Еврипид - Андромаха

О Феб Не ты ли сложил
На холме крепкозданную Трою?
И не ты ль, чтоб создать Илион,
Царь морей, взбороздивши пучину,
Утомил голубых кобылиц?
О, зачем же Аресу копья
Промыслителю, дали строенье
Вы свое разрушить и Трою
Погубить, несчастную Трою?

Не вы ль, о боги, на брег
Симоента[15] без счету послали
На жестокую брань колесниц
Безвенечных побед[16]?.. О, зачем же
Вы погибнуть давали царям
И в обитель Аида сходить
С колесниц илионских?.. И в Трое
Алтари пылать и дымиться,
Алтари зачем перестали?

Женою зарезан могучий Атрид,
А жена за это узрела
Дорогих кровавые руки…
И бога… и бога то было в узорном[17]
Вещанье веленье, чтоб мать,
Из Дельфов вернувшись, рожденный
Атридом, зарезал… О бог!
О бог Аполлон
Великий, ужель это правда?

По градам и весям Эллады звучат
Матерей тяжелые стоны,
И на ложе дальнее вражье
С плачевною песнью ложится рабыня.
Одна ли ты в муках, жена?
Вся терпит Эллада, вся терпит:
На злачные нивы ее
Аид напустил,
Аид свою черную бурю…

К вам, уроженки Фтии, за ответом
Я прихожу. До нас неясный слух
Дошел, что дом оставила царица,
Спартанца дочь. Я тороплюсь узнать,
То правда ли. Когда друзья в отъезде,
Нам хлопотать приходится, коль дом
Случайности какие посещают.

Твой верен слух, Пелей, и нам нельзя
О бедствии молчать; да и не скроешь,
Что нет хозяйки в доме, коль бежала.

Из-за чего ж? Подробней объясни.

Она боялась мужа и изгнанья.

Что сыну казнь готовила, за то?

И пленнице его, Пелей, троянской.

С отцом иль с кем оставила чертог?

Ее увез отсюда сын Атрида.

На что же он надеялся? На брак?

На брак, и смерть сулил Неоптолему

Что ж, ковами? Или в бою сулил?

В святилище, с дельфийцами в союзе.

Увы… предел то ужаса… Живей
Ступайте кто-нибудь! Где огнь очажный
Пылает у дельфийца, там своих
Отыщете и об угрозе гнусной
Скажите им, пока Ахиллов сын
От вражеской не пал еще десницы.

О, горе мне! О, горе нам!
О старец! Зол тот жребий, что тебе
Поведать я несу и слугам царским.

Ой!.. Ой!.. Тоскует сердце – мой вещун.

Нет у тебя, чтоб разом кончить, внука,
О царь Пелей! Изранили страдальца
Мужи-дельфийцы и микенский гость.

О, что с тобой, старик… Ты зашатался…
Но поддержись!

Пелея больше нет,
Нет голоса, и в землю сходит тело…

Все ж выслушай. Коль хочешь отомстить
За павшего, не надо падать духом.

О, жребий! На последних ступенях
Той лестницы[18], которую прошел я,
В железные объятия твои
Я вновь попал. Скажи, как умер сына
Единого единый сын, мой внук?
И тяжелы слова, а слов я жажду.

