Елена Головина - Антология современной французской драматургии. Том II
Ты прямо командная башня какая-то, центральная диспетчерская, можно сказать, ты превратила лайнеры в игрушечные самолетики, и теперь они порхают по твоей прихоти.
Ты покашливаешь, и, когда ты откидываешь челку и одновременно покашливаешь, у меня возникает ощущение, что самолеты, которые в этот момент касаются земли или отрываются от нее… у меня возникает ощущение, что во всех этих чертовых самолетах что-то там не ладится, — а все ты, ведьма ты этакая! Если только всему виной не джин и не виски и не все, что я успел выпить и пережить за эту ночь, — но клянусь, я не имею обыкновения напиваться, более того, я не верю в ведьм, — но ты, когда я смотрю на тебя в профиль, а потом на твое отражение в стекле и ты кашляешь, кашляешь на моторы самолетов, а они на это как-то по-своему там реагируют, я вижу, как из твоего рта выпархивают райские птицы, а может, и не райские вовсе, черт их дери, а какие-то другие, но того же пошиба, потому что таких птиц ты днем с огнем не сыщешь, разве что в документалке какой, а может, во сне или таким вечером, как вчера был, а может, такой же ночью или когда дерябнешь лишнего, — короче, как-то ночью вроде той, что была сегодня, должен тебе признаться, я своими глазами видел под потолком парящих райских пташек и всяких там колибри, а может, зимовыродков — короче, всяких таких пестратых пернатых, на которых без слез и смотреть-то нельзя, потому как существуют они, только когда состояние джином поправишь, или вискарем, или когда близок к отключению всех услуг, потому как сначала принял на грудь, а потом сверху чем-нибудь заполировал, и уж не за горами апперкот, и все равно уже, сколько еще дрябнешь и чем поправишься, но главное совсем не в этом — главное в том, что все нам кажется несуразным — вот, к примеру, эти птицы.
Ты выпускаешь изо рта райских птиц, и в самолетах от этого что-то происходит — такова истина.
Пауза.
Все, больше на тебя не смотрю, не буду больше смотреть — не хочу, чтобы ты поймала мой взгляд, не отрывающийся от тебя, — нет и нет, я на тебя не смотрю, я вслепую иду на свидание с тобой, изучаю тебя как по азбуке Брайля, чтобы хоть чем-то отличаться от того бугая в расстегнутой рубахе, что хлещет минералку, уж третий литр заливает, сволочь, а сам тебя глазами так и ест, — так вот, не хочу иметь с ним ничего общего, кроме краски, что заливает его мордень, и это отличает меня от всяких там мерзавцев. А в пацанах с космической скоростью прорастают мужики, и вот они в течение минуты, что длится вечность, готовы на все, но в конечном итоге ни на что не годны, моя красавица, потому что таких минут у них впереди еще вагон и маленькая тележка, они еще будут пялиться на телок в других аэропортах, в другое время, мало подходящее для того, чтобы пялиться на телок, потому что будет еще слишком рано, а может, слишком поздно, да и вообще, в смысле времени это не мой звездный час — в такую-то рань, тем более что за всю ночь ну разве что на часок голову преклонил, а это хуже, чем часовой пояс менять. А впрочем, кто их разберет, этих мужиков, что с тебя глаз не сводят, чувствуют они или нет, что превращаются в волков, — одному богу известно, но я думаю, нет — нет, только не в волков.
А на моей физиономии что написано: волк я?
Я вот на тебя не смотрю, а если даже и смотрел бы, то тебе нечего опасаться, потому что после тебя я готов ни на кого больше не смотреть, ни одним глазком, ни на кого, кромё тебя, можешь мне поверить, мне ведь терять нечего, я все продал, все бросил, а что осталось — все в этом красном саквояже, видишь, у моих ног — там все, что было когда-то моей жизнью, да быть перестало, а может, и не было никогда.
Пауза.
Уж поверь.
Пауза.
Ты моя девочка, моя красавица, мой злой эльф, я населяю свой сад твоими чарами и даже в этом аэропорту, на взлетном поле, придумываю тебе сказочную роль, уж поверь. Мне нравится эта оранжевая холщовая сумка, что висит у тебя на шее подобно влюбленному негру из сказки, которого дрозд решил поднять до вершин, а твои глаза — ведь это и есть вершины, я это знаю, а если не знаю, то догадываюсь, во всяком случае, надеюсь.
Пауза.
Гадский красный чемодан, от него перед глазами все плывет, просто спасу нет.
