Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного
Иван. Про краски скажи, Анница.
Анница. Государь милостивый, на Деве Марии – коричнево-малиновый мафорий[27], лицо обрамляет голубой чепец, нимб золотой нитью, швом в клопец сделан. Одежда на Младенце шита золотой нитью, узорным швом вприкреп.
Иван. Красива пелена! Фон – желто-лимонной расцветки. (Смотрит.)
Алампий (тоже смотрит). Красива. Лишь с чепцом, государь, не согласен, что на Деве Марии.
Иван. Так на образце и на иконописи повсюду. Рублев и Дионисий так писали!
Алампий. На иконописи так, государь милостивый, но противоречит постулатам христианства. Убрус – оброс – имеет общий глагольный корень «обросити» – остричь, когда жены во время свадебного обряда обрезают волосы. По древнему византийскому обычаю замужние закрывают волосы. Однако ведь Дева Мария оставалась и после рождения Христа девой! Не может она изображаться в женском головном чепце. Вот таковое меня одолевает.
Иван. Ты, Алампий, новгородец, а новгородцы все разумом живут, а не каноном и послушанием. Так ли, художник?
Алампий. Так, государь. В церкви Спаса на Нередице, как расписывал с дружиною алтарную икону под именем «Деисус», сиречь «Моление», так замыслился и впал в сомнение. Ежели смотреть на образец, канон, по сторонам Христа должны находиться Иоанн Предтеча и Богоматерь. Я же, не желая Деву Марию в убрусе или чепце писать, вместо Богоматери в той нередицкой росписи святую Марфу изобразил. Страдал да мучился, не искажаю ли, однак ктиторам, сиречь заказчикам церковной росписи, то по душе пришлось. А подновляю уж немалое я время, ныне на Варваринском крестце, икону Варваринской святой Матери по митрополичьему заказу, да замыслился – не знаю, как писать на той почитаемой чудотворной иконе Богоматерь: в чепце али без чепца.
Иван. Милые мои, всеми делами своими должны служить мы отечеству, а служа отечеству, служим и православной церкви. Перед православной церковью и я, царь, лишь послушник. Хорошо быть послушником православия! Тому учат издавна покровители Руси и царствующего града Москвы – святые Николай Мир Ликийских, московские митрополиты Петр и Алексей, также Сергий Радонежский и другие игумены главных русских монастырей: Кирилл Белозерский, Варлаам Хутынский, Никита Переяславский, Димитрий Прилуцкий, святой Александр Невский – то Божье. А непослушание и своеумие – от дьявола. Божью Матерь по канону в чепце изображали всегда, так и изображать надобно.
Царевич Иван. Батюшка, всегда ли в чепце? На пелене «Надгробный плач», где святые скорбят и плачут, то Божья Матерь и Мария Магдалина простоволосы.
Иван (недовольно). Знаю я, Иван-сын, ту пелену. Та пелена сделана в вышивальной мастерской князей Старицких, соперничавшей с нашей царской, у княгини Евфросиньи, матери князя Владимира Андреевича Старицкого, которого изменные бояре хотели вместо меня на престол. А в той пелене – портретны черты. А скорбят по своей печальной судьбе последнего рода удельных князей, мечтавших о дроблении отечества нашего, о том скорбят! На такое их изменные бояре подвигали. И тезка их – дьявол. Милые мои, все непослушание и своеумие – от него. Он ли тебя, художник, к своеумию зовет?
Алампий. Истинно он, государь, черт! Когда в храме Спаса на Нередице расписывал западную часть храмовой стены картиной Страшного суда, то впервые приходить стал ради соблазна.
Иван. Знаю, милые мои, он, бес, лучше всего к красоте липнет. Красив храм Спаса на Нередице. Люблю я его! Крестокупольная постройка. В куполе Спаса – Вознесение, ниже в барабане – пророки, в подпружних арках – медальоны: сорок мучеников на стенах, и на сводах евангельские картины. А на западной же стене – бесы. В семейной церкви нашей Благовещенского собора также много писано Апокалипсиса и Страшного суда. Велю тебе, Алампий, кое-что подновить.
Царевич Иван. Батюшка, не было бы от него, сего художника, нашей семейной церкви порчи. Он с Сатаной знается!
Алампий. Государь-царевич, кто святые иконы пишет, того Сатана постоянно под руку толкает. Он и с Рублевым знался, и с Дионисием знался, он и к Святым ходил, к святому Варлааму приходил и к святому Сергию Радонежскому в лесную келью.
Царевич Федор. Какой он с лица? Сквернообразный?
Алампий. Государь царевич, с лица он всякий: иной раз синий, иной раз багряный, иной раз яко смола черный, иной раз и белый, сверкающий, аки ангельский. Пестролиц он.
