя доберусь! (Сарытовой.) Вот, Серафима, всегда так бывает в семействах, когда голова-то с пути собьется: и поползут разные Лизгуновы да Гурьевны, а девушки хоть за волостных писарей рады, только б из дому вон!
Настя (кланяясь Митрофану). Не надо, не надо! Прощайте!
Митрофан. Я говорил, что нам с тобой журавлей в небе не поймать. Пойдем, будем ловить синиц! (Уходит с Гурьевной.)
Бондырева. Все в сборе, только управляющего недостает!
Сарытова. Ах, прошу вас, не напоминайте мне!
Бондырев. Да не того, другого.
Бондырева. У Олиньки жених есть, он не нынче завтра приедет. Вот уж это будет законный, настоящий управляющий!
Настя. Оля, Оля, как я рада! (Бросаясь к Сарытовой.) Мама, мама!
Бондырева. А теперь на мировой, на радостях, шампанского выпьем; не все же он, окаянный, вино-то вылакал!
Бондырев. Важно! Ну, уж я теперь и кондрашки не побоюсь, выпью!
Старое по-новому*
Действие первое
ЛИЦА:
Федосья Ивановна Семушкина, вдова, содержательница постоялого двора.
Пелагея Климовна, ее невестка, вдова.
Наташа, дочь Пелагеи Климовны.
Алексей Парфенович Медынов, землевладелец соседний.
Ефим Лукич Щемилов, прасол, с большим достатком, за сорок.
Семен Стойкий, по прозвищу Сенька рыжий, молодой парень, сын трактирщика.
Всеволод Петрович Пикарцев, землевладелец.
Пикарцева, его жена.
Евлампий Михайлович, его племянник.
Комната на постоялом дворе Федосьи Ивановны.
IФедосья Ивановна (в очках, сидит и читает) и Пелагея Климовна (входит).
Пелагея Климовна (в дверях). Пропасти-то на вас нет! (Оборотясь.) Маменька, вы бы хоть кур-то с огорода спугнули. Останемся без гороху!
Федосья Ивановна. Ах ты, необразованная женщина! Разве не видишь, что я делаю?
Пелагея Климовна. То-то вижу… книжки божественные читаете, а за делом все я да я. У белоручки у нашей все из рук валится, а вы все о душе. С ног сбилась!
Федосья Ивановна. Подумай, что ты говоришь. Каменная! Такие потери… мужа лишилась, сына. Об чем же и думать мне, как не о душе?
Пелагея Климовна. Хорошо думать-то от сытости да у кого мужчина в доме. А у нас впору о куске позаботиться. У семи дел одна… разрывайся, как знаешь: и в поле, и в огород, и в кухню. Как в котле кипишь!
Федосья Ивановна. Глупая женщина! Да смеешь ли ты меня учить? Кто я тебе?
Пелагея Климовна. Э, маменька, этот форс-то надо оставить. Было ваше время, покомандовали! Дрожали перед вами, а теперь будет!
Федосья Ивановна. Да тогда только и порядок в доме был, как я командовала да тебя в страхе держала, А теперь что? От твоего бесовского языка и нам бежать из дому, да и добрые люди обегать стали.
Пелагея Климовна. Как раз! От меня! Эх, маменька! были соты медовые — были и гости; а осталась одна восчина, так и сесть не у чего. Летали-то вы куда как высоко, посмотреть, так шапка ломится… С господами компании, внучку в школу… А на бобах сели — и остался один смех. Чествователи ваши все врозь, а внучка ни к селу ни к городу. Уж куда нам нос задирать. А то книжки спасительные да о душе!
