Иван Буковчан - Антология современной словацкой драматургии
БЛАНКА (удивленно). Бога ради, это делали вы?!..
МАРЕК. Тогда мы знали, что надо делать!..
ШЕРИФ. Марек, а после войны?.. (Простодушно.) Кому мы должны были разбить окна… после войны?
МАРЕК. Я не знаю! Если уж говорить правду, то мы ничего не сделали — совсем ничего…
ФИЛИПП. Совсем ничего?.. (Внимательно.) Что ты имеешь в виду?
МОНИКА. Мы звали его Алхимиком… (Глядя на Марека, смеется.) Все алхимики были немножко чокнутые: искали, но никогда ничего не могли найти…
МАРЕК (оживленно). Нам было восемнадцать, когда мы сидели за этими партами, но мы были…
ШЕРИФ. …мы были глупые, Марек!
МАРЕК. Возможно, и глупые! Но не трусы!
БЛАНКА (миролюбиво). Когда профессора посадили наши… ну… ведь было такое время!
МАРЕК. А мы?.. Где были мы?.. На луне?..
ФИЛИПП. Мы никого не сажали!
МАРЕК. Мы всего лишь немножко вмешались в эту игру! (Пауза.)
ШЕРИФ. Может, если бы он не признался…
ЛУПИНО. Признался… он, вероятно, валял дурака!
ДОКТОР. Признался, потому что он презирал их… (Пауза.) Благонадежный, прошедший специальную проверку, униженный в профессиональном отношении профессор Мразик наконец признается, что в течение многих лет он переписывался с неким итальянским профессором… признается, что знаком и с другими лицами… включая Сенеку, Вергилия, Марка Аврелия…. но что с указанными он, к сожалению, лично не общался…
БЛАНКА. Он должен был признаться!.. Он их и в самом деле отлично знал!
СВЕТАК (пьет). Со своими поэтами и философами он, ручаюсь, провел больше ночей, чем с собственной женой!
МОНИКА (тихо). «Человек подобен собаке, которая прочно привязана к едущей телеге…» У собаки, в сущности, есть только две возможности… Сопротивляться и рисковать быть задушенной веревкой. Или послушно бежать за телегой. Веревка ослабнет, и у собаки появится ощущение некоторой свободы… (Достает из сумки таблетку.) «Зло — это только представление… боль переносима, потому что ее, собственно, не существует…» (Глотает таблетку, запивает.) Я скажу вам: Сенека лучше, чем лекарство!
ДОКТОР (деловито). К сожалению, образовательная программа работников госбезопасности не предусматривала знания античной философии.
МОНИКА. Нет… философии точно — нет!
ФИЛИПП. Тогда ведь за границу не выпускали даже мышку… А он ясно высказался!
ДОКТОР. Написал, что, возможно, вернется — и это все! (Пауза.) А ему доказали, что он хотел сбежать. Доказали, что это — умысел…
МОНИКА. Доказывать умысел — это, должно быть, интересная работа!
МАРЕК (вдруг Доктору). Мне кажется, что ты знаешь это очень хорошо!
ДОКТОР (деловито). На суде об этом много говорили… (Пауза.) О тех двух старых господах, которые через железный занавес обменивались какими-то таинственными, зашифрованными бумагами на каком-то непонятном языке… Наконец обнаружилось, что это латинский язык и что эти числа не являются шифром, а всего лишь обозначают стихи. Однако запущенный механизм продолжает работать: канцелярия госбезопасности наполняется поэзией и мыслями умерших философов, знатоки переводят каждый стих, а другие знатоки в каждом стихе отыскивают скрытые наказуемые деяния…
ШЕРИФ (искренне). Не хочется даже верить, какие глупости творились!..
МОНИКА. Глупости?.. (Улыбается.) Как красиво ты это сказал!
ФИЛИПП. Оставьте в покое то, что было, наплюйте на это! (Доктору.) Даже супруги не могут бесконечно ругаться!.. Или они разведутся, или подведут черту подо всем и — баста!
МАРЕК. Ты полагаешь, что уже настало время подвести черту?..
ФИЛИПП. Я?.. (Удивленно.) Я вообще ничего не полагаю!..
МАРЕК (настойчиво). Человеку нужна хоть какая-то… уверенность!
