Наталья Ворожбит - Ширма
Адочка. У нее рот как у шлюхи. Такой же алчный и пустой.
Гнус. Гнусное лицо.
Родионов. Мне кажется, что я его уже видел в каком-то кошмаре. Кошмар! Соня, иди к нам. Ну ее...
Луна корчит рожи и зловеще раскачивается. Все с ужасом смотрят в окно.
Адочка. Я хочу проснуться. Сейчас же.
Гнус (вцепившись в Адочкину руку). Меня не забудь.
Гаврилыч (сквозь зубы). Эй, вы! Только без паники. Сейчас кто-нибудь задернет шторы и - амба!
Гнус. Кто-нибудь...
Родионов. Соня! Отойди от окна...
Подросток осторожно снимает испуганную Соню с подоконника и отводит на безопасное расстояние.
Гнус (заикаясь). Она мне подмигнула... Вы видели?
Гаврилыч. Дурак! Это мне. Я узнал ее... узнал. Только почему у нее нету ног? Ужас-то какой! Закройте окно, слышите?
Родионов. Соня, слезь с подоконника... Не раскачивайся, упадешь...
Гнус. Это же... (возбужденно) Это же Хмырь! Я сдал его прошлым летом! Смотри, Адочка, это же он! Он через месяц откинется! Теперь подмигивает! Нужно шторы задернуть, немедленно!
Адочка падает в обморок, но никому нет до этого дела.
Гаврилыч (Подростку). Пацан, закрой шторы. Тебе что сказали! Убери этот кошмар.
Гнус. Ну, пожалуйста, что тебе стоит. Закрой его шторой! Не бойся!
Родионов (слабым голосом). Соня, слезь с подоконника. Кому говорят...
Соня (Подростку). Убери весь этот кошмар... Я больше не могу.
Подросток берет ширму и закрывает луну, окно, Гаврилыча, Гнуса и бесчувственную Адочку. В комнате остается только он и Соня.
Соня. Вот и хорошо... Вот и хорошо.
Мне в детстве часто снился один и тот же кошмар. Представьте себе: темная ночь, густые, тяжелые камыши. Себя я не вижу, но знаю, что это именно я пробираюсь сквозь камышовые дебри - ших-ших, ших-ших... и громко хлюпает вода под ногами. Вдруг, раздвинув следующие мокрые стебли, я вижу страшную, не покидающую с тех пор мое воображение картину: во мраке, среди камышей пылает большой костер, а в центре этого костра страшный человек с горящей головой. Желтые языки пламени водят вокруг человека свой адский хоровод. А он кричит... кричит так, как наверное и должен кричать человек, сгорающий заживо, а может и гораздо страшнее, потому что ничего страшнее я ни в жизни, ни во сне не слышала... Я бегу прочь, обратно, но крик несется вслед за мной, но не приближаясь и не отдаляясь, до тех пор, пока я не понимаю, что этот крик - мой. Крик мой, а кричу не я...
Тогда кто этот человек? Почему мы с ним встретились? Это был мужчина, с незнакомым, чужим лицом. Я никогда такого не узнала.
Гаврилыч (из-за ширмы). Может это был я?
Гнус. Почему? Лучше я!
Соня. Я никогда такого не узнала... Но я никогда не смогу забыть его, так же как и вас, приходящих ко мне так часто, в разном обличье, но с какими-то определенными целями, одна из которых - внушить мне ужас и раскаяние. Не страшно ли вам самим в этой роли? Не знаю, может быть, и мне приходится вот так вторгаться в чужой сон, в чью-то жизнь и копаться в ней, засучив рукава, как копается сумасшедшая в баке с отходами, отыскивая сломанный зонтик для игры в дождь, и давно не олицетворяющая себя с собой, потому что эта нить давно утеряна, и сознание погасло... И как хорошо, что оно погасло. Как хорошо, что я ничего не помню о себе в чужих снах, что я там делала, что говорила и, главное, что узнавала. Возможно, что совсем незнакомые люди часто узнают меня на улице, как хранительницу их самых сокровенных тайн и желаний. А я прохожу мимо, бессловесный сосуд, кошелек, ширма, надежный сейф для чужих снов. А они все равно меня ненавидят.
Адочка (скучающим голосом). Но вы не виноваты, ни в чем не виноваты... Все мы так... Не берите в голову.
Гнус. Вы не виноваты. Нет...
Гаврилыч (напевает). По морям, по волнам, сегодня здесь, завтра там...
Родионов. Выпустила бы ты нас, Соня... Скучно.
Соня. Ничего, скоро утро, пора и честь знать.
Родионов. И все из-за мальчишки.
