Владимир Валуцкий - Зимняя вишня (сборник)
Они идут вдоль борта, мимо салона с круглыми окошками; выходят на нос, где под тентом — плетеные кресла.
А н н а (садясь): А могу я задавать вопросы?
Сергеев накидывает на нее плед и садится тоже.
С е р г е е в: Конечно.
А н н а: Сколько — сегодня?
С е р г е е в: Сколько хотите.
А н н а: Три — чтобы не быть назойливой. Скажите… Почему вчера вы не сразу признались, что вы — не он?
Сергеев достает сигарету.
С е р г е е в: Вам этого хотелось. Я неправ?..
А н н а: Правы.
С е р г е е в (чиркая зажигалкой): У меня к вам тоже есть вопрос.
А н н а: Да ну?.. Это что-то необычное. Я слушаю, слушаю!
Но зажигалка у Сергеева все не загорается, сигарета не раскуривается, и вопроса нет. Анна улыбается.
А н н а: Я знаю ваш вопрос. О человеке у почтамта? Да?
С е р г е е в (хмуро): Я хотел спросить, можно ли закурить.
А н н а: Человек у почтамта — совсем не то, о чем вы думаете. Правда. И вообще я совершенно свободная, одинокая женщина. Вопрос закрыт? (Она смотрит на Сергеева.) А вы? Это мой второй вопрос.
С е р г е е в: Слишком свободный.
А н н а: Как это?
С е р г е е в: Если свобода — богатство, то я владею им в избытке. И не знаю, кому отдать лишнее.
Он наконец закуривает. Анна продолжает взглядом изучать Сергеева. В нем действительно сегодня что-то необычное, и непрочна его вчерашняя невозмутимость.
А н н а: У вас, я вижу, все в избытке: и свобода, и возможности, и средства… и этот огромный, пустой, мертвый лагерь. Зачем он вам?.. Третий вопрос.
С е р г е е в: Этот мертвый лагерь — единственное место, где я чувствую себя живым. Потому что в живом городе я чувствую себя мертвым.
Анна задумчиво кивает.
А н н а: Я понимаю. И вы, как Оле-Лукойе, раскрываете свой зонтик над случайно приблудившимися к вам путниками, чтобы им снились волшебные сны.
С е р г е е в: Это не должно быть им обидно.
А н н а: Это бесценно… Вы даже не представляете себе, что это для них значит, дорогой мой волшебник!..
Кругом — открытое море. «Анита» стоит на якоре.
У борта — Сергеев и Анна со спиннингами.
Леска Сергеева дернулась и раскручивается. Анна наблюдает, как, вертя катушку, он вытаскивает наконец блеснувшую в лучах заката рыбку.
Низкий, басистый гудок отвлекает их внимание от ловли.
Огромный красавец-теплоход, приближаясь, движется по акватории. Немыслимых обводов, невиданной, суперсовременной формы.
Смотрит на него с восхищением матрос-официант, смотрит уважительно моряк-капитан. Смотрят Сергеев и Анна.
Теплоход проходит очень близко, слышно его ровное, уверенное дыхание. Видны иностранные флаги и золотые надписи на бортах, роскошная жизнь идет на освещенных палубах.
Теплоход удаляется — и на мощной волне, ударившей от проплывшей горы, как лодочка закачалась яхта.
Анна провожает теплоход взглядом, ежится.
А н н а: Холодно что-то стало…
«Анита» с зажженными огоньками плывет в густеющих сумерках.
Анна и Сергеев сидят в крохотном баре у кормы.
Матрос-официант — теперь он бармен — готовит пару коктейлей, поглядывая на маленький телевизор, где вещает диктор новостей.
«…Лидер самопровозглашенной Республики Ичкерия в эксклюзивном интервью агентству Интерфакс заявил…»
С е р г е е в: Можете отдохнуть в каюте.
А н н а: Уже теплее. Я хочу выпить.
Бармен ставит перед ними коктейли, Сергеев кивает, и бармен, прежде чем уйти и приглушить телевизор, задерживается — дослушать следующее сообщение:
«…нашумевшей „пирамиды года“. Как нам сообщили в пресс-центре МВД, организаторы этой финансовой аферы — двое мужчин и женщина — действовали под чужими именами и в настоящее время находятся в розыске. Напоминаем, что преступной группе удалось получить от доверчивых вкладчиков свыше трехсот миллиардов рублей… Далее в нашем выпуске…»
Бармен убирает звук и уходит.
Переведя взгляд на Сергеева, Анна тянет коктейль.
А н н а: Вы часом не из этой группы? Яхты, экипажи, недвижимость. Признавайтесь, я никому не скажу.
Сергее в: Я же волшебник, мне это денег не стоит.
А н н а: С такими миллиардами я бы тоже творила чудеса.
С е р г е е в: Завидуете той женщине?
Анна качает головой.
