Давид Айзман - Терновый куст
Берл (читает газету, ударяет по ней рукой). Вот это человек!
Леа. Все переносишь, все терпишь — голод, холод, всякое угнетение… Но когда детей отнимают, когда детей мучают…
Леньчик (жует). Ух, хорошая груша!
Леа. Возмущена моя душа, Самсон… Я чувствую: встает что-то во мне.
Самсон (в тоске). А что будет дальше… а что будет дальше?..
Берл (дочитав, в восхищении вскакивает и машет газетой). Понимаете! Бросил бомбу, весь изувечен, полиция избила его, уже раненого, до полусмерти — даже в газете признаются, что несколько ребер переломали и выбили глаз, — а назвать себя не хотел.
Леа (в тоске припадает к Леньчику). Ой, дитя мое! О мое дитя!
Самсон. Горит, горит земля!
Берл. Так и до сих пор не знают, кто он такой… Ах, какая сила!
Меер. Есть еще одна груша, Леньчик (показывает грушу), я вечером дам.
Леньчик. Дайте сейчас, дядя!
Меер. А прочитай главу из псалтыря — дам.
Леньчик. Псалтырь за груши не продается.
Самсон. Старый Коган идет. И чего это он повалился.
Meер. У него тоже дети, придавило его. А в капкане и волк воет жалобно.
Входит Коган, плотный человек, с брюхом. Белый жилет, панама.
Коган. Здравствуйте… Сидят и, уж наверно, философствуют. Бедные люди любят философствовать. Хе-хе!..
Берл. А богатые — считать барыши.
Коган (будто не слыхал). Ну что же новенького у вас?
Самсон. Вот, избили мальчика нагайками.
Леа. Дай, Ленечка, я тебе подушку поправлю.
Коган. А зачем такому лезть?
Берл (читает газету). Наизусть выучить хочется… Какой изумительный человек!
Самсон. Там тысячи людей присутствовало.
Коган. Черт знает кто и присутствовал. Порядочный разве пойдет?
Меер. Ваш сын тоже был там.
Коган. И мой сын шарлатан. Я знаю, что делается? Все вверх дном теперь.
Берл. Раньше лучше было, господин Коган?
Коган. Ну вот: посмотрите на него!.. Как он спрашивает! Как он стоит?
Берл. А вы как стоите?
Самсон. Берл, уйди!
Коган. Конституция, революция, воспитание, — я знаю что? Доиграются! Жили до сих пор, и дальше бы жили. Надо терпеть.
Самсон. Вам, кажется, не очень и терпеть приходится.
Леа. Ленечка, больно?.. Лененька, ты стонешь?
Коган. Права, свобода… Ну это, положим, так надо. Но только не чересчур… А теперь же так хотят, что — кто только не имеет штанов, тот чтобы и был первый командир в жизни.
Самсон. Надо, чтобы в жизни каждый имел голос.
Коган. У меня четыре дома, у меня фабрика, у меня капитал, — а придет этот самый пролетариат, и социалисты все, и станут мне писать закон?
Самсон. Закон будет такой, чтобы все были сыты.
Коган. Я даю! Я жертвую! Что сердце мое велит, что совесть. И на богадельню, и на больницу, и на дешевую кухню — на все! Но забастовки эти, но все эти социалисты… Пусть им восемьдесят казней будет, и больше ничего!
Самсон. Уже все силы подломаны у бедного человека.
Коган. Вот-вот! И вы тоже… Прямо деваться некуда… Ходишь прибитый, встревоженный, запуганный, ищешь, с кем бы слово сказать, душу отвести, а везде то же самое: все бунтуют, все поднялись.
Самсон. Да, поднялись. (Задумчиво, нараспев.) И было в те дни, когда Моисей вырос, вышел он к братьям своим и увидел тяжкие работы их. И увидел, что египтянин бьет одного еврея из братьев его. И тогда Моисей убил египтянина и спрятал его в песке… Так было в древности, господин Коган. Так сказано в нашей Библии. А теперь тоже бьют братьев наших, и нас самих бьют, и вы хотите, чтобы мы не возмутились.
Леа. Ленюшка, больно?.. Дитя мое, тебе больно?..
Самсон. Разве не так же угнетены люди теперь, как угнетены были евреи в Египте?
Меер (обрадовавшись). Ага!.. Вот это же я и говорю! Тысячи лет живет человек на земле и никак не может найти правды.
Самсон (напевно, как читают Библию). Что было в Египте?.. Убоявшись сильного размножения евреев, царь сказал: поработим евреев, заставим их делать кирпичи и строить крепости…
Меер (тем же напевом продолжает фразу Самсона)…и тогда они не станут угрожать трону нашему.
