Дмитрий Дарин - Поспели травы

Атаман кручинится —
Друга потерял.
Мира не предвидится,
Он – отвоевал.

Где подруга верная,
Как же ей сказать?
Смерть – старуха вредная.
Ждут жена и мать.

Не кручинься, атаман,
Жизнь – обман, и смерть – обман!
На плечах головушка,
Шашка – на боку!
Выпьем Дон до донышка —
Не сдадим врагу!

Только сабля вострая,
Да булат – кинжал.
Будя уж, безносая,
Друг – отвоевал.

Тянет с Дона холодом,
Зябко у костра.
Не зажгутся золотом
Мертвые глаза.

Не кручинься, атаман,
Жизнь – обман, и смерть – обман!
На плечах головушка,
Шашка – на боку!
Выпьем Дон до донышка —
Не сдадим врагу!

Казачки присвистнули,
Перешли на рысь.
Капли крови брызнули —
Кони понеслись.

Атаман кручинится,
Но назавтра – в бой.
Жизни не предвидится,
Друг-то – сын родной!

Не кручинься, атаман,

Жизнь – обман, и смерть – обман!
На плечах головушка,
Шашка – на боку!
Выпьем Дон до донышка —
Не сдадим врагу!

Собирайтесь, поручик,
Вставайте, корнет!
Нам опять на разъезды пора.
Постарайтесь получше
Дать белый ответ, —
Все мы были вчера – юнкера!

Аксельбанты забудьте,
Забудьте балы,
Не забудьте примкнуть по штыку.
Беспощадными будьте,
Идя на валы,
Сея правду на полном скаку.

А над Россиею
Рассветы синие,
А по России всей —
Скрип сапогов.
Бредем мессиями
В расстрел – босые мы,
И по России всей —
Кровь юнкеров.

На кокардах горели,
Взлетая, орлы,
Над глазами под цвет бирюзы.
Мы дрались, как умели,
За эти валы,
Не дожив до вечерней росы.

И в кромешной метели
Холопских штыков
Мы аллюром пошли – три креста.
Пулеметы запели,
От наших полков
Лишь две роты осталось тогда.

А над Россиею
Рассветы синие,
А по России всей —
Скрип сапогов.
Бредем мессиями
В расстрел – босые мы,
И по России всей —
Кровь юнкеров.

Голубые петлицы,
Обычная кровь,
Что засохнет уже до утра.
А за нами станицы,
Тоска и любовь,
Долг и честь, господа юнкера!

А над Россиею
Рассветы синие,
А по России всей —
Скрип сапогов.
Бредем мессиями
В расстрел – босые мы,
И по России всей —
Кровь юнкеров.

Шашка-то заветная
В дело так и просится.
Тишина рассветная,
Конь храпит и косится.

Чует сечу жаркую
И погибель скорую.
Затянусь цигаркою,
Вспомню волю вольную.

Эх ты, батька Махно!
Помирать – все одно!
А живем однова,
Чай жена – не вдовa,
Горе, чай, – не беда!
Эх, прощай голова,
С нами Бог заодно!
Прощай, батька Махно!

Что ж ты, батька-атаман,
Пригорюнился в седле?
Али помирать пора?
Чует сердце – быть беде!

Или конь твой вороной
Раньше времени устал?
Кто погиб – тот не живой,
Кто живой – не помирал.

Али пика вострая
Нас поженит вскорости?
Обручит с безносою
Во родимой волости?

Сколько в поле ни гуляй,
Сложим буйны головы.
Стременную наливай,
Да споем про ворона.

Эх ты, батька Махно!
Помирать – все одно!
А живем однова,
Чай жена – не вдовa,
Горе, чай, – не беда!
С нами Бог заодно!
Эх, прощай голова,
Прощай, батька Махно!

Белые околыши
И рубахи белые…
А луга – не скошены,
Заливные, спелые…

А станицы – позади,
Где отцы с невестами.
Атаман – бодрей гляди,
Коль помрем, так с песнями!

Волгоград – Сталинград,
Души павших солдат
Всё горят – просто некуда деться.
Просто нету наград,
Нет на свете наград,
Что достойнее памяти сердца.

Что творилось тогда —
Кровь текла, как вода,
Но не Волгой, а буйной стремниной.
Засучив рукава,
Нагло перла орда,
Прикрываясь бронею «тигриной».

