Иван Вырыпаев - Танец «Дели»
МЕДСЕСТРА. Что и Освенцим тоже танец?!
АНДРЕЙ. А почему вы вспомнили про Освенцим?
МЕДСЕСТРА. Потому что там фашисты загубили тысячи еврейских детей.
АНДРЕЙ. А при чем тут еврейские дети?
МЕДСЕСТРА. Ну, что же это тоже танец, по-вашему?
АНДРЕЙ. Интересно, как быстро вы среагировали. Я даже не успел объяснить все до конца. У вас что, родственники погибли в Освенциме?
МЕДСЕСТРА. Нет. Но я просто привела в пример, первое, что пришло мне на ум.
АНДРЕЙ. Интересно, почему же Освенцим — это первое что пришло вам на ум?
МЕДСЕСТРА. Ну, вы тогда извините, если что я не так сказала. Просто когда вы заговорили, что боль и ужас есть прекрасный танец, то я первым делом вспомнила Освенцим, как символ боли и ужаса.
АНДРЕЙ. Я не могу словами передать вам смысл и суть танца «Дели». Чтобы это понять нужно смотреть танец. Я могу только сказать вам, что я сам понял, когда впервые его увидел. Это было в Киеве. Я понял, вернее, я это как-то ощутил всем своим существом, что… Что, как бы это сказать… э… Что важно позволить всему быть таким, каким все есть. Важно позволить всему просто быть.
МЕДСЕСТРА. В каком смысле. Все ведь и так есть?
АНДРЕЙ. В смысле, что все есть, так как оно есть. И все это должно просто быть. Нужно просто разрешить всему этому быть. Ничего не запрещать. Э… Мне трудно подобрать слова. Не в смысле отсутствие запретов, но даже сами запреты пусть тоже будут. Словом, нужно внутри самого себя разрешить быть всему, что происходит вокруг и везде. И пусть все останется на своих местах. Пусть все останется, так как есть.
МЕДСЕСТРА. А Освенцим?
АНДРЕЙ. А Освенцим пускай тоже останется на своем месте. Все пускай будет там, где оно есть.
Пауза.
МЕДСЕСТРА. И давно ваша жена придумала этот танец?
АНДРЕЙ. Почему моя жена? Этот танец придумала не моя жена, я говорю не о своей жене, а о совсем другой женщине.
МЕДСЕСТРА. Ой. А я этого не поняла. Я думала, мы говорим о вашей жене. Это ведь там, простите, лежит, ваша жена, это с ней случилось…
АНДРЕЙ. Да. Это с ней случилось… А говорил я о другой женщине. Об одной великой танцовщице, потому что ее танец дает мне силы воспринимать этот мир и жить в нем.
МЕДСЕСТРА. А тогда можно мне задать вам один прямой вопрос?
АНДРЕЙ. Нет. Не знаю. Хорошо, задавайте.
МЕДСЕСТРА. Только вы на меня не обижайтесь, ради бога. Но вот то, что ваша жена покончила с собой, это что тоже, значит пусть все останется на своем месте? Это все пусть тоже будет так, как есть? Это тоже танец «Дели», так, да?
Пауза.
АНДРЕЙ. Я виноват во всем.
МЕДСЕСТРА. Ну, ну, простите меня. Я зря спросила.
АНДРЕЙ. Вы спросили, я вам ответил.
МЕДСЕСТРА. Извините.
АНДРЕЙ. Я виноват в то, что случилось с эти еврейскими детьми в Освенциме. Я их всех стер в порошок и сделал из них мыло, для своего туалета. Хайль Гитлер!
Андрей встает и вытягивает руку вперед.
АНДРЕЙ. Хайль Гитлер! Вот мой танец! Халь Гитлер! Вот мой танец!
Андрей выбрасывает руку вверх в фашистском приветствии.
АНДРЕЙ. Вот мой танец. Хайль! Хайль, Халь!
МЕДСЕСТРА. Пожалуйста, остановитесь. Здесь нельзя.
АНДРЕЙ. Вот мой танец. Халь — мой танец. Я виноват во всем, вот мой танец!!!
Входит пожилая женщина.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Андрюша, вам нужно успокоиться. Андрей! Ну-ка идите-ка сюда ко мне.
Пожилая женщина подходит к Андрею, поднимает его на ноги, обнимает. Они стоят обнявшись. Андрей плачет в плечо пожилой женщины.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Ну, ну, ну. Ну я с тобой. С тобой. Я верное почувствовала, что мне нужно сюда заехать. Ну, все, все, успокойся. Нужно набраться смелости и терпения. Все это закончиться.
Пожилая женщина, обращается к медсестре.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Девушка, оставьте нас одних, хорошо?
МЕДСЕСТРА. Да, да, конечно, извините.
