Виктор Славкин - Серсо
Колокольчик.
«Кока, дружочек, вот мы опять вместе. Уже вечер. У меня немножко кружится голова. Мы пили глинтвейн, ужинали, но подъема настроения не было. Елочка у нас большая, славная, и убрали мы ее только хлопьями ваты, серебряным и золотым дождем, посыпали слюдой, зажгли свечи, и вышло оригинально и красиво. Мне хотелось плакать. Думала о тебе, и хотелось быть с тобой! Ах, Николай, Николай!.. Что же дальше будет?! Когда, когда мы увидимся? Будь здоров, счастлив, весел. Счастливого Рождества, моя радость! Бог с тобой, спи спокойно. Я твой ангел, я кружу над тобой. Лиза».
Пауза.
Владимир Иванович (читает на оборотной стороне открытки). «Севастополь. Нахимовский бульвар».
Кока. Ах, как я гулял тогда по Нахимовскому бульвару!.. Молодость, где ты?.. «Быстры, как волны, дни нашей жизни…» Именно на Нахимовском бульваре я встретил тогда моего товарища по гимназии Санечку Шпаковского. Его только звали Санечка, а сам он был дьявол, настоящий черт. Что мы с ним творили, что творили!.. «Милой с дальнего пути честь имею кланяться. Время в плаванье идти – до свиданьица!» После стычки с братьями одной особы мне некоторое время было противопоказано представать перед фотографическим аппаратом. М-да… Бедная Лиза!.. Разумеется, я не мог выслать ей просимой карточки.
Петушок. Бедная бабушка, она тосковала здесь, в глуши.
Кока. Надеюсь, это останется между нами.
Паша. Николай Львович, вы имеете дело с джентльменами.
Кока. Хотя какое это имеет значение сейчас!.. А все же я нашел выход в рассуждении фотопортрета – я снялся в профиль!
Надя (читает письмо). «Дорогая! Дома я как-то встретил газету «Одесские новости», которая навела меня на сильное впечатление, именно же: я прочел в объявлениях – «Северный ресторан». И мне стало очень печально, когда я вспомнил тот счастливый для меня вечер, в который я в последний раз провожал тебя в Палермо. Дорогая, я не в силах больше писать. Твой мальчик Кока. Пиши скорей!»
Кока. О, «Северный ресторан»!.. Вот смотрите, в этом письме я прислал ей карту вин. (Читает.) «Понте-Кане», «Го-Барсак», «Ирруа-Гала», «Ирруа Гран-Гала», «Ирруа-Брют», «Ирруа-Америкэн», «Порт-Вейн», «Вермут»… Во время обедов и ужинов румынский оркестр под управлением Матаки». Интересно, как эта улица называется сейчас?
Владимир Иванович. Так и называется – Нахимовский бульвар.
Кока. Что вы говорите!
Владимир Иванович (читает на открытке, которая в этот момент у него в руках). «Севастополь. Общий вид Братского кладбища».
Кока (он все еще держит карту вин). «Метрдотель Жорж…»
Надя (Коке). Вы об этой карточке говорили? (Показывает фото на толстой картонке, которое она нашла на столе.)
Кока. Да! Это я!.. Проклятый портрет!
Валюша (рассматривая фотографию). У вас очень удачный профиль.
Кока. «Милой Лизаньке от любящего Коки».
Паша (читает на обороте портрета). «Придворная фотография его величества шаха персидского, его величества короля сербского, его величества эрцгерцога Австрийского, его высочества князя Черногорского и его высочайшего наследника принца Швеции и Норвегии. Дом братьев Вайнер в Севастополе». А вы не ангел…
Кока. Я был большой жох по части прекрасного пола. Извините.
Валюша. Это не такой уж порок.
Надя (грозит пальчиком). Вы нехороший, нехороший!..
Кока. Маленькие обманы, мелкие шалости – непременное условие в любовной игре. Они придают мужчине боевую форму. (Рассказывает по-французски двусмысленный анекдот. Все смеются.) Слушайте, молодые люди, старого гуляку с дореволюционным стажем. И не судите строго.
Надя. Вот, я нашла! (У нее в руках письмо.) «Николай! После того что мне стало известно, наши отношения не могут оставаться прежними. Я прошу, не приезжайте и не пишите, я не хочу вас больше видеть…»
Кока. Что?.. Что вы читаете!..
Надя. Написано: «…я не хочу вас больше видеть».
Кока. Какие слова!..
