Сергей Михалков - Илья Головин
Головина. К столу! Прошу всех к столу!
Головин. Обедать! Обедать!
Головина. Игорь Минаевич! Садитесь, пожалуйста, вот здесь, рядом со мной. Будете за мной ухаживать.
Головин. А где же мой родной брат?
Майя. Он в гамаке спит. Я его сейчас позову. (Убегает.)
Головина. Лиза, милая, скажи Луше, что можно подавать окрошку.
Входят Степан Петрович и Майя.
Головин. Степушка, задерживаешь! Задерживаешь!
Степан Петрович (потягиваясь). Хорошо вздремнул полчасика.
Головин. Федя! Художник ты мой талантливый! Дай дядину стопку. Игорь Минаевич! Мне нужен партнер. Выпьем-ка в четыре руки. Что вы там читаете?
Залишаев (растерянно). Сегодняшний номер газеты «Правда»…
Головина. Не может быть! Мы всю почту получаем на городской адрес. Здесь мы творим и отдыхаем.
Залишаев. Большая неожиданность!
Головина. Что такое? Покажите. Берет газету, просматривает. Что это? Про кого? (Читает.)
Головин. Что с вами, Игорь Минаевич? Печень?
Головина. Это неслыханно!
Головин. Тина, о чем там?
Головина. О тебе. О твоей симфонии.
Головин. Ну, мало ли обо мне пишут! Давайте обедать!
Головина. Статья без подписи. Человек, который написал ее, постеснялся поставить свою фамилию.
Головин. Как без подписи? Что за ерунда?
Головина. Оказывается, то, что ты пишешь, то, что ты сочиняешь, не нужно народу? Тут прямо так и написано: «…не нужно советскому народу…», «нелепые и фальшивые звукосочетания…», «художник пришел к стилю, отрицающему великие заветы классического наследия…» Что же это такое? Игорь Минаевич? я отказываюсь понимать.
Головин молча протягивает руку за газетой.
Нет, как вам это нравится! Статья без подписи! Я хотела бы знать, кто ее пропустил! Это скандал! Мы должны на это реагировать.
Залишаев вытирает шею платком. Появляется Луша.
Луша. Ну, вот вам и окрошечка. Кушайте на здоровье. (Уходит.)
Головина. Игорь Минаевич. Вы наш друг! Вы должны написать опровержение!
Головин молча складывает газету, выходит из-за стола и уходит в сад.
Илья! Илья! (Уходит вслед за мужем.)
Гремит далекий гром. Степан Петрович, надев очки, читает газету.
Федор (усмехнувшись). Надо сочинять массовые песни. (Уходит.)
За ним уходит испуганная Майя.
Степан Петрович. Симфонии брата я не слушал, но, говорят, большого успеха она не имела…
Залишаев. Не скажите, не скажите… На всех трех концертах публики было достаточно.
Степан Петрович. Публики-то, может быть, было и достаточно, да народу мало!
Залишаев. Какие формулировки! Это — сверху…
Степан Петрович. А вот ваш отзыв о ней я тоже читал. Вы ведь весьма одобрительно отзывались.
Залишаев. Для Четвертой симфонии характерно некоторое усложнение гармонического языка и некоторая изломанность мелодии, но, на мой взгляд… Словом, все хвалили… не я первый… (Про себя.) «Отдельные критики поднимали на щит, курили: фимиам…» Сверху… Это — сверху.
Степан Петрович. Сверху? А может быть, наоборот — снизу. Мысли здесь высказаны весьма справедливые: «Музыка — это гармония!» Это я вам даже как настройщик сказать могу. Да под этой статьей столько подписей собрать можно, что целой газеты не хватит! Потому она и без подписи… А брата мне жаль…
Первые капли дождя стучат по крыше. В комнату входят Головин с женой.
Головина. Мы должны написать письмо правительству.
Головин. Оставь меня в покое! (Уходит.)
Головина. Тебя знает весь мир! Игорь Минаевич тебе поможет.
Головин молча проходит в свою комнату. Алевтина Ивановна следует за ним. Дождь усиливается. Темнеет.
Залишаев (после паузы). Дела-а!.. Вот дела-а-а! Ну и дела-а-а! Я тронулся.
Степан Петрович. Нуда же вы тронулись?