Черно-белый оскал,
В полный рост кто-то встал,
Перекрестным огнем покрестившись.
Кто за нас погибал,
Нас за это прощал,
Но в бессмертье ушел не простившись.

Он упал на бегу,
В красно-грязном снегу
На кургане его захоронят.
А на том берегу,
Заглушая пургу,
Материнское сердце застонет.

Пуля – глупый металл,
Но опять кто-то встал,
Высшей правдою сверху отмечен.
Все, кто здесь воевал,
Свет в веках зажигал,
И Огонь Ваш поэтому – вечен!

Волгоград – Сталинград,
Рядовой и комбат
Здесь лежат, невзирая на званья.
Молча люди стоят,
Журавли пролетят,
И курлыканье – как отпеванье.

Нас товарищ Сталин
Лес рубить заставил
Почему так вышло,
Врешь – не разберешь!

Лес уже навален,
Снегу меж прогалин
Намело под дышло,
Хочешь – не уйдешь!

Кто чем недоволен,
Кто чем неугоден,
И враги народа
Рубят в щепья лес.
Километр пройден,
Годик оттрезвонен,
Вражия порода,
Сволочной замес!

Ты статья святая,
Пятьдесят восьмая,
Сколько ни мытарят,
А надежда есть.
Пятьдесят восьмая
Что сестра родная,
Сколько братьев парит,
Всех не перечесть!

Потные бушлаты,
Сытые солдаты,
И прикладом в зубы —
Чтоб душа – в дугy!
Были мы когда-то
Все не виноваты,
А теперь мы рубим
Русскую тайгу.

Ты, статья святая,
Пятьдесят восьмая,
Сколько ни мытарят,
А надежда есть.
Пятьдесят восьмая,
Что сестра родная,
Сколько братьев парит,
Всех не перечесть!

А в ночном бараке
То игра, то драки.
Позабывши Бога,
Проигравши крест,
Рубятся бродяги
С самопальной браги,
Ну и кто до срока
Стал свободным здесь.

Эх, товарищ Сталин,
Добрый ты боярин.
Верю, что гнием мы
Вовсе не со зла.
У меня в кармане
Письмецо от Тани,
Дождалась с тюрьмы бы,
Вот и все дела.

Ты статья святая,
Пятьдесят восьмая,
Сколько ни мытарят,
А надежда есть.
Пятьдесят восьмая
Что сестра родная,
Сколько братьев парит,
Всех не перечесть!

Страну свою Россию
С изломанной судьбой
Всегда спасал мессия,
Спасал солдат простой.

На Волге и в Берлине,
Под Курской дугой
Сберег свои святыни
Российский рядовой.

Спокон веков нет звания главнее
И нету долга более святого,
Чем послужить солдату матушке-Расее
В высоком самом звании – рядового!

Нас пулями крестили,
Как мертвою водой.
Но мы не отступили
В атаке лобовой.

Пусть даже безымянный,
Но ты – всегда герой
Войны той окаянной,
Забытый рядовой!

Спокон веков…

И в Грозном, и в Афгане
Ты первым принял бой.
И кто убит, кто ранен,
Но все-таки живой…

Давай откроем фляжку —
За орден боевой,
За Ленку и Наташку,
Будь счастлив, рядовой!

Спокон веков нет звания главнее
И нету долга более святого,
Чем послужить солдату матушке-Расее
В высоком самом звании – рядового!

Я за гражданскую войну
Любви и зла, вранья и чести, —
Нельзя любить свою страну
И опускаться с нею вместе.

В окопах мы примкнем штыки,
Чтоб стать изгоями навеки:
Поэтов сводные полки,
Певцов рассеянные цепи.

И пусть пойдет по душам хрусть,
И жир из совести польется.
В сраженье за Святую Русь
Без жертв никак не обойдется.

Нам никогда не устоять
И никогда не стать другими,
Но стал я часто замечать —
Свои стреляют холостыми.

Меня убьют вперед других,
Что вероятней даже – в спину,
И на последний честный стих,
Как встарь – на щит, меня поднимут.

Но – впереди последний бой,
И божью искру, мрак рассеяв,
Мы разожжем большой свечой,
Чтоб рассвело в моей Рассее!

Я провод тяну на брюхе,
Комбату нужна связь.
В этой ночной заварухе
Лицом лучше бы – в грязь

Горбом жмет хребет катушка,
И провод пока – цел.
Но чую – я взят на мушку,
Вернее сказать – в прицел.

