Петр Киле - Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
Блок отходит в сторону с каменным лицом; Хор масок устремляется за Белым с ее спутницей.
Х о р м а с о к
Смотрите! Друг-поэт колени преклонил
Пред женщиной неоцененной,
В живую жизнь влюбленной,
И тоже несказанно полюбил.
Он, мистик и мыслитель,
Шлет письма - не взыщите, -
Как гений, что сошел с ума,
Весь погружен в мистический туман.
(Пляшет.)
Как разобраться в этой амальгаме
Видений и страстей Прекрасной Даме,
Как Беатриче, не сошедшей в мир иной,
Со скромной долей быть женой
Поэта чистого при бурях века,
С достоинством высоким человека?
Любовь Дмитриевна, превесело смеясь, вырывается из круга масок и возвращается к Блоку.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
О, милый, что с тобой?
Б л о к
Маской смерти
Покрылось вдруг лицо, не правда ли?
Плясать я не умею в хороводе,
Что водит сам Дионис в исступленьи,
В безумие ввергая нимф и женщин.
Вот зрелище! Изнанка красоты!
Его не вынес и Орфей. О, Феб!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Ах, что привиделось тебе такое?
Здесь вечеринка, легкая игра
И вместо ваших философских бдений.
М е й е р х о л ь д
Театр не форма жизни, только символ.
Ч у л к о в
Анархия и мистика в единстве -
Вот новая поэзия и правда!
Д и о н и с
Все свято в таинствах Эрота.
Ищите все полета
В едином действе трех,
А, может быть, и четырех,
С открытым пламенем во взоре
Сойдитесь во соборе!
Ч у л к о в
Призыв хорош! Но вряд ли нов.
Б е л ы й
Что, эврика? Соборная любовь.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Ах, что бы это значило? Театр?
Мистерия любви? Или забава?
Б л о к
Да, подзаборная, никак иначе.
Б е л ы й
(про себя)
Как весело и ясно улыбнулась
С телодвиженьями вакханки милой
Обычно тихая жена поэта
И молчаливая - под стать ему.
(Оживляясь, с лукавым видом)
Призыв Диониса нашел в ней отклик,
Как я заметил по ее вопросам
И взрыву смеха до смущенья позже.
(Исполняя танец журавля)
Любовь к Пречистой Деве быть иной
Не может быть. О, боги! О, Дионис!
Сцена 2
Петербургская сторона. Просторная квартира полковника Кублицкого, отчима Блока, в Гренадерских казармах. Две комнаты с отдельной дверью из передней - кабинет и спальня. Блок за письменным столом, Любовь Дмитриевна во внутренней комнате с окнами на Большую Невку.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
(одна, готовясь ко сну)
Два года замужем. Всего-то? Странно,
Все кажется, давно, с начала встреч
В деревне, увлечения театром,
Когда у всех мы на виду таились,
Как дети малые, и друг от друга;
(с жестами, словно репетируя роль)
Ни тени флирта, все всерьез - до скуки,
Как будто сватают нас против воли
И мы судьбой обречены быть вместе.
Ни слов, ни взгляда, ни касанья рук -
Приличья ради я, а он так робок?
Столь целомудренен? Иль я не нравлюсь?
О, нет! Он пел любовь и складом речи,
И видом молодца, пусть я не знала,
Что он поэт, поет любовь в стихах,
Исходит ими рядом и в разлуке,
Как пеньем оглушенный соловей.
(распуская волосы, как золотой плащ, спадаюшие по телу)
Мы б разминулись, если б не театр -
В сенном сарае средь лесов и далей.
Он Гамлет, я Офелия - в игре
Мы смело взор вперяли друг на друга
С любовью тайной и тоской безумной,
В предчувствии соблазнов и потерь,
Еще глухих, далеких, словно зори.
Б л о к (за столом). Там, за кулисами, впервые она заговорила просто и ясно, со вниманием и лаской, о чем бы речь ни шла, языком любви, предчувствия и обещания счастья - розовая девушка, дочь Менделеева, гениального ученого, Саваофа.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (выглядывая в окно на звездное небо). Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен... Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое - я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова... (Отходя от окна со вздохом) Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим "романом" первых лет встречи, поверх "актера", поверх вымуштрованной барышни, в стране черных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погибнуть.
Б л о к
Тоску и грусть, страданья, самый ад -
Все в красоту она преобразила.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора, и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет.
Б л о к
(выходя из-за стола)
Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духов.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.
"Зачем дитя ты?" - мысли повторяли...
"Зачем дитя?" - мне вторил соловей...
И вдруг звезда полночная упала,
И ум опять ужалила змея...
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
"Зачем дитя ты, дивная моя?!!?
Сцена погружается в сумрак то летних вечеров в деревне, то зимних в городе; Блок и Любовь Дмитриевна то предаются воспоминаниям, то сходятся вместе - тогда и теперь.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Прошло целых три года, пока в наших отношениях чуть что-то забрезжило, это при всей интенсивности переживаний юноши, пишущего стихи, о чем он до сих пор скрывал.
Б л о к. В ту пору, в начале нового века, я жил лирикой Владимира Соловьева, видя в нем властителя своих дум. И ясно сознавал также: есть и еще властители всего моего существа в этом мире, но они заходят порою в мир иной (конечно, в воображении моем и мыслях) и трудно отделимы от божественного. Впрочем, все эти мистические переживания так бы остались втуне или рассеялись бы, как краски заката, может быть, если бы я встретил живой отклик, способный опалить мои крылья, слепленные, как у Икара, воском; отзыва не было, благовоспитанная барышня таилась, и я довольствовался крохами здесь, возносясь до видений в мирах иных.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И вот пришло "мистическое лето". Я всегда угадывала день, когда он приедет - верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. Блок был переполнен своим знакомством с символистами. Знакомство пока еще лишь из книг.
Б л о к. Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Нет худа без добра. Началось то, что "влюбленность" стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?
Б л о к. Да, пишу.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же вы, декламируя всех, ни разу не прочли?