Три золотых пути на небесах
Уж совершило солнце, – все насытить
Мы не могли жилищем Феба глаз…
А в воздухе уж подозренья спели,
И жители священной той земли
То здесь, то там кругами собирались.
Их обходил Атридов сын, и речь
Враждебную шептал поочередно
Дельфийцам он: “Смотрите, – говорил, —
Не странно ли, что этот муж вторично
Является и злата полный храм,
Сокровища вселенной, вновь обходит?
Он был тогда, поверьте, и теперь
Затем лишь здесь он, чтоб ограбить бога”.
И шепот злой по городу пошел.
Старейшины поспешно совещанье
Устроили, и те, кому надзор
Принадлежал над храмом, в колоннадах
Расставили особых сторожей.
Мы между тем овец, в парнасских[19] рощах
Упитанных, не ведая грозы,
Перед собой пустив, очаг пифийский
Толпою обступили – и друзья
Дельфийские тут были, и волхвов
Сонм Фебовых. Из них в то время кто-то
Царя спросил: “О юноша, о чем
Мы для тебя молить должны? Какое
Желание ведет тебя?” А царь
Ответил им: “Я заплатить явился
За старую ошибку; бога я
К ответу звал за смерть отца – и каюсь”.
Тогда открылось нам, чего Орест
Коварною своей добился речью
О замыслах Неоптолема злых.
Наш господин – уж жертва догорала —
Переступил порог высокий храма,
Чтоб помолиться Фебу пред самим
Священным прорицалищем. Но, тенью
Прикрытая лавровой, там толпа
С мечами затаилась, и Орест
Среди нее, как дух… И вот, покуда,
Перед лицом божественным молясь,
Склонялся царь, отточенною сталью
Его мечи незримые разят,
Кольчугой не покрытого. Отпрянул,
Но не упал Неоптолем от ран.
Схватился он за меч, а щит срывает
С гвоздя колонны ближней. Грозный вид
Алтарное тогда открыло пламя.
Дельфийцам же он возопил: “За что ж
Священною пришедшего стезею
Хотите вы убить? Вина какая
На нем, о люди?” Но на звук речей
Ему ответил только град каменьев…
Их без числа тут было – ни один
Губ не разжал. Своим доспехом тяжким,
Его вращая ловко, господин
Оберегал себя. Но следом стрелы,
И вертела, и дротики, в ремнях
И без ремней снаряды, дети смерти,
К его ногам посыпались, старик…
О, если бы ты видел танец бурный[20],
В котором царь спасения искал!..
А было их все больше; вот уж тесным
Охваченный кольцом, казалось, царь
Дыхание терял. И вдруг безумный —
От алтаря, где тук его овец
Тогда пылал – троянским он прыжком[21]
Врезается в толпу своих злодеев.
Что голуби пред ястребом, враги
Рассеялись… Немало царский меч
Их уложил, да и друг друга часто
Они сбивали с ног в проходах узких
И кучами лежали. Тут проклятья
И крики зверские услышал храм
И скалы вкруг. И, наконец, на волю
Царь вырвался, доспехами сверкая.
Но вот из глубины чертога голос,
Вселяя в сердце ужас, зазвучал
Угрозою – он пламенем дельфийцев
Воинственным наполнил и на бой
Их воротил… Тут пал и сын Пелида,
Сраженный в бок железным острием…
Дельфиец был его убийцей, только
Он не один его убил… О нет…
Простертого ж на землю кто, отважный,
Иль камнем, иль мечом, иль подойдя,
Иль издали, – кто мертвого не тронул?
Ах, тело все прекрасное его
Изрублено: оно – сплошная рана.
Близ алтаря лежащего, они
Его извергли из ограды храма;
Мы, наскоро забрав его, тебе
Для слез, старик, и воплей, и убора
Могильного приносим. Этот ужас
Явил нам бог[22], который судит нас,
Грядущее вещает, грех карает;
Так поступил – с Ахилла сыном он,
Пришедшим к очагу его с повинной.
Как человек, и злой, припомнил Феб
Обиды старые… и это мудрость?

Вот и царь… но, увы! Он не сам
Из дельфийской земли
На родимые нивы ступает.
На руках он лежит, как добыча,
Бесталанный… И оба вы горьки.
Так ли думал, старик, ты встретить
Молодого царя? О, увы! Вас один
Удар поразил,
И бездна несчастья глотает…

Горе мне… Ужас какой
К дому подходит, в ворота стучится!
Увы мне! Увы!
О, град фессалийский! Погиб я,
Исчез я… Я куст обгорелый[23],
Один и бесплоден…
О, мука!.. Отраду какую
Лучами я глаз обовью?
Вы, милые губы… ланиты и руки!
О, лучше бы вас заморозила смерть
На бреге Скамандра…

Да, мог добыть он смерть славнее этой,
И ты бы был счастливее, старик.

Проклят да будешь ты, брак,
Семью сгубивший и царство… о, проклят!
Увы мне, дитя!
Зачем было с родом зловещим
Детей сопрягать нам, и смертью
Одеть[24] Гермионе
Я дал нас зачем? О, пускай бы
Перун ее раньше сразил!
О, лучше бы в теле отцовском кровавой
Ты богу стрелы, вопия, не сулил[25]:
С бессмертным не спорят.

Ой, лихо мне, ой, смерть моя, ой-ой…
Обряду верная, почившего встречаю.

Ой, лихо мне, ой, смерть моя, ой-ой…
Вдвойне за стариков и горьких[26] отвечаю.

То – божия судьба… то – божья воля.

О дитятко… О, на кого ты дом оставил?
И старика бездетного и жалкого кому
Ты поручил?

Да, умереть тебе бы раньше внуков…

Волосы ты терзай себе,
Жалкий старик!
Для головы не жалей
Тяжких ударов… О, город, о, город!
Двое детей и Фебом убитых…

Ты испытал и видел столько мук,
Тебя, старик, теперь и солнце не согреет.

Я сына схоронил, и вот – мой внук:
Мне муки горькие один Аид развеет…

С богиней брак тебе не скрасил жизни.

Те гордые надежды где? Они далеко,
И с ними счастие Пелеево – увы! – в земле
Погребено.

Ты ж одинок и в одиноком доме.

Нет тебя, царство, нет тебя!
Ты же зачем,
Скипетра бремя? Прочь!
В сумрачном гроте проснись, Нереида:
Мужа, богиня, гибель ты узришь…

Как воздух дрожит… Что это движется там?
Божество? О сестры, глядите:
В белом эфире плывет…
Вот на поля, отраду коней,
Тихо ступает, сестры.