Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2
(Заминается.)
АРСЕНИИ (со слабой усмешкою)Что? Безбожный, бесшабашный?
Не от раскаянья иль простоты.
О нет! Я нравен и неглуп. Тут – чудо!
Узрел, узнал, поверил. Вот с чего!
(Помолчав.)
Сказать ли?
Друг, я благодарен буду.
А кроме нас здесь нету никого?
Я…
Вы, дружок, не высмеете подло.
ЯВЛЕНИЕ 8
Во время его рассказа входит НАУМОВНА, чтобы зажечь канделябры на столе, и, заслушавшись, остается. Мгновение спустя, из входной двери тихо, чтобы не мешать, появляются ГЕРЦЕН и РИТТЕР. Увлеченный рассказом своим АРСЕНИЙ и заинтересованные слушатели его не замечают их.
АРСЕНИИСудьбой я был заброшен в Арзамас,
Чтоб закупить для эскадрона седла.
Ну, глушь и сплин, снегов и карт атлас
И некий лже-барон… Всё слишком просто!
Я проиграл ему в пять, шесть ночей
Казенные все деньги… тысяч до ста.
Пришел к себе. И при одной свече,
В унылой зале, в полночи метельной,
Столь ощутил свой ужас, свой порок,
Что в отвращенье и тоске смертельной
Взял пистолет и взвел уже курок…
(Останавливается, ибо от великого волнения у него перехватило на миг дыхание… Затем, проникновенно)
Вдруг вижу, возле, вот как вы, голубчик,
Сидит седой согбенный старичок,
Одет в худой мерлушечий тулупчик,
Косматобров, но дивно светлоок.
Грозит перстом, а сам букетец ягод
С улыбкой близит пред мои уста…
«Вкуси-ка, – шепчет, – скорби-то отлягут…
Да помолись… Да памятуй Христа!»
И я вкусил… И с этой земляникой,
Сладчайшей и пахучейшей, как мед,
Исполнился я жалости великой
К себе… ко всем… И жить остался вот!
А старичок?
Как облачко растаял…
Я ж вдруг уснул, как с детства уж не спал…
Вот Бог-то! Подсобит, когда не чаял…
С зарей проснулся. Камень с сердца спал!..
Восторг – в душе моей, улыбка – в лике…
Гляжу – окно заиндевел мороз,
А… на столе алеют земляники, —
И в зале их уханье разлилось!..
Чрез день же мне случилось быть в Сарове, —
И вот в портрете старца, что там чтим,
Узнал вдруг тот же стан я, очи, брови…
Мой гость был он… усопший Серафим!..
С тех пор я взял священную привычку
Хранить его наивно-мудрый дар.
Вот он, при мне.
(Вынимает из кармана на груди увядший букетик.)
РИТТЕРДа-с, любишь ты клубничку.
Смышленый был монашек, хоть и стар!
Неописуемое волнение. АРСЕНИЙ вскакивает в высшей степени негодования, подымается и ХОМЯКОВ. МИЛУША и НАУМОВНА смотрят в недоумении, смутно чуя, что в их настроение вторглось что-то нехорошее.
Затем, качая головой, НАУМОВНА уходит.
АРСЕНИИ (РИТТЕРУ, голосом, прерывающимся от гнева, и почти сжимая кулаки)Вы… Вы… Гнусны!
Нет, хуже: некультурны.
Как, Герцен? С ними – вы?
(Указывает на ЗВЯГИНЦЕВА и ХОМЯКОВА.)
Не может быть!
Не уважать чужие культы дурно
Не менее, чем изувером быть.
Я даже вам завидую немного.
Сам я не верю. Да… Мне не дано.
Ведь это дар особый – верить в Бога!
Как сочинять стихи… Высоко, но…
Досель иным идеям вы служили…
Рациональным-с! Романтизм вам чужд.
Однако мой поэт любимый – Шиллер.
Да, кажется, и ваш?..
Но это ж чушь!
Декабрь и ягоды? Гм…
Встав к барьеру,
Заутра мы решим наш спор о том.
Угодно драться?.. Но за что-с? За веру?
Есть Бог иль нет? За сей пустяк, фантом?