Залишаев. Как куда? В Москву. В семь проходит почтовый. Как-нибудь сяду.
Степан Петрович. Куда же вы в дождь? Смотрите, как хлещет!
Залишаев. Ничего, ничего. Я добегу. Здесь недалеко до станции… Добегу… Не растаю…
Степан Петрович. Торопитесь?
Залишаев. Хочу в Москве еще сегодня кое-куда успеть.
Степан Петрович. Не смею задерживать.
Залишаев быстро выходит на комнаты и тут же возвращается в пыльнике и шляпе. Подходит к столу.
Залишаев (многозначительно). Пообедали! (Выпивает рюмку водки.) Посошок на дорожку! Ну, всего хорошего! С остальными не прощаюсь. Им сейчас не до меня. Передайте мой сердечный привет. Дела-а-а! Ну и дела-а-а! (Подвернув брюки и подняв воротник, выходит в проливной дождь.)
Входят Лиза и Майя. Майя забирается с ногами на стул и, стоя на коленях, подперев голову руками, смотрит в сад.
Степан Петрович. Подхихишкин ваш… уехал в Москву… И пес не залаял…
Вспышка молнии освещает сад. Гремит гром. В комнату входит Луша.
Луша. Ишь как громыхнуло! Что же вы окна-то не закроете? (Закрывает окна.) Собралися тучки в одну кучку, вот и ненастье!
Лиза (после большой паузы). Это должно было случиться. И это случилось.
ЗАНАВЕСДействие второе
Обстановка первого действия. За окнами и дверью на террасу запущенный сад. На стене картина, изображающая девушку в сарафане, с корзиной яблок в руках. В углу — радиоприемник. Рояль в чехле.
Головин в валенках, в берете, меховой безрукавке ходит по комнате. В руках у него раскрытая книга. Входит Луша с охапкой дров.
Головин. Холодно сегодня?
Луша. Морозно. С утра куры хвостами вертели — быть метели! (Начинает растапливать печь.)
Головин открывает форточку и жадно вдыхает морозный воздух.
Вы застудитесь, Илья Петрович! Не ровен час, грудь продует. Лучше оделись бы и прошлись, погуляли бы возле дома… Вторую неделю на свет не выходите.
Головин (закрывает форточку). Ну, а представим себе, Что я застудил грудь, заболел и умер. Представим себе.
Луша (испуганно). Что вы, зачем вам помирать! Поживете еще.
Головин. Я говорю предположительно: представим себе. В ста километрах от Москвы, в стороне от шоссе, умер композитор Головин… Ничего трагичного. «Спи, дорогой формалист! Такого композитора, как ты, мы всегда найдем!»
Луша. Что вы, Илья Петрович!
Головин. Вы, Луша, не пугайтесь. Это я так… фантазирую.
Луша. Зачем уж такое фантазировать?
Головин (подходит к Луше). Вы, Луша, добрый, хороший человек. Вы меня жалеете. По-человечески, просто меня жалеете… А другие так же «по-человечески» просто меня не понимают… Или не хотят понимать… Не знаю… Хорошо, допустим, что вы, Луша, Лукерья Филипповна, меня не понимаете…
Луша. Как вас не понять, Илья Петрович, вы очень даже понятно объясняете.
Головин. Я говорю о музыке, о том, что я писал, ради чего я жил… я допускаю, что вы, Луша, не в силах понять большого, серьезного музыкального произведения. Я допускаю. Но ведь в конце концов ваш внук смог бы оценить и понять меня.
Луша. Какое у него понятие! Ему только соску сейчас понимать.
Головин. Я говорю о будущем. Ну, скажем, лет через тридцать, через пятьдесят, когда он вырастет и будет образованным и культурным человеком. Вот сейчас обо мне пишут, что я в своем творчестве чужд народу… Я, Луша, уверяю вас, что я — советский человек.
Луша. А как же! Мы все советские.
Головин. Почему же про меня говорят, что я далек от мыслей и чувств, которыми живет мой народ? Почему?! Разве мне не дорого мое отечество? Меня называли в числе передовых композиторов современности. Мне подражали… И вдруг всех, кто меня хвалил, всех, кто меня ценил и понимал, всех этих людей, Луша, объявили эстетами, снобами, формалистами… а впрочем, вам это не к чему даже гнать.