Надя. Написано. (Читает надпись на конверте.) «Севастополь. Гостиница «Морская». Господину Крекшину Н. Л.» «…Теперь у меня лишь две просьбы к вам. Первая, ни в чем не винить Санечку Шпаковского – о вашем сватовстве и последующей истории с братьями я узнала от самой Люси, которая является моей дальней родственницей и сама мне обо всем написала, прося совета. Вторая моя просьба заключена в том, что я хотела бы получить от вас обратно все мои письма. Ради наших прошлых отношений сделайте это. Пусть хотя бы в виде этих писем сохранится в моем доме тот милый Кока, который когда-то затеял веселую игру в горелки, и нашу пару – помните? – целый вечер так никто разбить и не смог. Вот наши руки и разомкнулись… «В ее глазах потухли блестки, и, как тогда, в игре в серсо – помните? – она поправила прическу и прошептала: «Вот и все». Мне светло. Прощайте».
Пауза.
Кока. Нет, нет!.. Я не получал…
Надя (читает подпись). «Елизавета Шерманская. 21 августа 1916 года».
Кока. Нет, нет!.. Я не видел… Дайте! (Порывисто хватает письмо. Быстро пробегает глазами.) Нет, нет!.. Что это?.. Не может быть!.. Откуда?..
Паша. Знаете, что я вам скажу, уважаемый Николай Львович, вы не просто так приехали сюда. Нет, не просто так.
Кока. Я не получал… Я вижу в первый раз… Вы мне не верите?
Надя. Написано.
Кока. Никогда!
Надя. Послано.
Кока. Увольте!
Валюша (рассматривая письмо). Это письмо не посылали. Штампа нет. Успокойтесь. Оно не было отправлено.
Кока. Нет, нет!.. Все не так… Вы должны меня понять… Это волна, волна… вихри… Я был в Севастополе… парус хлопал… Потом я вернулся, Лиза встретила меня холодно, попросила не появляться больше в этом доме… Но это длилось недолго… История со сватовством… это было так… род шутки… поветрие… роман на пари… ветер, ветер… морской ветер… он нес… меня занесло. Я вернул письма… Лизанька попросила, и я вернул… Но потом… позже я получил прощение, она простила меня, простила… Вы мне не верите?
Паша. Успокойтесь. Вам верят. Почему мы не должны вам верить?
Кока. У Лизы был характер.
Валюша (Петушку). Ты не в бабушку.
Ларс. Севастопольский вальс – это вообще вальс в Севастополе?
Владимир Иванович. Швед должен знать.
Паша. Не сыграть ли нам в горелки, господа?
Надя (захлопала в ладоши). Браво, браво! Николай Львович нам покажет.
Кока. Вы мне можете не верить, но я чувствовал, чувствовал, что в природе есть это письмо, какая-то непонятная тоска подсасывала меня еще там, в Севастополе. Это невероятно – ей достаточно было написать здесь это письмо, как я там, за сотни верст, уловил печальную ноту.
Петушок. «Серсо летело на столе, серсо летело…»
Валюша. А вы нам тут о любви до гроба декламировали.
Кока. Она простила меня, простила!
Пауза.
Петушок (Валюше). Однако было бы несправедливо с чьей-либо стороны упрекать нас в том…
Валюша. Но и нас не надо винить в том, что мы любим, чтобы вместе жить, а не для того, чтобы вместе умереть. В наше время умирают от недостатка любви, а не от ее избытка.
Паша. Как сказал старик Лесневский – на свете много есть всего, никто не хуже никого.
Ларс. Кто такой Лесневский?
Владимир Иванович. Швед должен знать!
Ларс. Господа, а почему Бергман – фамилия шведская, а Фердман – еврейская?
Кока. Почему балалайка?.. Зачем я ее взял?.. Какая глупость!
Пауза.
Владимир Иванович. Я был женат четыре года. Освободился досрочно.
Петушок. Срочно до?..
Владимир Иванович. Десять, двадцать, двадцать пять… Нет, лучше высшая мера.
Валюша. Ты женоненавистник?
Владимир Иванович. Конкретно моей бывшей жены я ненавистник.
Кока. Отдайте, отдайте мне это письмо! Я должен наконец его получить. (Выхватывает письмо из рук Валюши.) Почерк у нее прелестный… Жаль, букву «ять» отменили.
Надя. А я раньше, в детстве, когда старые книги смотрела, я всегда думала, «ять» – это мягкий знак. Очень смешно получалось – «Христось Воскресь».
Кока. Эта буква у нее особенно пикантно выходила… Когда я читал ее письма, эта буква была для меня как поцелуй в конце слова. (Он начинает раскачиваться над столом в такт словам.) «Яблочек катился вокруг огорода, кто его поднял – тот воеводы воеводский сын. Шышел, вышел, вон пошел…»