Приказ стоять – они стоят,
И держат высоту.
Ведь отозвать ребят назад
Не может наш Господь-комбат,
А мне елозить в аккурат
Еще одну версту.

Связисты – народ живучий,
И снайпер у них – дрянь,
Мог бы прицелиться круче,
А так – навылет гортань.

Нащупал обрыв – ну ладно,
Работы – минут семь.
Свои заждались – обратно,
И этот ждет – мишень.

Я дело свое – доделал,
А он, раз я жив, – нет.
Но без кадыка тело
Кровавый дает след.

Катушку, да черт с ней, – в воду,
А в горле саднит сушь.
Уже бегом к своим – ходу!
Смогу добраться, неуж…

Ну вот, родные вкруг каски,
И я хриплю, смеясь.
Мне снайпер вырезал связки,
Но я все же дал связь.

Я зря с комбатом спорил,
За полем ждет Берлин,
Но только вот на поле
Полно немецких мин.

Хотя я резко против, —
Нельзя ж так воевать,
Приказано пехоте
По минам наступать.

Видать, в штабах высоких
На нас сошелся клин,
Чтоб побыстрее прочих
Кому-то взять Берлин.

Но нам до генералов
Уж больно далеко,
А до загранотряда —
Одна спина всего.

Мы все – войны подранки,
Нельзя ни шаг назад,
На мины ли, на танки
Вперед попрет штрафбат.

Рассвет поднял завесу
Над раненой землей,
Кто русского замесу,
На смерть сегодня злой.

Кто, как умел, молился,
Кто напослед курил,
И старшина не злился,
Когда весь спирт разлил.

От спирта лишь трезвеешь,
Когда на мины прешь
И что тут не посеешь,
А только смерть пожнешь.

Ну, «Надя с шоколадом»
Отгрохала свое,
Сейчас подпортим гадам
Их нижнее белье.

Сигнальная ракета —
«В атаку, вашу мать!!»
И жалко напоследок,
Что не могу летать.

Но я летел, не чуя
Ни ног своих, ни мин.
Лишь думал – добегу я,
Капут тебе, Берлин.

Все – нет соседа справа,
Летят мозги в лицо,
И я не по уставу
Гоню вперед бойцов.

Убило б поскорее,
И лучше – наповал,
А взводный взял левее,
Но зря – не угадал.

В чужих кишках и крови
Бежали те, кто мог,
А на немецком поле
Лежал комбат без ног.

Дошли мы до Берлина,
Не о цене сейчас,
Но вместо сердца – мина
У каждого из нас.

Под тяжелый взгляд конвоя
Снится мне, что я на воле,
А не мордой у стены.
Но недолго спится стоя,
Ведь в конвой – всегда по двое
Ходят с каждой стороны.

Я усталый для побега,
Без еды и без ночлега
По таежной целине,
Нанесло на сердце снега,
И еще свинцовей небо,
Чем когда-то на войне.

Степь, как белая скатерть расстелена,
Только снег, чем-то красным горит,
То ли кровью вчерашних расстрелянных,
То ли пайку клюют снегири.

Жизнь российская – не сахар,
Будь ты пекарь, будь ты пахарь,
С этой проклятой войной.
Я не знал в штрафбате страха,
Я добрался до Рейхстага,
А теперь вот – за стеной.

На войне все было ясно:
Жить до пули и фугаса,
И ни шагу чтоб назад.
Были мы штрафное мясо,
Но горели из-под касок
Гневом русские глаза.

Степь, как белая скатерть расстелена…

Редок случай мой и странен —
Не был я ни разу ранен,
Кровью, бишь, не искупил.
И теперь конвой заранее
Без чинов нас бьет и званий,
Чтоб забыли кто кем был.

Но напомнят особисты,
На расстрел круты и быстры,
Про неснятую вину.
Снег в побег зовет искристый,
Только бегать нету смысла,
Коль в своем сидим плену.

Степь, как белая скатерть расстелена…

Я вернулся с войны,
Но вернулся один.
Нам погоны даны,
А иконы – другим.

Матерей и отцов
Отрыдавшая грусть…
Их молитвы без слов.
Я учил наизусть.

Я, как все, не могу
Все забыть и простить,
И родному врагу
Все грехи отпустить.

Я давно уж не тот,
И Россия – не та.
В моем сердце живет
Лишь одна пустота.

Я вернулся с войны
Телом, а не душой.
Где легли пацаны,
Там теперь дом родной.

