Наталья Арбузова - Мы все актеры
Оторванный контроль выброшен, билет засунут в неглубокий карман. Осталось прижаться к одному из редко поставленных домов, не со стороны подъездов, а с другой, и глядеть в освещенные окна. Играют на пианино, женщина поет правильно, как по радио: видишь, как прелестно море, как волнуется оно. У матерей теперь никого нет, а раньше, если редко кто притащится, они, еще не поссорившиеся, в две глотки выгоняли дочерей гулять, а там уж сами разбирались. Хорошо было ходить с Нелькой под окнами, тыкать пальцами в оранжевые абажуры, хихикать на редко где попадающихся дядек в трусах и в майках. Нелькина мать вроде бы держится, Галина совсем притихла.
Весна хороша сама по себе, можно ничего от нее не ждать. Море волнуется где-то очень далеко, а здесь налетевший южный ветер захлопывает рамы. Стёкла не вылетели, обошлось. Чужая жизнь интересней кино. В ней есть ковры с загадочным узором и шкафы с зеркалами, из которых глядит мрак окраины. Велюровые шляпки отдыхают на вешалках, будто дама сняла легкую голову, не нужную ей до утра. Синие стеклянные вазочки на комодах оберегают хрупкие сухие цветы. Полуторные никелированные кровати со свинчивающимися шишечками притаились до ночи. Вызвездило, и Галя уж не Галя, а приёмыш бездонного неба. В квартирах ведомственного дома всё идет своим чередом. Раздеваются, укладываются люди, тушат свет. Несколько девичьих голосов в стороне прокричали нестройно из песни: то ли луковичка, то ли репка, то ль забыла, то ли любишь крепко – и смолкли. Постучала в окно своего барака. Иди гуляй – ответил ломающийся голос. Обила с ног глину и пошла, поднявши глаза – там, в вышине, свершается отстраненное течение светил.
Здесь, внизу, происходят свои события. Вот палец прошила на швейной машинке – посылали от школы на фабрику «Вымпел». Ноготь сходил три раза. А то позапрошлой весной Нелька придумала таскать у матерей мелочь. После матери спохватились, но Нелька успела с шиком сводить Галю в парк Горького. Переростки, они наконец узнали, какова кирпичная крошка красных дорожек. Нелька воровато сорвала полкисти бледной сирени. Везучая, живо нашла счастье и великодушно отдала Гале. Лодки толкались боками на тесном пруду, цепляясь веслами. Беседку, выдвинутую к воде, несла река – смотри хоть до головокруженья. На карусели им достались лебеди с выгнутыми шеями, кабинка колеса обозрения раскачалась на ветру, мороженое таяло во рту крупинками. Через год муж старшей сестры Тамары Вознесенской покатал их, трех малявок, на темно-сером «москвиче». Проехали с ветерком мимо группы парней, и Нелька выплюнула шелуху от семечек в лицо самому наглому. Зимой с осторожкой пролезали на каток в казармы. Раз отправились в сумерках за Духовской переулок на мусульманское кладбище. Могилы с полумесяцем – жуть. Сейчас у Нельки парень, как у матерей было в той же девятиметровой комнате. Не смея больше встревать, Галя спустя полчаса села на ящик. Прижалась спиной к стене барака – та пропускала тепло изнутри. Наконец выглянула Нелька: иди, дура, домой. После буркнула, пока Галя ложилась: завтра он и для тебя приведет. Всё решилось само собой, без Гали. Время обошло по кругу, поколенье сменилось. Теперь уж не матери, а они с Нелькой будут делить жизненное пространство в десять половиц, тьму, пахнущую штукатуркой, и однажды кого-то не сумеют поделить. Знакомые Нелькины пальцы вцепятся в Галины волосы, и ничего нельзя будет ни объяснить, ни поправить. Галя высунула руку из-под одеяла, нащупала встречную и, успокоенная до поры коротким прикосновеньем, уснула. О завтрашнем дне не успела подумать, его злоба – завтра.
День пришел со своей злобой. Парни встретили их поодаль от женской школы, только прямо взглянуть им в лицо Галя побоялась. Кудрявый, что повыше, облапил её, другой, невысокого росточка, весь какой-то уцененный, взял под руку Нельку. После первых же произнесённых фраз до Гали дошло: с ней идет вчерашний, пославший ее – иди, гуляй. Расстались не доходя барака, кавалеры обещались придти, чуть стемнеет. Нелька всю дорогу молчала, дома молча вытирала три стакана и поллитровую банку. Потом разговорилась, учила, как пить водку: зажми нос, и залпом, вот и вся наука.
Нет, не вся. Остальная дышала теплым туманом – пришел со вчерашним южным ветром. Почки успели раскрыться, и хорошо, что успели. Сидели вчетвером, сумерничали, подвинув тумбочку на середину, Галя с кудрявым, Нелька с прилизанным. Разлили водку, Галя зажала нос, как велели, Нелька сунула ей питье. Галя бойко опрокинула свои четверть стакана и тут же повалилась снопом. Ломкий голос орал над ее головой: ты что делаешь, сука! и Нелька отчаянно пела фабричное:
Не кичися, девушка
Своей красотой,
Бог тебя накажет
Серной кислотой.
Но Галя уж видела рай – не дальше соседнего дома. Качели-лодочки с намалеванными цветами, бетонные лягушки вкруг пруда, плакучие ивы. Тележки с газированной водой, лестница к бегущей воде, омывающей райский сад.
ДВА ПРАЗДНИКА
На майский праздник легкой теплой дымкой подернут двор. Две женщины гуляют в раздутых ветром офигенных платьях и звонких одинаковых туфлях. Мужья, два летчика, недавние соседи, как и недавние же москвичи, на них в одно окошко сверху смотрят – на венчики диковинных причесок, на юбок трепетные лепестки. На облачко чуть-чуть зеленой кроны едва держащейся за землю липки, на лишь вчера привезенный песок в песочнице, с утра еще безмолвной. Один из них кричит своей Тамаре, мол, не пора ли накрывать на стол. Но та, Викторию под локоть ухватив и кверху приподнявши подбородок, ему довольно дерзко отвечает, что, может, дашь порадоваться? Ладно, пусть радуются. Музыку включают погромче, а точнее – на весь двор.
Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой…
Ноябрьский праздник хмурый и печальный. Не слышно музыки – закрыты окна. Виктория теперь одна гуляет в пальто провинциального покроя. Погиб ли муж или нашел бойчее в большой Москве, не верящей слезам? Никто ее из окон не окликнет – страшней войны непарная краса. Во тьму кромешную навеки ввергли. Дорога – от учительской до класса, под шепот, заглушающей звонок. Лежит всей тяжестью набухших туч на шляпке неприветливое небо. Засохла липка летом от жары. Паршивый кот в песочнице скребется. Жизнь обернулась мрачной стороной. Я открываю форточку пошире, и слышно со второго этажа:
Wie anders hast du mich empfangen,
Du Stadt der Unbeständigkeit!
Но бедная Виктория не знает, о чем поет печальный этот немец. А он поет о том же, это факт.