(С ударением, понизив голос.)
Иль за наш общий чернокудрый фатум?!
В уме ль вы, сударь?
Ипоболе вас!
Не чтусь славянофилом я и… фатом.
А-а, фатум – у дверей?.. Так завтра. Да-с.
Расходятся.
ЯВЛЕНИЕ 9
У двери, действительно, стоит СОФЬЯ ЛЬВОВНА. Мгновение медлит, как бы наблюдая РИТТЕРА и ЗВЯГИНЦЕВА, затем с выражением особенной радости идет к гостям.
МИЛУША (тоже обрадовавшаяся ей)Вот и maman!
Еще вы стали краше!
Уж, подлинно, «во лбу звезда горит»!
Добры ж всё так же… Мне писали наши,
Как на чужбине им благотворит
Une étoile[64]…
Ах, Александр Иваныч!
Я так вам рада… Сколько лет и зим!
И вам – спасибо, Алексей Степаныч!
(Окинув их обоих взором, несколько удивленно.)
Но… разве ж не враждуете вы с ним?
Дьяк встарь сказал уж: «Овии к востоку,
А овии зрят к западу…» Вот так
И мы с ним. Враждовать какого проку
Коль оба родине желаем благ?
Конечно!.. Знаете ли, Софья Львовна,
Как ныне мы зовем их? «Nos amis
Les ennemis».[65] Мы спорим, но любовно,
Не расходясь с семи и до семи.
У любомудров?
Нет. Их круг, растаяв,
Исчез, как и Станкевича кружок.
Вот – у Чаадаева…
Да, что Чаадаев?
Умом блестящ, как нож, как он, – жесток.
Как он писал: «Растем мы, но не зреем!»
Зари не видит, что уж занялась!
Спросите, как живется на заре им?
Цензура не щадит их, как и нас!
ЯВЛЕНИЕ 10
Входят НАУМОВНА и лакей с большими лакированными подносами. На первом – чайный сервиз сине-золотого фарфора, на другом – граненый хрусталь с вареньями, бокалы и бутылка шампанского. Поставив всё это на стол, прислуга уходит.
СОФЬЯ ЛЬВОВНА (подымаясь с места)Вот чай. Прошу… Не скрещивайте копий!
Все переходят к круглому столу, садятся и на мгновение умолкают.
ГЕРЦЕН (с горькой иронией)Заря? В России?.. Мрак, как в ноябре!
Как прежде, как и впредь… А что в Европе?
Там? Многое… Социализм Фурье…
Он всех зажег! Все жаждут фаланстера!
И революция уж невдали…
Там – мысль и действенность! Здесь – сон и… вера.
Что ж медлим мы, мы, соль своей земли?!
(ХОМЯКОВУ)
Вот вы… С самодержавьем, православьем
Дотерпитесь, покуда смерть придет!
Да… Признаюсь, могильным чем-то, навьим
От ихнего ученья отдает!
Скажите… А от ваших революций
Благоухает очень хорошо?
(Сразу серьезно и энергически)
Нет!.. Токи крови ими в жизнь вольются,
А кровь… она смердит! И как еще!
Власть деспотизма иль социализма —
Иного выбора, поверьте, нет!
А ежели иными задались мы, —
И нечто новое приносим в свет?
Что ж? Балалайку, лестовку да бармы?
Иль самовар-с?
Не гильотину всё ж!
Мы правду сеем – рыщут вкруг жандармы!
Пусть! Не потопчут всю златую рожь.
Пожнут ее…
Да кто же? Внуки? дети?
Да. Лишь не съела б чуждых новшеств тля.
К старинке-с? К временам кнута и плети?
А днесь – шпицрутены и фухтеля!
Цари московские пеклись неплохо
О родине. Всё зло нанес ей Петр.
Коль вновь придет, не дай Бог, смут эпоха,
Потомки скажут, сделавши нам смотр,
Кто был правей!
Не вы ль, звонарь и постник?
Да, чем дорога ваша-то права,
Ответьте-ка нам, мира совопросник?
Даст вам и им ответ… сама Москва!
(Взволнованно и вдохновенно)
