Уильям Йейтс - На королевском пороге

Вы – калеки?
Должно быть, матери, что вас носили,
Наслушались поэтов безобразных
И принесли на свет калек.

Вот страсти!
Он, верно, проклял и еду. Пошли;
Ее опасно есть.

Сколь он могуч!
Могуч и терпелив: как поднял руку,
Так и не дрогнет ею, не качнет!
Мне никогда его не пересилить.

Он бредит, как лунатик.

Я сначала
Должна его отсюда увести,
А уж потом заговорить о пище.
Здесь, на пороге, где над ним смеялись,
И слушать он не станет.

Лучше сразу.
Попробуй дать ему питье и хлеб,
Пока он не опомнился.

Очнись.
Я здесь – с тобою, Шонахан! Ты слышишь?

Фидельма! Это – ты, твоя рука?
Передо мной маячила другая –
Там, в небе.

Да, любимый, это – я.

Не думал я, что ты придешь, Фидельма.

А как же! Я тебе пообещала
Прийти и привести тебя домой,
Когда настанет жатва, – и пришла.
И ты пойдешь со мной – сейчас, не медля.

Пойду. Так, значит, жатва наступила?
И вправду, пахнет скошенной травой.

Вершина года, середина лета –
Не лучшее ли время для женитьбы?

Кто подсказал тебе? Ведь это правда –
Хоть я и сам не знал до этой ночи, –
Что свадьба, будучи вершиной жизни,
Свершиться может высоко и полно
Лишь на вершине лета. Прошлой ночью
Лежал я, глядя в небо, и увидел,
Как звезды вдруг затрепетали нежно
И снизились – как будто сочетаться
Решили с комьями земли на пашне,
Чтобы зачать от них могучий род,
Какого прежде не было; но что-то
Вдруг прошуршало и спугнуло их.

Пойдем скорей, чтоб дотемна успеть.
Свет убывает, а идти не близко.

Так близко были звезды! Я расслышал
Их пенье: то был гимн великой расе –
Веселой, светлой, щедрой, горделивой:
Смеясь, они осыплют мир дарами
И мир в свое владение возьмут.

Ты все расскажешь мне о пенье звезд,
Когда придем домой. Покой и отдых –
Вот что сейчас тебе необходимо.
Доверься мне, и поспешим домой.

Я чувствую, здесь как-то беспокойно.
Не помню, что со мной произошло.
Но я хочу домой. Пойдем, Фидельма!

Где все мои ученики? Покличь их.
Ученики помогут мне дойти.

Пойдем, а я потом пошлю за ними;
Найдется каждому у нас постель;
Есть возле дома ровная лужайка,
Где можно будет в клюшки поиграть,
И сад, чтоб распевать стихи в прохладе.

Да-да, под яблоней, я помню место;
И ту лужайку, где с мячом и с клюшкой
Всегда побегать может молодежь.

Там средь зелёна луга
Четыре есть потока,
Священные их воды
Из одного истока.
Там яблоня средь сада;
Все птицы поднебесья
На ветки к ней садятся
И распевают песни.

Нет, те стихи, что ты сейчас пропел,
О райском саде говорят.

Да, верно.
Я сочинил их много лет назад,
Представив Сад Эдемский на Востоке
И духов ангельских в обличье птиц,
Поющих прародителю Адаму
На яблоне лесной рассевшись. Вижу,
Как жадно клювы их долбят плоды,
Столь полные пьянящею отрадой,
Что перья их слипаются от сока.
Скорее уведи меня отсюда,
Я отдохнуть хочу.

Иди со мной.

Но почему я так ослаб? Я болен?
Скажи, моя родная, что со мной?

Я намочу в вине горбушку хлеба,
Он подкрепит тебя; и мы пойдем.

Да, хлеб с вином – вот, что сейчас мне нужно;
Ведь это голод так меня изгрыз.

Нет, я не должен есть.

Поешь, любимый.
Когда теперь ты не поешь – умрешь!

Зачем ты мне даешь питье и пищу?
Зачем явилась ты? И без тебя
Легко ли было мне?

Хотя бы корку –
Съешь за меня, мой милый, мой родной!

Мне есть нельзя – пусть лучше я умру.
Как объяснить тебе, дитя простое?

Я знаю только – ты меня не любишь.
Любил бы – все другое позабыл.
Любовь тебе неведома!

Девчонка,
Видавшая мужчин лишь из окна! –
Ты говоришь мне: я любви не знаю
И не люблю тебя? Всю эту ночь
Передо мною трепетали звезды,
Горели и мерцали, как невесты
В покоях брачных… Но погасло небо;
Все решено – я должен умереть.

Я не отдам тебя! Я б отступила,
Не упрекнув тебя, пред знатной дамой,
Пред королевской дочерью; – но смерти
Я не отдам тебя! О, посмотри:
Иль эти руки белые мои
Не лучше бурой глины?

Замолчи!
В твоих руках и в голосе – измена.
Я чую их. Зачем еще ты здесь?
Как долго будешь мне глаза мозолить?

О Шонахан!

Уйди куда-нибудь,
Лишь бы подальше с глаз и вон из сердца.
Тебя отшвыриваю я как хлам –
Башмак без пары, ржавый ковш без ручки,
Погнутый грош, изодранный колпак.

О, не гони меня!

Что я сказал,
Моя голубка? Чуть тебя не проклял.
Я бредил. Я возьму слова назад.
Но ты должна уйти.

Позволь остаться –
Здесь, возле ног твоих. Я буду кроткой,
Как верная жена.

Приди ко мне.

Когда бы я поел, как ты просила,
Я обокрал бы будущих влюбленных,
Их первый и последний поцелуй.

Он до сих пор не ел?

И есть не станет,
Пока поэтам не вернут их право.

Ты всех отверг, кого я слал к тебе.
Придется, Шонахан, мне самому
Просить тебя.

Король, он так ослаб,
Что плохо слышит вас. Скажите громче.

Отбрось гордыню, Шонахан, как я
Ее отбросил. Долго ты со мною
Жил без обид и ссор, – и вдруг задумал
Посеять ропот на меня средь хижин,
Чтобы какой-нибудь безлунной ночью
Тот ропот вырос в рев и смел мой трон.
Но на попятный мне пойти нельзя:
Тогда я возмущу своих придворных
И знать мятежную. Так что мне делать?

Кто безмятежность обещал тебе –
Поэты?

Шонахан, возьми мой хлеб
И съешь – во имя сказанного мной
И той еще не сказанной причины,
Что я тебя люблю.

Ты отказался?

Да, отказался.

Что ж! Я терпелив,
Но я – король, и у меня есть средства
Тебя принудить мне повиноваться,
Эй, стража! Привести сюда поэтов!

Решайте сами за себя. Отныне
Добросердечье – прочь. Я вновь король.
Вам у меня не вымолить пощады;
Быть может, вас учитель пощадит,
Увидев, что висит у вас на шее.
Он хочет умереть – да будет так,
Но вы умрете вместе с ним.