Гаврилыч. Почему он ее защищает?
Адочка. Молчит все время, паршивец, словно знает что-то...
Гаврилыч. Нужен последний рывок. У меня есть план.
Шепот и смех за ширмой.
Соня. Наверное, уже утро, и все самое страшное позади. Скоро я проснусь и все пойдет своим чередом. Впереди выходные, я могла бы выспаться. Хорошо, что я вас сегодня больше не увижу. Хватит.
Устала. Даже думать о вас не хочу. Проснусь - и сразу же посмотрю в окно, чтобы забыть весь этот сон. Так надо.
Взбивает подушку на своей кровати.
Соня. Ну просыпайся же, Соня, пора. Нужно сварить борщ и позвонить Мироновой, пусть заглянет. С утра можно почитать детектив. Там и день пройдет. Растянуть бы его, этот день...
Шум за ширмой становится все навязчивее. Соня начинает невольно прислушиваться. Оттуда доносится музыка, в такт которой дружно хлопают в ладоши. Соня пытается подсмотреть сквозь щель, но ничего не видит. Она сгорает от любопытства, но ей также мешает и страх. Она подпрыгивает в надежде что-нибудь рассмотреть. Тщетно. Раздается выстрел. Хлопки за ширмой все дружней, все стройней. Соня ищет Подростка, но он, как на зло, куда-то запропастился. Тогда Соня, набравшись духа, сдвигает ширму.
По бокам стоят Гнус и Гаврилыч и радостно хлопают в ладоши. Около двери стоит Подросток с подносом, на котором открытая бутылка с шампанским, четыре бокала и пистолет. В центре сцены Адочка и Родик. Они танцуют в паре. Родик юный и светлый, Адочка в белом свадебном платье, убранном по подолу красными цветами. Они свежие, молодые, красивые и счастливые.
Родик (поворачивает к Соне свое счастливое лицо). Ну вот, вот мы и поженились. Это же моя жена, Соня!
Гнус и Гаврилыч, все так же хлопая, приглашают Соню разделить их веселье. Подходит Подросток с подносом. Все берут по бокалу шампанского. Соня берет пистолет и стреляет по ногам танцующих. Родик падает на оба колена и долго беззвучно кричит с искаженным от боли лицом. Все остальные застывают вокруг Родика. Соня поворачивается лицом к залу и оказывается, что она тоже кричит, кричит долго и беззвучно. Родик падает лицом вниз и замолкает. Замолкает и Соня.
Адочка (неестественно жалобно) На кого ж ты меня поки-инул!
Гнус. Нужно вызвать скорую...
Адочка. И на кого ж ты меня остави-ил!
Гнус. Вызовите врачей, вызовите! Вам ничего за это не будет...
Гаврилыч (свирепо) Я уже вызвал! Э-эх!
Гаснет свет, и только один луч прожектора освещает лежащего Родионова и Соню, которая держит руку на его пульсе.
Соня (твердым голосом). В операционную его. Быстро.
Из темноты выходят Гнус и Гаврилыч в белых халатах и с носилками. Они кладут на них Родионова и уносят в темноту.
Со стороны Сониной кровати слышно, как размешивают сахар в чашке. Оттуда раздается уютный голос Адочки.
Адочка. Вы бы мне рассказали как-нибудь за чашкой чая о своей занимательной работе. (Громко отхлебывает).
Соня. Перчатки!
Из темноты чьи-то руки протягивают ей перчатки. Соня надевает их с характерным скрипом. Затем она направляется в "операционную". Луч прожектора следует за ней. На кушетке лежит больной, накрытый белой простыней.
Соня. Перчатки!
Снова чьи-то руки протягивают ей перчатки. Соня с треском натягивает их поверх предыдущих.
Адочка. Диагноз?
Соня. Острый аппендицит. Разлитой перетонит.
Адочка. Ваши действия?
Соня. Промывание околокишечной полости.
Адочка. Процесс?
Соня. Я была не в форме. Я провела перед этим страшную ночь. Мне снились кошмары.
Адочка. Как прошла операция?
Соня. Операция прошла...
Адочка. Ваши прогнозы?
Соня. Возможна спаечная кишечная непроходимость. Даже через много лет. Только я об этом никому не сказала.
Адочка. Что вы знаете об этом человеке? Он еще жив?
Соня. Я ничего не хочу знать. Это было давно. Давно.
Адочка. Ну что ж, продолжайте. Интересненько.
Прихлебывает чай.
Соня. Перчатки!
Достав перчатки из темноты, Соня их с трудом натягивает на руки. Сдергивает простыню с больного. На кушетке лежит Подросток. Долго и проникновенно глядят друг на друга.