Не кури так, отец,
И не всхлипывай мать.
Заперт сердца ларец,
И ключей не сыскать.

По полям всё кружит и кружит воронье,
Задыхаясь от ветра, я молитву свою возношу,
И все громче мой черный ангел поет, —
Это значит, что я за закат ухожу…

Сидел на грязной мостовой
В пригожий майский день
Старик, поникнув головой,
В свою упершись тень.

Сидел с бутылкою в руке
Среди толпы – один.
А на потертом пиджаке
Вдруг – орден – за Берлин.

Звенела новая листва,
Шумела молодежь…
Как гильзы, падали слова
«Даешь Рейхстаг, даешь!»

Два пионера подошли
С участием в глазах,
Подняли старика с земли,
А он, хрипя, сказал:

«Эх, что-то мне нехорошо,
Дороги не найду.
Вот до Берлина я дошел —
До дома не дойду».

Тот шепот, громкий как набат,
Забыть мне не дано.
В России брошенный солдат
Пил горькое вино.

Он шел, опершись на детей,
Нетрезвый и святой.
И дети, вместо костылей,
Долг исполняли свой.

У нас ведь правды не найти,
Пусть будет хоть такой:
Кто до Берлина мог дойти,
Не смог дойти домой.

В безлюдной деревне – хозяином клен,
Под ним приютилась избенка,
И встал на пороге старик-почтальон
С дрожащей в руке похоронкой.

Зайти не решаясь, хотя не впервой
Из сумки ему приходилось,
Как будто из сердца, нетвердой рукой
Беду раздавать или милость.

В той хате жила, вернее, ждала
Последнего младшего сына
Старушка, что раньше зазнобой была,
Что с ним хороводы водила.

Хоть жизнь обернулась другой стороной,
Но в сердце заноза застряла,
И та, что не стала навеки родной,
Навеки любимою стала.

Заплакал старик, на приступок присел,
Казенный конверт разрывая,
И клен, понимая, тихонько шумел,
Надежду, как будто, вручая.

Словно батя, ковыль стал седой,
И состарилась степь, как и мать.
А казак, навсегда молодой,
В той степи оставался лежать.

На крутом на донском берегу
Седока ищет конь вороной,
Не скакать уж на нем седоку
На врага в злой и яростный бой. —

По весне на Доне
Сердце вдруг застонет
Да слезу уронит старый атаман.
Ходют, ходют кони
По весне на Доне,
Да ко мне не ходют на горюч-курган.

Спит за Доном родимый курень,
Да казачке не спится одной,
У плетня, не накинув чекмень,
Смотрит в степь атаман куренной.

Будто ждет из похода сынов,
Что когда-то в бою полегли,
Только степь не отдаст казаков,
Что своей не отдали земли.

По весне на Доне…

Птицы строем над степью летят,
В засиневший врезаясь, рассвет…
И отцы по станицам не спят,
Будто ждут от пернатых ответ.

Шашки в ножнах до срока висят,
А над Доном висит тишина.
Лишь рубцы на душе заболят,
Только тронет ковыль седина.

Напрасно мы с годами спорим,
На пне души проступят кольца,
Как срублен буду я под корень
Каким-то юным добровольцем.

Что на душе я прятал с детства,
Что не достать и гвоздодером,
Легко нашарится на сердце
Каким-то юным мародером.

Не даст забыться рифмы ломка,
Но стих не пропадет задаром,
Как приговор, прочтенный звонко
Каким-то юным комиссаром.

Врагов своих рубил до руды
И с трусов я срывал погоны,
Но сам разжалованный буду
Каким-то юным эпигоном.

До атаки нас было трое,
Кто с другими делил сахарок,
Я, Лопанин, Клим из Джанкоя
Называли друг друга «браток».

Каждый знал про жену другого,
Но всегда тосковал о своем,
Повторяя каждое слово,
Если вслух кто-то грелся письмом.

Были вместе мы со Смоленска,
А в пехоте год – сразу за пять,
Натирали медали до блеска,
Чтобы с блеском потом воевать.

Но судьбу пайком не разделишь,
И по кружкам фарт не разольешь.
Тут хоть в Бога веришь – не веришь,
А в атаку крещеным встаешь.

Клим пал первым смертью героя,
И еще молодая вдова
Уронила ведро вдруг в Джанкое,
Как от пули, осев на дрова.