ФИЛИПП (как бы забавляясь). Уверенность?.. Как она выглядит?.. Я уже не помню!.. (Улыбка и легкая тональность скрывают усталость.) На что мне уверенность, приятель? У меня есть дом, но нет уверенности, что в нем я буду когда-нибудь жить… Я работаю уже тридцать лет — и у меня нет никакой уверенности в том, какая у меня будет пенсия… А если мне в канцелярии упадет на голову люстра, я совсем не уверен, что… юрист нашего предприятия на суде докажет, будто это случилось только потому, что я требовал компенсацию и потому навредил нашему обществу…
ШЕРИФ. Не кажется ли тебе, что наше столетие знает и другую… неуверенность?! Если бы вот так вдруг разгорелась война, то тебе, может быть, было бы все равно, какая у тебя будет пенсия!
ФИЛИПП. Ну хорошо… хорошо… Скоро будет отличный ужин… я надеюсь, что хотя бы в этом мы уверены…
ЛУПИНО. И в самом деле отличный?..
ФИЛИПП. Вы будете удивлены: здесь кормят номенклатуру! (Практично.) А если дадите мне еще по пятнадцать крон, будет вам и форель!
ШЕРИФ (спокойно оглядывается). Ты, вообще-то, хорошо выбрал, Филипп!
ФИЛИПП (обрадованный похвалой и переменой темы, оживленно). Сюда ходят одни только большие господа… В прошлом году здесь был какой-то министр, который никогда прежде не ел оштепок[22]. Оштепка, конечно, не было. Шестьсот тройка[23] неслась по крутому склону вверх на салаш[24], даже амортизаторы полетели, а этот самый оштепок товарищу министру совсем не понравился! (Пауза.) С тех пор здесь есть все… оштепки и… — новый шеф! Он пообещал мне королевский ужин за реальную цену!
МАРЕК (между прочим, деловито). И в самом деле жаль, что мы не пригласили профессора…
Тишина. Одноклассники молча смотрят на МАРЕКА.
ШЕРИФ. Ты думаешь, мы должны были его пригласить?..
МАРЕК. А ты не думаешь?..
ЛУПИНО. О старике мы совсем забыли — это факт…
ФИЛИПП. Но ведь мы договорились: никаких родственников, никаких профессоров!..
СВЕТАК. И правильно! Та пани, с которой я живу, она мне, между прочим, совсем здесь не нужна… (Спокойно пьет.)
ФИЛИПП. Кроме того, я не знаю его адрес! Пока он сидел, его жену выселили, она уехала куда-то в деревню, к дальней родственнице…
ДОКТОР. У него отобрали не только квартиру, но и работу… Его уже больше никогда не допустили на кафедру… считали преступником…
ФИЛИПП (Мареку). Мы видим, что Доктор знает все! А я не имею представления, где он и что с ним!
ДОКТОР. Когда его выпустили из заключения, он пытался узнать, сможет ли он преподавать. Юридическое разрешение у него было, но преподавать ему не позволили… (Пьет.) Зато ему разрешили работать кладовщиком…
МАРЕК. Наша специфика: профессора работали кладовщиками. А кладовщики — профессорами!
МОНИКА. Мы сделали демократичнее образование и немного интеллектуальнее складское дело. (Пауза.) Ну что ж, хотя бы какое-то развитие…
ДОКТОР. В конце концов он обосновался в какой-то свадебной канцелярии. Заказывал букеты, такси и оформлял свадебные приглашения. Нумеровал свадебное счастье и высчитывал его в процентах.
БЛАНКА. Бедняжка… Вероятно, это было для него ужасно…
ДОКТОР. Тысяча двести крон плюс премиальные.
СВЕТАК. Ужасно, ужасно… Почему ужасно?.. (Пьяно, заносчиво.) Отвяжитесь… Я всю жизнь облизываю марки, экспрессы, заказные… Ну и… Что случилось?.. Позвольте, товарищи, показать вам мое средство производства… (В состоянии аффекта высовывает язык.)
МОНИКА (деловито). Приятель, а у вас там не губка случайно?
СВЕТАК (показывает). Этот язык владеет четырьмя иностранными языками!.. И устно, и письменно, пожалуйте!.. А я облизываю им почтовые марки! Океаны… пальмы… параллели… через окошко вшивой провинциальной почты я облизываю земной шар… и… и гляжу на засранные ногти… (Со злостью пьет.)
ФИЛИПП (доброжелательно). Осторожно, старик, не отдай концы перед ужином, ты уже заплатил за него! Налей ему воды, Бланка!
СВЕТАК. Облизывать… — Может и корова… Bonjour, monsieur! A votre service, madame… (В отчаянии.) Но кому, бога ради, кому?!
ШЕРИФ (сердечно). Эмиль, а почему ты не придешь ко мне?.. Для старого друга всегда найдется что-нибудь хорошее! (Бодро.) Правда, тебе не следует столько пить, приятель!
