Валентин Азерников - Третьего не дано
Косарева. Кто же персонально?
Соминский. Я вам отвечу, пожалуйста. Крылов, Золотухин, я, директор.
Косарева. Хорошая компания.
Соминский. Неплохая. И заметьте: Золотухин виноват ничуть не больше, чем все остальные. Если бы это произошло в утреннюю смену, когда я здесь, я бы тоже разрешил Тихомирову остаться. Потому что, во-первых, это Тихомиров, а во-вторых, потому, что кто же тогда будет работать на втором аппарате? И Золотухин это знал. И кроме того, он знал, что, если бы аппарат простаивал целую смену в конце квартала, когда завод и так еле вытягивает план, его бы просто лишили премии и не лишили удовольствия выслушать пару неприятных слов.
Косарева. Это какая-то безличная форма – лишили, не лишили.
Соминский. Пожалуйста, я вам могу перевести ее в личную. Я первый бы просил влепить ему выговор.
Косарева. И вы полагаете – справедливый?
Соминский. Не меньше, чем тот, который получил бы я.
Косарева. Но есть маленькая разница. Тихомиров тогда был бы жив-здоров.
Соминский (после паузы). Мадам… Я читал ваши статьи. Вы производите впечатление разумной женщины. Скажите, когда вы переходите улицу там, где не положено, вы думаете о том, что именно в этот раз попадете под машину? (Пауза.) А когда вы в сердцах говорите своему мужу что-нибудь насчет развода, вы что, предполагаете, что он тут же соберет свой чемодан? (Небольшая пауза.) Вот так. Не надо стараться быть умным задним числом. Конечно, это ужасно, что случилось, но разве кто-нибудь предполагал такое? Десятки раз люди оставались на вторую смену, несколько раз летели у нас уплотнители, но жертв никогда еще не было. А я работаю со дня основания цеха. Тут просто какое-то невероятное стечение обстоятельств.
Косарева. Но Платонов считает, что были нарушены правила техники безопасности. Причем дважды нарушены: когда ставили старые уплотнители и когда Тихомирову разрешили остаться.
Соминский. А почему он закрыл глаза на явное нарушение – это он вам не сказал?
Косарева. Нет, вы, может, не так меня поняли. Он не сваливает всю вину на других, он считает, что он тоже виноват, но… не больше, чем другие.
Соминский. Вы знаете, как называется его должность?
Косарева (досадливо). Знаю.
Соминский. Ну? Так за что ему платят зарплату? Он что, планом занимается? Кадрами? Сырьем? Он ничем этим не занимается. Он должен делать только одно – следить, чтоб не нарушалась инструкция.
Косарева. Но ведь не он виноват, что нет запасных деталей.
Соминский. Где нет? В цехе? На заводе? Но ведь есть еще город, район, область, страна. Что, по-вашему, так и нет нигде этих паршивых прокладок? Только их надо поискать.
Косарева. Знаете, я не уверена, что вы правы. Искать прокладки по городу – это занятие не Платонова, а механика и снабженца.
Соминский. Верно. Я ж сказал – вы очень разумная женщина. Но послушайте, разумная женщина, если снабженцам наплевать на седьмой цех, а Платонов может достать прокладки у знакомых на другом заводе или обменять на что-нибудь, почему же он этого не делает?
Косарева. Но, по вашей логике, так все должны будут заниматься не своим делом.
Соминский. А чем, вы думаете, мы занимаемся?… И потом, это не моя логика. Это логика жизни. Ты отвечаешь за технику безопасности – ты и доставай все, что тебе для этого надо. А как – это твое дело. Можешь выколотить из лентяев снабженцев – молодец, не можешь – иди жалуйся на них, не помогло – иди по городу с протянутой рукой…
Косарева. Не дали – укради…
Соминский. Я учил логику очень давно. Но по-
мню, что всякую истину можно довести до абсурда, если ее чрезмерно увеличить.
Косарева. Не так уж и чрезмерно. Да ладно, не будем уходить в сторону. Я вас поняла так, что в том, что аппарат оказался неисправным, виноват все-таки Платонов.
Соминский. Вы меня поняли не так, мада.м. Платонов виноват не меньше других. Теперь вы меня поняли?
Косарева. Теперь поняла. И еще, пожалуй, я поняла, почему именно в вашем цехе произошел этот случай.
Соминский. Да? Ну что ж, у нас свобода слова, пишите. Но только не забудьте объяснить своим читателям, что и вы стали на тот путь, который сами же и осуждаете, – ищете стрелочника.