Добежал до фрица Лопанин,
Но не все задалось в штыковой.
Он убит, я даже не ранен,
И прибавилось в Гдове вдовой.

Слышу: Дарин – выйти из строя, —
Вот медаль, раз остался в живых.
До атаки нас было трое,
А теперь – я один за троих.

Мне отрезал жизни краюху
Из небесного штаба Господь,
Да не додал только вот духу
Вдовам прошлым сердца уколоть.

Я в окопах свое отлазил,
Но топчусь у калитки чужой.
Я виновен в чем-нибудь разве,
Виноват, что вернулся живой?

– Коли так, простите солдата,
Что не ваш возвернулся домой,
То война во всем виновата…
– Да, война… Проходите за мной,

Вы садитесь. – Я лучше стоя.
– Вот ваши письма, а кровь – его…
Мы дружили, нас было трое…
А теперь… говорить нелегко…

Пусть земля их пухом накроет,
Ты прости, Лопанин, прости, Клим,
Я без вас вернулся из боя,
Но победу добыл всем троим.

Я стою,
А надо мной
Вдруг – журавли…
Стаею
Плывут домой,
Как корабли.

Столько лет
Я вязну здесь,
В краях чужих,
Сколько бед
Прошел, не счесть…
Тужиль.

Двум смертям не бывать,
Да взмахнула одна крылом.
Станет ли горевать
Та, что в сердце всегда моем.
Клином держится строй,
Пропадая в родную синь…
Знать, вернуться домой
Я у Бога не попросил.

Ждет меня
В дождях родных
Любовь из снов.
Ждет, храня
Тех слов простых
Золу костров.

Я вернусь
По камням дней
К избе родной
И напьюсь
Росы с полей
С тобой.

Двум смертям не бывать…

Облака
Накроют тень
На жизни стол,
А пока
Горячий день,
Как друга ствол.

К черту страх,
Нам ныть нельзя,
Идут бои.
В небесах
Летят друзья
Мои.

Двум смертям не бывать…

За это тогда не давали «Героя»,
Ну, орден посмертно, когда повезет…
Ночная разведка, как водится, боем,
С которой та рота уже не придет.

Вернуться троим лишь судьба нагадала —
Сержант, лейтенант, да один рядовой,
И над зачеркнутым «орден» стояло:
«Медаль „За отвагу“, раз вышел живой».

Сержант до утра не дожил, отстрелялся,
И в водах Днепра утонул лейтенант,
А вот рядовой рядовым и остался,
Остался в живых и вернулся назад.

Не к каждому, видимо, ангел приставлен,
Он зря не пижонил, не лез на рожон,
И не был к наградам в дальнейшем представлен,
Тем более был подо Мгой окружен.

Листы наградные куда-то пропали,
И с ними медаль «За Отвагу» ушла…
Хоть люди в селе старика уважали,
Но все ж за глаза говорили без зла:

– Небось отслужил в штрафниках, не иначе,
– Да не, кантовался, вестимо, в плену.
Я слышал, что тот, кто на немцев батрачил,
Не может наград получать за войну.

Про те пересуды старик, узнавая,
Вздыхал, да сильней налегал на верстак,
Но клубу со всеми 9-го Мая
Ходил, оставляя на стуле пиджак.

На том верстаке мастерил домовину,
Привыкший во всем обходиться своим…
Знать, ведал старик, и в ту же годину
Из В ысшего штаба прислали за ним.

Такое ведь только в России бывает,
Хорошая новость – большая печаль.
И вот в аккурат на 9-е Мая
В район с документом прислали медаль.

На сходе читал председатель бумагу,
И комкали бабы платками глаза,
– А наш-то бобыль! был герой – «За Отвагу»!
Ведь малость не дожил, эх жизнь – полоса.

Медаль в тишине по рядам обносили,
Хоть долго пылилась, сверкала она,
Как будто вручали ее всей России,
Как будто вчера отгремела война!

То ли ворон, то ль орел
Да над войском реет,
Не меня ли он нашел,
Не могу теперь я
Без победы помирать.
Кто над войском реет,
Против солнца не видать.

По цепи дают приказ,
Да пошла потеха.
А пока на этот раз
На груди прореха
В гимнастерке не моей.
Да пошла потеха
Средь неубранных полей.

Пуля выберет меня
Рано или поздно,
Да собьет с мово коня,
Враг наскачет грозно,
Да за мной сомкнется строй,
Враг наскачет грозно,
Только я еще живой.