Царевич Федор. Батюшка, истинно и мне иной раз видится пестролицее и крылатое сатанинское войско. Опричь престола Сатаны, зрю множество багряных юнош крылатых, лица же иных – синие, иных – яко смола черны. Как быть, батюшка, против подобной прелести?
Иван. Бельский, ответь, как быть против прелести?
Бельский. Против прелести, великий государь, хороши кнутобойные советы. Кнут не Бог, а правду сыщет.
Иван. Иконописец, что от тебя Сатана хотел?
Алампий. Государь милостивый, он от меня обязательства хотел.
Иван. То-то, милые мои, с древних времен, как взял Сатана запись с Адама, он, ежели может, обязательства требует.
Царевич Иван. Батюшка, одним лишь кнутом с бесом не сладишь.
Иван. Истинно так, мальчик, царевич Иван. Для того и даны нам святые места и Святые Каноны. Кто же своеумием живет, того бес одолеет.
Алампий. Государь милостивый, я черту не дамся. Ежели одолевать будет, горько заплачу о погибели души своей и удавлюсь.
Иван. Пойдешь давиться, не забудь сказать: душу отдаю Богу, а тело черту. (Смех.) Однак, милые мои, черт умен. Ишь, великое дело, скажет, твое мясо! На что оно нам, бесам? Ты нам душу подай, а не тело вонючее! И вытянет тебя из петли. (Смех.) Бес, милые мои, говорит: «Вы, христиане, много лжете, когда вам туго приходится, меня ищете. А только вам легче станет, вы и перебегаете к Христу, благо, что Христос милостив и принимает вас обратно. Нет уж, вы напишите такое обязательство, чтоб моим быть навеки». А льщение, которым дьявол улавливает людей на удилище, – то гордыня. Вот ты, Алампий, и бесов зришь. Гляди подолгу на святые иконы, то, может, и спасешься.
Алампий. Гляжу, государь, подолгу, особенно на рублевские. Каждую щербинку на них знаю, однако Варваринску Божью Матерь по-иному хочу переписать, не по рублевскому иконописанию. Лицо живое хочу найти. (Вглядывается в Анницу.) Вот такое! (Анница стоит потупившись.) Подними голову, жена!
Иван. А ну, покажи, жена, красоту лица своего. (Анница поднимает голову.) Она и швея хороша, и плясовница. Как пляшет, то лицо особо красиво. Спляши, Анница! (Анница стоит неподвижно.)
Бельский. Делай, девка, что царь велит! (Анница пляшет.)
Алампий (торопливо рисует). В праздниках иконостаса Благовещенского собора такова пляшущая хороша, и на иконе Варваринской Божьей Матери таково лицо вижу: лицо Богоматери округло, с небольшими ясными глазами и тонким носом. Охряное на лице, нежно-розовое, светло-зеленое, оливковые оттенки. Вдоль левой щеки положено легкое потенение. Таковы же потенения вдоль носа, потенения на шее для усиления округлости лица и подбородка. Лицо Богоматери ясно смотрит из обрамления зеленого покоя и коричневого мафория. Округленные щеки, которых у иных Богоматерей нет: ни в иконах Донской Богоматери, ни у Богоматери Деисуса из Благовещенского собора, ни у иных. Белилами хочу сделать высветление лица. (Дрожит.) Белилами хочу сделать…
Бельский. Государь, художник в исступи ума. Увести его?
Иван. Хай говорит. Говори далее, богомаз!
Алампий (лихорадочно). Под веком левого глаза – длинные белильные линии повторяют очертания теней под нижним веком, на щеках – розовый тон, охрение переходит в легкий румянец. Левая бровь Божьей Матери высоко поднята, устремленный вдаль задумчивый и живой взгляд… (Замолкает, прислушивается.) Слышишь, государь, лишь про святое от сердца заговорил, как пекельник рядом. Бес, слышь, государь? Нечистый завизжал, как поросенок. (Дрожит.) Слышь, а теперь младенцем плачет. (Дрожит, утирает слезы.) Одежда Младенца на груди и правый рукав рубашечки – охряным цветом. Гиматий[28] сливается с тоном цвета охры. Лицо Младенца и лицо Богоматери нежной плавью[29], плотным охрением розового цвета. (Плачет.) Черные зрачки Младенца глубоки, взгляд пристальный, в сердце мое смотрит. Пухлая верхняя губа Младенца слегка тронута красной краской. (Плачет.) Высокий лоб Младенца, завитки волос – все слегка прорисовано коричневой краской, шея и ворот одежды – красно-коричневой и коричневой описью. Богоматерь и Младенец щека к щеке – вот так хочу писать. Не по-рублевски хочу писать, по-своему! (Замолкает, прислушивается.)