Косарева. При чем здесь…
Соминский. Конечно, моя формула ответственности эмпирическая, и нетрудно доказать ее теоретическую уязвимость. Но я, знаете, старый человек и привык верить своему опыту, своим глазам. Моя спина помнит все тумаки, которые на нее сыпались, – в нарушение всех теоретических представлений. Так что не обессудьте. Меня здесь некоторые называют консерватором, но, поверьте, нет ничего более либерального, чем консерватизм. Лучше твердо держаться одних и тех же принципов, пусть даже кажущихся неправильными, чем шарахаться из крайности в крайность. По крайней мере люди всегда будут знать, чего от тебя ждать.
Косарева. Это любопытная мысль. И честно говоря, в другое время я бы с удовольствием поспорила с вами, но я должна срочно делать материал.
Соминский. Не смею, как говорится.
Звонит телефон.
Вы спросили – я ответил. (Снимает трубку.) Если что еще – прошу, заходите. (В трубку.) Соминский… Да… Да… Хорошо… Понял. (Вешает трубку.) Таковы дела.
Косарева. Ну что ж, спасибо. Всего хорошего.
Соминский. Минутку. Звонили из дирекции. Вас разыскивает редактор. Просил позвонить.
Косарева. А, благодарю. Отсюда можно?
Соминский. Это местный. Вот этот городской.
Косарева снимает трубку, набирает номер. На другой стороне сцены заюрается свет. За письменным столом Суровцев. На столе у него звонит телефон. Он снимает трубку.
Суровцев. Да, Суровцев слушает.
Косарева. Это я, Алексей Авксентьевич.
Суровцев. Ну слушай, Нина… Где же ты? Полосу держим, а материала все нет. Давай скорей.
Косарева. Скорей, похоже, не выходит.
Суровцев. Ну знаешь, это черт-те что. Ты что – новичок? Там же все яснее ясного.
Косарева. В том-то все и дело, что не все.
Суровцев. Пока ты гуляешь там по заводу, я уж поговорил и с директором, и со следователем, и с горкомом – уж даже я теперь могу написать твои сто пятьдесят строк.
Косарева. Это идея.
Суровцев. Ладно, ты давай не шути, сейчас не до шуток. В городе слухи пошли. Ты на заводе? Я за тобой машину пришлю.
Косарева. Все не так просто.
Суровцев. Слушай, ты это брось. Я тебя не заставлял, ты сама взялась. А теперь что – на попятный? Не выйдет, дорогая.
Косарева. Но…
Суровцев. Никаких «но». Не дури давай. Мне не очерк проблемный нужен, а статья про Крылова. Ясно? И давай не зарывайся. Все. Жду с материалом. (Вешает в сердцах трубку.)
Свет гаснет.
Косарева. Но… (Кладет трубку. Смотрит на Соминского, потом на часы. Медленно выходит.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
На левой половине сцены – палата больницы. На кровати Тихомиров. Голова его забинтована. Справа дверь в другую комнату. Некоторое время на сцене никого больше нет, слышны голоса в коридоре. Потом входят Косарева и врач. Врач подходит к Тихомирову, щупает пульс.
Врач. Как дела? Легче после укола? Ну что ж, пульс уже неплохой. К вам товарищ из газеты. Побеседовать хочет. Сможете?
Тихомиров (говорит с заметным трудом). Некролог составлять?
Врач. Ну, тогда ничего. Если восстановились функции юмора, дела уже лучше. Так как – хотите поговорить? Или отложим?
Тихомиров. Так на похоронах разве поговоришь. Неудобно.
Врач. Ну ладно, только недолго. (Косаревой, отводя ее в сторону.) И никаких волнений. Он шутит, но ситуация нешуточная. Не задавайте вопросов, которые могли бы взволновать его. Ему эмоциональные встряски сейчас ни к чему.
Косарева. Я понимаю, но… Меня ведь интересует, как все случилось. А вдруг это его взволнует?
Врач. Ну, это уж дело вашего умения. Но, кстати, должна вас огорчить – момент самого взрыва он не помнит, у него частичная потеря памяти. Он помнит только то, что было до. Так что… Ну ладно, я буду у Крылова. (Зовет сестру.) Катя, помоги мне. (Уходит.)
Косарева (садится на стул около постели). Здравствуйте, Леша.
Тихомиров. Из какой?
Косарева. Из вечерки. Хотим успеть в сегодняшний номер.
Тихомиров. Переполох?
Косарева. Есть немного. Знаете, когда город не очень большой, а завод очень большой, многие семьи так или иначе с ним связаны.
Тихомиров. Успокойте. Жертв не было. Почти.
Косарева. Вы извините, я понимаю, вам сейчас не до этого, но не помните ли вы, из-за чего все произошло?
Тихомиров. Не помню. Помню – спать хотел. А потом… потом не помню.
Косарева. Понимаю. А скажите, Леша, Золотухин разрешил вам остаться?
Тихомиров усмехается, но ничего не отвечает.
Вы помните ваш разговор с ним?
Тихомиров. К сожалению.