Солнце больше в глаз не бьет,
Вижу – не орел то,
Вижу – ворон петлю вьет
В небе черно-желтом.
Да сужает все круги…
Вижу – не орел то,
Эй, товарищ, помоги!

Накажи жене не ждать,
Что вдовой терзаться,
Только зряшно помирать
Неохота, братцы!
Вы доделайте дела
Постарайтесь, братцы,
Посчитайтесь за орла!

Словно брызги крови – маки
На рубахе поля,
Я был жив до той атаки,
Где мы сдали Ковель.

А теперь ли жив, не знаю,
Все как будто снится,
Тишина, и пахнет раем —
Страшно шевелиться.

Облака висят из жести,
Солнце – как копейка,
Голова моя на месте,
Кровь по скулам – змейкой.

В ухо стрекает кузнечик
Или пулемет то?
Кто-то дёргает за плечи
Да какого ж чёрта!..

Надо мной – ну как нарочно —
Ангел – с особистов,
Рай закончился досрочно,
Что-то слишком быстро.

В медсанбате, слава Богу,
Врач, хрипя – простужен, —
Подтвердил: осколок в ногу,
Да еще контужен.

Особист остался с носом,
Ну а я – с осколком…
Перед каждым сенокосом
Не засну нисколько.

Дней весенних медовуха,
Но, как после драки,
Кровь змеей ползет из уха,
Как завижу маки.

Без меня
Тревожить будут соловьи
Влюбленных в лиственной дубраве,
И полк стоит на переправе,
Где все товарищи мои,
Но без меня.

Без меня
Поскачут лавой по степи,
Во злого ворога стреляя,
И воронья густая стая
На землю мокрую слетит
Уж без меня.

Без меня
Костер зажгут в ладони дня,
Согреет руки пламень желтый,
Какой дорогой бы не шел ты,
Ты, друг, вернешься без меня,
Так без меня.

Без меня
Теперь кружилит карогод,
Вовсю гармоника играет,
И снег последний в роще тает,
И христосуется народ,
Эх, без меня.

За меня
Поминки справят под ольхой,
Придут на кладбище родные
И вспомнят годы молодые,
Когда я был еще живой.
Да за меня.

Дон разлился что-то рано,
Ты до наших доплыви,
Помирать, так не от раны,
Помирать, так от любви.

А в бою мы шей не гнули —
Пулю только не слови,
Помирать – так не от пули,
Помирать, так от любви.

Мы не раз помянем павших,
Кто не сгинул, тот – живи,
Помирать – так не от шашки,
Помирать – так от любви.

Друг, оставь гармонь в покое,
Сердце песней не трави,
Помирать – так не от горя,
Помирать – так от любви.

Всем нам – к Богу быть однажды,
Наливай уж, не томи,
Помирать – так не от жажды,
Помирать – так от любви.

Мать – она почует сразу,
Как душою не криви,
Что погиб я по приказу,
Не успел я – по любви.

Он пал в первом бою,
Он был первым в строю,
И на самом краю
От немецкой воронки
Завалился назад,
Уронив автомат,
И пошла в Ленинград
На него похоронка.

Пехотинец живет
Три атаки всего,
Больше – редко везет,
Хоть такое бывает.
Пуля долго не ждет
Жениха своего,
И, кого изберет, —
Смерть навек обвенчает.

Рвет в атаку солдат
Молодой лейтенант
И, срываясь на мат,
Не совсем по уставу —
Чтоб ни шагу назад,
А бежать в аккурат
До посмертных наград,
До «Героя» и «Славы».

Он пал первым в бою,
Он был первым в раю,
И за душу свою
Отчитался, где надо.
Кто уж тут виноват —
Никогда лейтенант
Не пойдет на парад
По родному ему Ленинграду.

Ворон черный в небе кружит,
А солдат по дому тужит,
Потому как долго служит
Во далекой стороне.

Ворон, ворон, злая птица,
А солдат душой томится
И от этого не спится
На рассвете на войне.

А солдат письмо читает,
По складам письмо читает,
И того солдат не знает,
Что сегодня он умрет.

А зря ворон не летает,
А зря черный не летает,
А зря вражий не стреляет
По солдатам пулемет.

Эх, не зря кручина гложет,
Пуля сердце потревожит,
Злая – сердце растревожит —
Меня первого убьет.

Сядет ворон, крылья сложит,
Как меня под ель положат,
А ответ моей пригожей
Похоронкою придет.