У меня, кстати, на вооружении имеется пара-тройка спецэффектов — так, ничего особенного, далеко от чудес пиротехники, да и жизнь моя никогда не была похожа на фейерверк, но ё-моё, сколько она весит, эта жизнь, которую я влачу, тащу как на аркане, и девять шансов из десяти, что мы окажемся с тобой в одном самолете, и девять шансов из десяти, что я сблюю на твои лаковые туфельки — все ж я немало выхлестал нынче ночью, а ты вся так и светишься — вот кто специалист по спецэффектам, — только, боже упаси, не подумай, что я на что-то там намекаю, я ни за что не стал бы разглядывать тебя ниже подбородка и не потому вспомнил про спецэффекты, не потому, что у тебя в глазах искры, а в жопе дым или что-то в этом духе, — ни в коем случае, нет, нет и еще раз нет.
Вот блин!
Ты повернула голову, блин, и снова отвернулась, блин, потому что поняла, что повернула ко мне голову, — вот придурок, Зорро недоделанный, тебя запеленговали. Зато ты наконец повернула голову, и — святые угодники — какие глаза, сверху и снизу считай ничего нет, одни глаза, бельэтаж какой-то, да там мечтали б жить все и каждый — не-ет, какой там бельэтаж, это же седьмое небо, вот где жить весь год, без всякой цели, так просто жить-поживать, чтобы посмотреть, что будет. Только ни у кого нет времени просто жить-поживать и уж тем более смотреть, что будет.
Я тоже не успел посмотреть, что будет, потому что в результате моего безотрывного смотрения на твой профиль ты не удержалась и повернула голову — чтобы я заткнулся, чтобы показать мне, что прилипчивый взгляд тяжел, как рука, — только не подумай, что я пялюсь на твои сиськи, что я вроде того говнюка, что вылакал три литра минералки, пока наблюдал, как ты сплетаешь-расплетаешь ноги и выпрямляешь бюст, — да я что, я вообще слепой, девочка моя, красавица, мой эльф, я ослеп, на тебя глядючи, потому как вокруг тебя все сверкает, а я того гляди заблюю это твое сверкание, я с этим делом еще не завязал, потому как сегодня ночью… потому как ты… — я имею в виду, вся светишься, а ночь, она никак не кончится, а все тянется, тянется, но, мать честная, твои глаза, я говорю это напрямик, как есть, и плевать, что ты меня не слышишь или, хуже того, что я похож на испорченное радио — или на радиографию легких, гаденько-молчаливую относительно того, что будет, а в легких-то места живого нет, а все потому, что проглотил слишком много обид, — но черт меня дери, ты на меня посмотрела, а я отвернулся — и тут на меня будто нашло, вот сейчас, думаю, что-то будет — но ничего так и не было, блин, потому что у меня защемило шею.
Это ж надо!
Вот ведь черт!
Пауза.
М-да, со смотрением дело не выгорело.
Разве что переместиться куда-нибудь, да только на кой, что это изменит?
А может, пересесть на твою скамейку, чтобы разделить с тобой не только спинку, но и само сиденье, просто плюхнуться рядом, чтобы и смотреть-то было некуда, а только чувствовать, ловить твой запах и жар твоего присутствия, сливающийся с моим, чувствовать, как ты заполняешь собой невидимое пространство вокруг, потому что каждый заполняет свое невидимое пространство не так, как другие.
Я хотел бы почувствовать, как это делаешь ты. Чтобы потом сказать себе и всему этому сброду в аэропорту, сказать мужикам, которые куда-то спешат или чего-то ждут, и теткам, что опаздывают или, наоборот, пришли загодя, — сказать им всем, что я знаю его, твое невидимое пространство и чем ты его заполняешь, сказать им, что оно сливается с моим, потому что мое пространство состоит из тяжелых металлов, это доменная печь, надо тебе заметить, в которой плавятся свинец, сталь, чугун, — моя жизнь вообще — это сплав тяжелых металлов, у меня заклепки в коже, я железный человек, можно сказать, во всяком случае, надеюсь, а моральный облик — закаленная сталь, и вот все это переплавилось и расплавилось, моя красавица, мой эльф, и теперь лежит у моих ног, в этом красном чемодане.
А твое невидимое пространство — это райские птахи, колибри всякие там, хрен знает что за пернатые, да такие легкие все, что тяжесть с меня как рукой сняло. Ты делаешь из меня человеческое существо extra light — правда, шею вот чуть не свернул, на твой профиль глядючи.
Твое невидимое пространство, как мне кажется, — это такая плавная сверкающая линия — траектория в идеале.
Только не спрашивай почему, не то я возьму да и бухну, что люблю тебя, а все из-за тяжелых металлов в моем горниле, а еще из-за этого треклятого красного чемодана, будь он неладен, — прямо как лужа крови у моих ног или пес — раненый преданный красный пес, — только не спрашивай, с чего это я вдруг собираюсь заявить, что люблю тебя, и не думай, что я способен сказать такое первой встречной, кому попало, только не…