Самсон (воодушевляясь). И тогда они не станут угрожать трону нашему. Опасался фараон, что народ потребует справедливости, свободы, человеческого существования. И оттого сделал жизнь его горькой от тяжкой работы над глиной и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждал его с жестокостью. И стал народ малодушным, и уж некогда было ему подумать об иной жизни, о свободной жизни. И вот: не то же ли самое совершается ныне и здесь?
Меер (с живостью, обрадовавшись). То же самое совершается ныне и здесь! Ибо нет правды на земле, и правды на земле не будет. Ибо несвойственна человеку правда, как несвойственны крылья буйволу, а ноги китам. И не взовьется к поднебесью буйвол никогда, и не побегут быстрым бегом среди полей киты никогда, и не познает человек правды до тех пор, пока…
Коган. Эти сказки про фараона хороши для детей.
Берл. Эге! Мы в писание верим, только пока на нем гривенники растут.
Самсон (все тем же тягучим напевом). И заболел фараон. И чтобы лечить его, стали убивать людей, кровью человеческой стали обмывать тело фараона. Была болезнь эта — сознание народа, который рвался уйти из рабства и помыслы свои устремлял к богу. Кровью народа склеивали распадавшийся престол фараона. И когда явился Моисей и стал готовить народ к восстанию, фараон усилил гонения и гнет. Он воспретил давать солому для делания кирпичей и требовал, чтобы народ сам ходил искать солому, а урочное число кирпичей, какое было сделано вчера и третьего дня, было бы сделано и теперь. Но не склонился Моисей. Но зажегся Великий Дух гневом великим, возмущением бурным, святой ненавистью. И, алкая света и алкая правды, разорвал он цепи и повел народ к свободе.
Коган. Не могу я это слышать!.. Отец при детях говорит такие вещи!.. Дети развращаются, дети бесятся, делают черт знает что — и их шлют на каторгу и вешают.
Самсон. Знаете ли, что я скажу вам еще? (Торжественно.) Когда Моисей пас скот у горы Хорив, увидел он, что вот терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. И сказал тогда Моисей: зайду и посмотрю на это великое явление, отчего куст не сгорает. И оказалось: оттого куст не сгорает, что в среде куста бог.
Коган (вполоборота, рычит). Ну?!
Самсон. И теперь происходит то же самое. То же самое великое явление происходит и теперь. И теперь терновый куст горит огнем. И куст не сгорает. И в среде куста — возмущенный дух угнетенного народа.
Коган. Ах да оставьте вы все эти байки!
Самсон (вдохновенно, величественно, повысив голос). И не сгорит терновый куст, и не уйдет из среды его возмущенный дух. Не уйдет из среды его бог, не уйдет, пока гнет, насилие не будут побеждены.
Коган (задыхаясь от злобы). Ну! Ну!.. И после этого… и после таких слов вы хотите, чтобы дети наши были как следует?.. Никаких кустов нет! Я знать не хочу никаких кустов!..
Самсон (подняв руку, торжественно, как первосвященник). «И сказал он: не приближайся сюда; сними обувь твою с ног твоих, потому что место, на котором ты стоишь, земля святая».
Меер. Ваш Александр от вас таких слов не слыхал, а что выходит?
Берл. Ну! Александр!..
Леа. Леньчик, Ленюшка, ты побледнел…
Meер. Может быть, ему лучше бы на воздух?
Коган. Все умные стали, все ученые, все рассуждают. Каждый мурло, каждый мастеровой… Вот полюбуйтесь: газету читает! Понимает он в газете, как петух в молитвеннике.
Берл. В молитве вы сами не очень понимаете, и уж лучше вы о процентах говорите.
Коган. Молчи ты, кузнец!
Берл. Ты чего «тыкаешь»? Ты чего орешь здесь?
Леньчик. Вот здорово!
Коган (багровеет). Ах ты… ты… босявка!
Берл. Уйди отсюда, ростовщик!
Самсон. Берл, оставь!
Леа. Что с тобой, Берл?
Коган. Я же тебе покажу… Ах ты, мерзавец!.. Ты такой?.. Ты такой?..
Берл (приближаясь). Да, такой, не другой… Сейчас марш отсюда, а то… за хвост и в канаву!
Леньчик. Вот ловко, ей-богу!
Меер. Ты сбесился, Берл?
Коган (пятясь к выходу). Ах ты, подлый шарлатан такой! Ах ты, лайдак! Вот он, ваш рабочий класс!.. Вот они, ваши социалисты!.. Я ж тебе покажу!.. Ужо ты у меня увидишь… (Уходит.)