А н н а: Нет. Для этого надо прожить другую жизнь… (Помолчав.) Однажды я лежала больная, около окна, было лето, и вот на раме из личинки вдруг вылупился мотылек. Такой еще влажный. Бабочка-однодневка. Он заполз в угол и сел там, расправив крылышки. Так просидел до вечера. А вечером умер.
С е р г е е в: И не летал?
А н н а: Не догадался. Он думал, что сидеть на раме, — это и есть жизнь.
С е р г е е в: А может, просто не знал, что он бабочка-однодневка? И думал, что впереди еще целая вечность?
А н н а: Это, в сущности, одно и то же… Главное, что вечер приходит внезапно, и вдруг понимаешь, о чем не догадывался всю жизнь. Как мотылек — о том, что должен летать… Знаете, почему мне так хотелось поверить, что это были вы? Потому что оказалось, что я самая обыкновенная слабая женщина, которой больше всего нужен защитник и хозяин… а хозяин пропал, а может, его и вовсе не было. И вот я хожу и заглядываю всем в глаза — как та собачка: ты кто? Эй, человек! ты не хозяин ли?..
Анна умолкает, увидев, с каким взволнованным пониманием слушает ее Сергеев. Улыбается.
А н н а: Вот какая жалобная история! А мы вот с вами так хорошо, оказывается, понимаем друг друга, почти родственные души — и почему-то до сих пор на «вы». (Она поднимает бокал.) Давайте — на «ты»!
Они пьют на брудершафт и целуются.
Поцеловав, Сергеев не отпускает Анну, глядит в ее вдруг повлажневшие глаза.
Анна (тихо): Ты не хозяин?..
Боль и нежность захлестывают Сергеева, он порывисто прижимает Анну к себе и целует, горячо, долго…
Наконец они размыкают объятия.
Яхта, сбавляя обороты, разворачивается у смутно виднеющегося берега.
И вдруг берег ярко вспыхивает множеством огней. Светятся гирлянды лампочек между деревьями, горят фонари набережной. Режут тьму прожектора, высвечивая причал, мачту с флагом и площадку под нею — на которой все ярче разгорается большой костер.
Сергеев и Анна — зрители — сидят на почетных местах у костра.
На «сцене», в свете прожектора — выступающие, все в белых рубашках и пионерских галстуках, включая даже мрачного Сторожа от шлагбаума.
Р а д и с т (он с аккордеоном): И в заключение праздничного концерта — кантата-оратория в честь Королевы нашего костра! И!..
Он раздвигает меха и поет вместе с Официантом на мотив некогда популярной песни «Рула».
У моря, как в сказке,
На крае земли
Анютины глазки
У нас расцвели…
— Анюта, Анита, Анита, Анюта… — подхватывает хор.
Сергеев глядит на Анну и встречается с ее счастливым, благодарным взглядом. Вариации хора на тему «Анюты-Аниты» продолжается за кадром.
Радист (с заключительным аккордом): Ну а теперь, Королева, — достойно наше талантливое, но проголодавшееся звено сесть к костру?
А н н а (хлопая в ладоши): Достойно, достойно!..
У костра смех, пустеющие бутылки, печеная картошка, согретая выпитым атмосфера.
А н н а: Я и не знала, мальчики, что вы такие активные! Вы все молчали. Я даже думала, вы разговаривать не умеете.
В о з н и ц а: Мы, скажу по секрету, даже писать умеем.
Р а д и с т: И читать.
О ф и ц и а н т: Некоторые.
В о з н и ц а: Зато на трех языках.
Р а д и с т: Братцы, что за счеты — при Королеве! Анна, мы ждем вашего слова!
А н н а: Что же мне сказать… речь — я не умею…
С е р г е е в: Дело Королевы — повелевать.
А н н а: Ну, хорошо… Тогда… объявляю игру в желания! Так бывало у костра раньше. Каждый, по кругу, должен рассказать о своей самой заветной мечте. Ты?
Все оборачиваются к Официанту, который по кругу — первый.
О ф и ц и а н т: Триста миллиардов хочу.
В о з н и ц а: Это он телевизора насмотрелся. Что до меня — как второй по кругу, сообщаю: всем доволен. Хочу, чтобы все было статус кво.
М о р я к (он третий): Статус кво, коллега, было, когда такие костры здесь жгли каждый день. Когда миллиарды были только — киловатт, а море было чистым и прозрачным, как мечта юного пионера…
С т о р о ж (неожиданно): Я бы вообще это море к чертовой матери заасфальтировал.
А н н а: Зачем?
С т о р о ж: А хрена в нем? Одни холерные вибрионы. Машины бы ездили, и флот с Украиной делить не надо.
А н н а: Ты?
Фотограф мнется, отводит глаза и молчит.
О ф и ц и а н т: Он умрет — не скажет.
Ф о т о г р а ф: Нет, скажу… (Анне.) У вас такое лицо… вы сами не знаете, какое у вас лицо! И если можно, я бы сделал с него свой самый лучший в жизни снимок… Чтобы когда вас здесь не будет, и мы расстанемся…