Медсестра уходит. Пожилая женщина подводит Андрея к дивану, они садятся на диван, Андрей положил голову на плечо пожилой женщины, он всхлипывает как маленький ребенок.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Ты должен ее отпустить. Тебе нужно отпустить ее. Я знаю, тебе это не просто, но это нужно сделать. Открой свое сердце, дай ей возможность улететь по своим делам. Она уже все равно не с тобой. Она уже не та. Ее больше уже нет той, которую ты знал.
АНДРЕЙ. Она умерла.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Я поняла, да.
АНДРЕЙ. Я виноват во всем.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Пора уже прекратить искать виноватого. Пора уже стать взрослым. Нам всем пора повзрослеть. Нам всем пора прекратить искать виноватого. Это первый признак взросление — прекратить искать того, кто виноват.
АНДРЕЙ. А Освенцим?
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Какой еще Освенцим?
АНДРЕЙ. Там где из еврейских детей делали мыло?
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. А при чем тут еврейские дети и мыло?
АНДРЕЙ. Ну, я просто привел в пример, первое, что пришло мне на ум.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Интересно, почему же Освенцим — это первое что пришло тебе на ум? У тебя там погиб кто-нибудь из родственников?
АНДРЕЙ. Нет. Но, кто-то же виноват в том, что там случилось? Кто виноват? Я хочу знать, есть ли в мире виноватые или нет? Вот главный вопрос? Есть ли в мире виноватые?
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Нужно отпустить, Андрей. Понимаешь, просто набраться смелости и отпустить. Это и есть здравый смысл. Это и есть освобождение. Она ведь уже не принадлежит тебе. Ее той, которую ты знал, ее уже больше нет. Она умерла. Отпусти ее и всем станет легче. И тебе, и ей, и еврейским детям.
АНДРЕЙ. Скажи мне, я виноват в ее смерти?
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Нужно просто перестать быть ребенком. Нужно повзрослеть. Помнишь с чего начинается ее танец? Вначале адская боль, нестерпимая боль испытываемая за всех страдающих на этой земле. Эта боль подобна тому, как будто кусок раскаленного железа прижали к ее груди. А потом длинный фрагмент принятия. Всеобщего принятия и боли, и ужаса, и трагедии. А потом главная часть танца — красота. Все что принято, вся наша вина становится красотой. Наша вина — превращается в божественный узор. И потом финальная часть. Господи, какая же она все-таки гениальная баба, что смогла создать такой неповторимый по красоте и смыслу танец.
АНДРЕЙ. Я могу это чувствовать только, когда вижу, как она танцует. Только рядом с ней мне не хочется задавать этого вопроса «кто виноват?». А когда ее нет, я снова начинаю сомневаться во всем. И в моей голове возникает этот проклятый Освенцим.
ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА. Ее больше нет. Отпусти ее Андрей. У тебя своя жизнь, у нее своя. Она сделала свой выбор, сама. Никто в этом не виноват. Некого винить. Отпусти ее. Представь, что ты подписываешь документы своим сотрудникам на дополнительный отпуск. Каждая твоя роспись внизу документа — это отпуск для твоего сотрудника. Подпиши ей отпуск. Отпусти ее, еврейских детей, и куски раскаленного железа, пусть все это отправляется в отпуск. Пусть все это летит. Пускай все летит.
Входит медсестра.
МЕДСЕСТРА. Извините меня, пожалуйста. Но тут нужно подписать вот эти бумаги. Я понимаю, вам сейчас не просто, но это действительно необходимо сделать. Вот прочтите и подпишите. Расписаться нужно на каждом документе. Подпись внизу.
Медсестра подает бумаги Андрею. Андрей читает. Подписывает одну бумагу за другой. Медленно и ставит подпись внизу страницы на каждом листе. Пожилая женщина сидит в углу и плачет. Андрей подписывает бумаги, одну за другой.
ЗАНАВЕС ЗАКРЫВАЕТСЯ
АКТЕРЫ ВЫХОДЯТ НА АВАНСЦЕНУ ПЕРЕД ЗАНАВЕСОМ, КЛАНЯЮТСЯ ПУБЛИКЕ
Пьеса № 5
И внутри и снаружи
Алина Павловна
Пожилая женщина
Андрюша
Медсестра
ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ
Приватная комната, для посетителей в городской больнице. В комнате три больших белых кресла из искусственной кожи и маленький круглый столик, для газет и журналов. На стене календарь с видами природы.
В комнате медсестра и пожилая женщина.
МЕДСЕСТРА. К сожалению, у меня для вас очень плохие новости. Больная обречена. Доктор пытается сделать все, что возможно, но надежды нет. Обширный инфаркт. Остановка сердца. Ну, а если быть откровенной до конца, я конечно, сейчас нарушаю врачебную этику, но, знаете, на самом деле, она уже мертва. Смерть наступила десять минут назад. Сейчас врачи составляют заключение. Официально вы узнаете об этом только после обеда. Прошу вас не выдавайте меня, пожалуйста, ведь я это делаю по вашей просьбе, для вас.
